События
Автор музыки к 35 спектаклям (в том числе к постановкам Георгия Товстоногова и в частности – к «Не склонившим головы» с Павлом Луспекаевым) и почти полутора сотням фильмов (среди них картины Ивана Пырьева, Акиры Куросавы, Алексея Германа, Бориса Токарева, Родиона Нахапетова, Владимира Мотыля, Сергея Соловьева), двух балетов («В стране чудес» и «Накануне»), квартетов, симфонических увертюр (среди них оттепельная «Молодежная»), Скрипичного концерта и Концерта для оркестра «Желтые звезды» («Пуримшпиль в гетто» памяти Рауля Валленберга), кантаты «Дума о Родине» и баллады для баритона с оркестром «Солдат и вьюга» на стихи своего друга Михаила Светлова, лауреат Госпремии, нескольких «Ник» и одного «Оскара», Исаак Шварц к музыковедческим трудам о своем творчестве относился с «насмешливой унылостью».
Так и мы не станем давать к ней повод.
Отметим только изумительную естественность и грацию ритмического устройства его пылко-сдержанных мелодий и, пожалуй, еще «почти свиридовскую мощь и моцартовскую легкость», тем более, что автор этих специальных аналогий – не ученый-музыковед, а режиссер Сергей Соловьев, в соавторстве с которым сделано множество фильмов, в том числе дебютный соловьевский «Егор Булычев», «Станционный смотритель», «Чужая Белая и Рябой» и другие. Но, наверное, самая известная киномузыка Шварца написана к фильмам Мотыля на стихи Окуджавы.
«…Нас связывала общность судеб: мы оба потеряли отцов – их расстреляли», – рассказывал Шварц. Но было еще кое-что – Окуджаву и Шварца объединяли образованность, вкус, такт и бережное, утонченно поэтическое внимание к тексту, кадру, воздуху, звучанию. Вот это окуджавовское «каждый пишет, как он дышит» – или ощущение мелодии, как будто она не просто возникла сама собой, но случайно возникла у самого тебя как слушателя, – очень узнаваемое свойство звуков Шварца:
«Его интуиция, его способность проникать в замысел режиссера мне всегда казались гениальными. Интуиция эта была настолько богатой и безошибочной, что мне не нужно было много слов, – говорил Мотыль, – Исаак Шварц был гениален. Он мог вдруг ошеломить музыкой лирической, трогательной – как раз в той сцене фильма, которая, мне казалось, должна звучать напряженно и драматично. И он всегда оказывался прав. Он побеждал мою мечту, потому что драматическая сцена в сочетании с лирикой музыки становилась открытием и для меня самого».
С Сергеем Соловьевым
Монологическая откровенность шварцевских мелодий, их чуть страстный, чуть ироничный характер (такой еще бывает у клезмерской музыки) умели быть ненавязчиво полифоничны – как в оркестровках, так и во взаимодействии с театральным или кино-сюжетом, его характерами, композицией.
Шварц в музыке был очарователен, но техничен, утверждал, как известно, что сделает «любую замороченную оркестровку», но больше ценит простоту мелодии. Карьера Шварца – воплощенные отношения советского академизма с сопутствующей современностью: ведь, с одной стороны, ну какой может быть серьезный композитор, если он не пишет большую музыку (когда статусы подтверждаются, прежде всего, академической практикой), с другой – ну какой может быть хороший композитор, если он не сочиняет мелодии (когда они же подтверждаются государственной (читай: народной) любовью).
Шварц – счастливый и довольно редкий для советского времени случай непротиворечивости официального и человеческого признания, хотя были и другие. Еще одно сочетание, характерное для музыки Шварца, – интимность интонации и обаяние, дар массовости, способность идти во всех смыслах большим экраном.
В этом он сам, и в особенности в тандеме с Соловьевым, – близкий художественный родственник Нино Роты в партнерстве с Федерико Феллини. Даже особенная свобода танцевальности, инкрустированной в вокальность, вот эти все пунктирность ритмов, репетитивность мелких длительностей, певучие то вальсовые, то тарантелльные кружева – их объединяют.
С Булатом Окуджавой
Шварц объявлял главным своим свойством – сентиментальность. И тут не поспоришь, но это была сентиментальность какого-то очень деликатного, при всей открытости, даже изящного свойства. Такая, которая спасала собой даже несколько надрывные, как будто бульварные мелодрамы вроде «Мелодий белых ночей» с их душераздирающей закадровой социальной трагикой.
За это и не только за это Окуджава, иногда немножко пользуясь шварцевскими мелодиями или только их разговорной вдохновенностью, посвятил ему свое «Музыкант играл на скрипке – я в глаза ему глядел. Я не то чтоб любопытствовал – я по небу летел». Шварц тем временем совершенно не играл на скрипке, но в чем-то жил как летел. Был любим публикой и друзьями, от должностей, властей и статусов на деле держался на расстоянии. Даже географически – селился поодаль: то вынужденно, когда после ареста отца был выслан с мамой в Киргизию, то самовольно, когда в 60-е построил маленький дом на станции Сиверская недалеко от Гатчины (там сейчас его дом-музей).
Его называли «отшельником», но никак не затворником. Об остром уме, чувстве юмора, обаянии и простоте в общении рассказывают все, кто с ним был знаком. Его музыка тоже запросто устраивалась на грани простоты и возвышенности, обыденности и благородства. Собственно, два его самых знаменитых кинороманса – «Песенка кавалергарда» и «Ваше благородие» – удивительным образом об этом сочетании и вообще об одном и том же. О просторечности судьбы и аристократизме духа. И в этом смысле между Верещагиным и Пестелем, таможенником и декабристом (да и в каком-то смысле, самим Шварцем), как в целом между представлениями о декабристах, дилетантах и о самих себе в среде советской интеллигенции – нет никакой существенной разницы.
