События
Если задаться вопросом, в чем своеобразие и успех «Новосибирского чуда», то ответ будет очевиден – худрук Вадим Репин и директор Олег Белый вкладывают в работу над фестивалем, над подготовкой его концепта всю душу. Подкупает стройность концепции: каждый концерт имеет свое название и тему, параллельно потоком идут мастер-классы под девизом «Просто общайся со звездой» в Большом зале ДК «Энергия».
Фестиваль прирастает офф-программой: в этом году состоялась школа Арт-журналистики, куда съехалось порядка 70 слушателей. А еще блиц-броски в регион – Искитим, Бердск, Красноярск, который вообще стал «второй сценой» фестиваля. Переехать на месяц в Новосибирск, к сожалению, не удалось, поэтому ниже – выборочные впечатления от услышанного.
На открытие пригласили Кента Нагано, американского маэстро, начинавшего с Вадимом самый первый фестиваль. «Его секрет в том, – считает Нагано, – что фестиваль зиждется на местных традициях. Я сам из Сан-Франциско, и мне приходилось наблюдать, как идеи, только родившись, быстро затухают. Здесь же наоборот, за пять лет все расцвело, рамки фестиваля намного раздвинулись». Нагано прежде всего славен своими интерпретациями музыки XX века: Стравинский, Мессиан, Адамс, Саариахо. В этом он безоговорочно убеждает. Что касается романтиков, то тут его интерпретации часто оказываются дискуссионными. Для нашего российского менталитета Нагано слишком рационален и закрыт. Что и проявилось в симфонической поэме «Так говорил Заратустра» Р. Штрауса. «Когда я слышу игру этого оркестра, я буквально вижу огромные просторы сибирской природы!» – признался на пресс-конференции Нагано, рассуждая об индивидуальности коллектива Новосибирской филармонии.
Сибирь и Заратустра – любопытное сочетание, и морозным холодом веяло на протяжении всей истории о бродячем псевдопророке. Штраусовская партитура изобилует многими красотами – это мощная, очень чувственная музыка. Но в этот вечер оркестр был сдержан и закрыт, умолчав о подробностях учения о сверхчеловеке.
Картина внезапно переменилась с выходом Вадима Репина на сцену Зала имени А. Каца. Его лидерство как солиста в Концерте № 1 Бруха определило температуру исполнения: появились и горячность эмоций, и проникновенная нежность в медленной части. Страстность Репина вдохнула жизнь и обогрела замерзших было коллег-артистов.
Торжественность первого вечера фестиваля подчеркнула Фантазия для хора, фортепиано и оркестра Бетховена. Константин Лифшиц за роялем, Новосибирская хоровая капелла радовались друг другу, Бетховену и прославляли высшие идеалы, о которых повествует текст Кристофа Куффнера.
Второй день фестиваля посвятили композиторам, внешне ничего общего не имеющим другом с другом. Константин Лифшиц создал причудливую композицию из Английских сюит Баха, между которыми вставил части из фортепианной сонаты Бернстайна и его пьесу «Touches». Эта программа имела подзаголовок «Герой нашего времени», и название можно было трактовать многопланово. То ли героем считать пианиста, взявшего на себя смелость соорудить такой мощный концерт из трех отделений, то ли Баха – героя на все времена, то ли Бернстайна, чье 100-летие со дня рождения мы в эти дни отмечаем.
Что касается последнего автора, то, как показалось, его музыка никак не корреспондировала с Бахом. В Сонате Бернстайн очевидно вдохновлялся примером Прокофьева; «Touches» («Прикосновения») получились пооригинальнее, но сразу забывались, как только Лифшиц возвращался к Баху. Мир сюит раскрывался постепенно. Ля-мажорная не произвела особого впечатления, словно мы попали в прихожую с длинным коридором, в конце которого неясные очертания сулили богатые интерьеры. По мере продвижения музыкальная речь оживилась, каждая часть сюиты обрела свой лик и нрав. Выявились и закономерности. К примеру, финальные Жиги поражали напористостью и стремительностью. Лифшиц, кстати, играл их без реприз, стремясь создать мощную энергетическую волну от начала к финишу. Напротив, в Сарабандах всякий раз находились новые оттенки: то доминировала отрешенность (в ля-минорной сюите), то патетика (в соль-минорной). Разными вышли и начальные Прелюдии: в Третьей сюите поток звуков несся, не ведая преград, а вот в Шестой, ре-минорной, Прелюдия прозвучала нарочито тяжеловесно, «по складам», словно рисуя путь на Голгофу.
