Диффузия

– Нет.

– Ну, дома погугли тогда. Так, идем дальше.

Два столика в кафе при книжном магазине разделяет полка, и лица говорящих не видны, но, судя по голосам, это мальчик лет десяти и девушка, которая преподает ему музыкальную литературу. Наверное, студентка, говорит с ним скорее на равных, с нотой сочувствия. Они просидели еще минут двадцать и ушли.

– Шапка! – крикнул перед дверью мальчик.

– Упала под стол, вон там, смотри! – крикнула в ответ девушка.

Мальчик вернулся, но, кажется, не дошел до стола, потоптался на месте и зашагал к выходу.

К­то-то вошел, прозвенел колокольчик на двери. Думаю, его повесили, чтобы будить задремавшего бариста. Из-за книжной полки мне не видно, кто вошел. Зато слышно. Это женщина, которая принесла с собой облако шума. Она из тех людей, которые обладают диффузией, распространяются за пределы тела; ­что-то скрипит, гремит, пыхтит, падает в радиусе не меньше метра, пока она просто стоит на месте. У ее голоса в любом помещении есть эхо, поэтому голос тоже распространяется гораздо дальше, чем должен. Она берет кофе, задевая выложенные на прилавке шоколадки, оставленные другими посетителями чеки, салфетки, и все это шуршит, как гора осенних листьев. Она стремительно опускает и поднимает руки, и кажется, что в воздух со старой площади поднялась стая голубей.

К­то-то снова усаживается за столик.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– А почему грустная?

– Не почему.

– Слушай, ну это просто коллега. Потанцевали на корпоративе, ­кто-то фото выложил. Вечно ты нагнетаешь.

– Не нагнетаю.

У нее тихий, направленный в себя голос, а у него, наоборот, громкий и резкий, кидающийся вперед, как мяч, словно он говорит не ей, а об нее. Вдруг она оживляется, тихо посмеивается и говорит ему:

– Потрогай, вот, сейчас, дай руку!

– Ого, толкается.

За прилавком снова ­какая-то возня. Мужчина, который обычно грустно и тихо заказывает два кофе «с собой», вдруг говорит громким, дребезжащим голосом, управлять которым ему сейчас непросто.

– А мне еще печенье в честь праздника!

– А какой сегодня праздник?

– О-о-о, это такой праздник…

– Ладно, одно пробить?

– Да! И один кофе. Вот, надо же, вы ведь бариста?

– Ну, бариста.

– Похоже на «бармен», но значение противоположное.

Он присвистывает вслед паре, которая только что встала из-за столика и направляется к выходу.

– Вот у вас все только начинается. Берегите друг друга!

Бариста отдает ему кофе и печенье, судя по недовольному вздоху, ему не нравится, что его сделали барменом.

Он включает кофемашину.

– Отрезвляющий звук, – говорит мужчина. – Как тебя зовут, кстати? Каждое утро видимся и не удосужился спросить.

– Виталик.

– Ха-ха!

– Вы находите это смешным?

– Простите, все, я пойду лучше.

За столик, который скрыт за книжной полкой, снова присаживаются.

– И как вам ваша новая работа?

– Очень хорошо, но непросто. Хотя мне все равно нравится. Рада, что прошла курсы. Точнее, это называется не курсы, а мастерская. Нет, не мастерская, а лаборатория.

– Долго учились?

– Три месяца, но иногда кажется, всю жизнь. Точнее, не так. Я всю жизнь к этому шла, а потом концентрированно училась. Собирала весь свой жизненный опыт. Пересобирала жизнь заново.

– А зарабатывать этим удается?

– Пока не очень. Но если получится раскрутиться, то буду зарабатывать.

– Здорово.

– Да, очень здорово, но тяжело. Я стала очень грустная, загруженная.

– Надо же, а на сцене вы такая веселая.

– Ну, как «веселая». Шучу, да, но это не значит, что веселая. Stand up вообще очень грустное занятие. Все время высмеиваю собственные травмы, как кошка умерла, как муж бросил, как ребенок начал хамить в переходном возрасте. Но им весело, они смеются, а я шучу.

– Да, если задуматься, не такая уж и простая работа.

– Зато лучше, чем писать романы. Я пять лет писала романы, рассказы, не сказать, чтобы успешно, но писала, ­что-то даже в сборниках печатали, а остальное выкладывала как самиздат. И, вы знаете, что?

– Что?

– Писательская среда очень токсична, в основном это возрастные выходцы из союзов писателей, которые ненавидят себя, коллег, но делают вид, что это не так. Хотя бы в отношении себя. Делают вид, что к себе они относятся хорошо.

За барной стойкой снова женщина, ее голос одновременно и милый, и неприятный, как горячее сладкое молоко.

– Хочешь, иди, покури пока на улице, а я дождусь кофе?

– Точно?

– Точно, дорогой.

Ее спутник выходит на улицу, а она остается ждать кофе.

Она пытается и говорить тихо, и перекричать кофемашину, чтобы ее услышал бариста.

– Вы меня осуждаете? – спрашивает она шепотом, который выходит громче, чем ее обычная речь

– Я? – испуганно переспрашивает он.

– Да, что я каждый раз прихожу сюда с новым мужчиной. Но вы не подумайте, я просто в поиске, а не… не то, что вы могли бы подумать.

– Честно говоря, я и не заметил, что они каждый раз новые, думал, один.

– Ну вот.

– Вы расстроились?

– Да, это значит, что они все похожи на Пашу.

Виталик снова проявил волю, дал понять, что он не бармен, не стал задавать вопросов про Пашу и молча пробил кофе.

– Скажи, я сильно сутулюсь?

– Ну, так, средне.

– Есть такая штука, ее вешаешь на спину, а если начинаешь сутулиться, тебя бьет током.

Судя по голосам, это разговаривают два парня лет двадцати. Один из них встает и начинает рассматривать книги на полке, сквозь просветы вижу красный шарф и желтую шапку, которую он снимает и бросает на стул. Нет, пожалуйста, только не бери «Историю анархизма», толстый красный том. Но книга уже предательски шевелится, и вот, вместо нее в полке возникает просвет, парень смотрит прямо на меня, понимает, что я слышала разговор про сутулость, смущается, и его лицо по цвету становится почти как книга, которую он держит в руках. Он похож на свой голос – тонкий, светлый и неуверенный.

– Ты тут забыл шапку, сынок?

– Ага, кажется, тут.

– Дорогая, ты уверена, что забыла шапку, когда мы пили тут кофе?

– Может быть, я забыла ее в женской консультации, но туда идти далеко.

– Виталик, я не оставлял тут шапку? Я готов потерять в этой жизни все, кроме нее.

– Женщина, вы не могли бы чуть подвинуться, вы такая худая, а занимаете все пространство, мне нужно пройти, я забыла в этом кафе шапку.

– В­ообще-то, это шапка моего сына.

– О, я и не знал, что тут еще столик есть за полкой.