Идеологически и художественно Шварц, как многие люди оттепели, был как бы параллелен советской власти. Но звучал при этом неотъемлемым, неприлично искренним, очень настоящим голосом своего времени.
Его музыка остается признанной в старом кино и на современных концертных сценах, хоть и по большей части камерных. Например, в программах ответственного за изысканно концертную судьбу всей киномузыки пианиста Алексея Гориболя. После Десятникова и Таривердиева Шварц – его третья (не по значению, но по хронологии) любовь.
А большие, не прикладные сочинения Шварца, хоть их и немного, почти не исполняются (из последнего – исполнения «Желтых звезд» РНО и затем НФОР со Спиваковым). Потому что для больших партитур и жанров нужны большие, статусные исполнители (как, например, Гергиев для Щедрина). Но их нет, музыка не звучит, и поэтому совершенно невозможно сказать, осталась ли она далеко в своем времени. А если даже да, то, что именно и какими словами она могла бы рассказать о нем времени сегодняшнему. Пока не зазвучит, мы этого не узнаем. Впрочем, и музыка кино, а в ней все ее трепетно-хрустальные романсы, интермеццо, симфонические прелюдии, даже один неофициальный фортепианный концерт в роли саундтрека – говорит более чем достаточно.
заслуженный артист России
Первое сцепление с музыкой Исаака Шварца произошло в 12 лет, когда я увидел «Станционного смотрителя» режиссера Сергея Соловьева, где мой дядя, актер Николай Пастухов сыграл центральную роль. Там был абсолютно гениальный саундтрек, с потрясающей лирической темой у солирующего рояля, поразившей мое воображение. Она тут же врезалась в сознание и в пальцы – я подобрал ее по слуху и стал играть на всех переменах в Гнесинской школе. Более того, этой музыкой заканчивался мой выпускной вечер – мы с классом ставили спектакль, где в финале использовали эту мелодию. Поэтому для меня Шварц изначально, конечно, выдающийся кинокомпозитор, автор любимых песен и романсов, которые я теперь включаю в свои программы и не только. Уже на подходе выход диска на лейбле «Мелодия», где мною записаны и четыре романса на стихи Пушкина из «Станционного смотрителя», и менее известные опусы, например, «Как над горячею золой» на стихи Ф.Тютчева.
Шварц сам был не менее даровитым пианистом, в саундтреках он постоянно использовал рояль – и соло, и с оркестром. «Сто дней после детства», «Спасатели», «Мелодии белой ночи», «Чужая Белая и Рябой» – я сознательно перечислил фильмы именно Сергея Соловьева, потому что у них сложился удивительный тандем, сопоставимый, скажем, с союзом Федерико Феллини и Нино Роты.
Так что для меня Исаак Иосифович – прежде всего создатель симфонических саундтреков, а потом уже – автор легендарных песен, которые нам хорошо знакомы: «Ваше благородие» из фильма «Белое солнце пустыни», «Кавалергарда век недолог» из «Звезды пленительного счастья», «Эта женщина в окне» из «Законного брака» и другие шедевры.
Когда я играю его вещи, то понимаю, что это разговор с Шуманом, с Шопеном, Шубертом, Малером: они его корреспонденты. И та удивительная красота его музыки, которой мы восхищаемся – она оттуда. Поразительно, что Исаак Иосифович писал свои ноктюрны, анданте в то время, когда главенствовал авангард, усложненные звучания, усложненные техники. Но он оставался хранителем основы музыки – мелодии.
народный артист СССР, президент Московского международного Дома музыки, художественный руководитель и главный дирижер Национального филармонического оркестра России
«Желтые звезды» посвящены памяти Рауля Валленберга – человека, который искал нацистов в Америке, с тем, чтобы их постигла заслуженная кара. Когда мы говорим: «Не судите, да не судимы будете» – это евангельское понятие. Когда мы говорим: «Око за око, зуб за зуб» – это библейское понятие, что означает, что не должно быть мести, а если кара, то заслуженная.
Впервые я сыграл эту партитуру с РНО. Потом, когда образовался Национальный филармонический оркестр, нас пригласили в Прагу, где было большое событие – 60-летие освобождения советскими войсками Освенцима. Концерт происходил в присутствии президента Чехии, глав государств, бывших узников, тех, кто остался в живых – из Освенцима и других концентрационных лагерей. Для меня это событие связано с личной темой – всю родню по линии матери увезли в Освенцим, поэтому я не мог оставаться равнодушным. В такой обстановке мы сыграли «Желтые звезды» – на огромном эмоциональном подъеме, буквально со слезами на глазах. Даже военные, сидевшие в зале, плакали. После этого Исаак Иосифович Шварц сказал: «Это должно быть посвящено вам».
Я был знаком с Исааком Шварцем еще и раньше, по Ленинграду, любил фильмы с его музыкой, бывал на спектаклях Георгия Товстоногова в БДТ – он сотрудничал с ним тоже.
В последние годы он жил под Ленинградом, на станции Сиверская – жил очень скромно, будучи, прежде всего, служителем музыки. Говорил, что «мои мелодии, как рой пчел, вьются у меня в голове».
