События
Худрук балета Детского музыкального театра Кирилл Симонов давно очарован атмосферой начала ХХ века – еще в 2009 году он поставил в Мариинском театре «Стеклянное сердце» на музыку Александра фон Цемлинского. Но тогда его еще интересовали люди – он рассказывал историю треугольника Малер – Альма – Цемлинский. Теперь его интересует чистый дух эпохи, и он на музыку Рихарда Штрауса ставит бессюжетный балет. Называет его «RichardCapriccio».
Хореограф сам собрал музыкальную конструкцию балета, соединив пьесы Штрауса из цикла «Пять пьес для фортепиано» с циклом «Четыре последние песни» и арией Графини из оперы Capriccio. Фортепианные пьесы (порученные Дарье Смирновой) начинаются с первой, далее следуют четвертая, вторая и третья. Меж ними вступает сопрано Людмила Бодрова, и звучат «Весна», «Сентябрь», «Отход ко сну» и «На закате». Финальный монолог Графини в финал и поставлен. Каждая из пьес/песен становится аккомпанементом к сменяющимся на сцене дуэтам и небольшим ансамблям.
Симонов, брошенный в юности в хореографию твердой волей руководства Мариинки (от постановки «Щелкунчика» отказался Алексей Ратманский, не сойдясь во взглядах на постановку с Михаилом Шемякиным, жаждавшим превратить спектакль в свой бенефис), принадлежит к тому поколению мариинских артистов, что вырастало уже «на Баланчине» и именно под впечатлением от Баланчина начинало ставить. Нынешний худрук балета Театра Сац, несомненно, выработал свой язык – более ломкий, гнутый, нервный, чем у «мистера Би», – но Баланчин остался для него воспоминанием о счастливой юности. Поэтому, взявшись за постановку, посвященную временам декаданса (в некотором роде детству балетного ХХ века), он не скрываясь цитирует знаменитые баланчинские па. Тут, конечно, есть отчетливое стилевое несоответствие: Баланчин-то декадентом никогда не был, трудно найти другого хореографа в балете ХХ века, что был бы так полон энергией жизни и из сочинений которого так сияло бы и физическое и душевное здоровье. Но эти баланчинские фрагменты оказываются очень к месту: они обозначают островки естественности и радости в бурном море декоративных страданий ар-нуво.
Костюмы в спектакле были поручены Татьяне Ногиновой, и она создала набор нарядов, символизирующий изысканную хрупкость декадентского мира и тайную угрозу, что идет этому миру на смену. Пару в изумрудных юбках сменяет такая же разнополая пара, украшенная вычурными узорами на теле (и более почти ничем: эпоха ценила прозрачные ткани), но рядом с ними оказывается и герой в костюме без всякой вычурности: солдатские штаны и сапоги. Они все рядом, и все равны – и трио девушек, перевязанных лентами, словно подарки, и гранд-дама с пером на голове, будто сбежавшая с картинки Бёрдслея, и этот простодушный солдат, заполучивший в руки полупрозрачную музу и держащий ее так крепко, будто только она и привязывает его к земле (должно быть, это так и есть). Их судьбы на какое-то мгновение оказались рядом – и Симонов, словно путешественник в прошлое, снял их на «видео» своего спектакля. Потом у солдата окажется своя судьба, а у легкокрылых девиц – своя, но мы этого уже не увидим.
Никакого отчаяния в пластике, но ощутимый (привычный Симонову) надлом есть. Неожиданно много поддержек всех видов, вплоть до почти акробатических; утверждение мужчинами своей силы, готовности вознести свою женщину над толпой (скоро, скоро все закончится). И перемещение дуэтов с «воздуха» на «землю», может быть, даже «в землю», когда последнее объятие лежащей парочки идет под строчку фон Эйхендорфа, закрывающуюся, запечатывающуюся тяжело уроненным словом «der Tod».
RichardCapriccio – спектакль, безусловно, изящный, но, к сожалению, совершенно не приспособленный к показу на Малой сцене. (Большая сцена Театра Сац, как известно, закрыта на ремонт.) Когда артисты танцуют в двух шагах от зрителей, в глаза бросается и дешевизна тканей, из которых сотворены волшебные наряды, и физические усилия, а те костюмы, что почти совершенно прозрачны, апеллируют к клубу «Красная шапочка». От балета всегда лучше держаться на расстоянии (оркестровая яма необходима! найдите театру на время ремонта площадку!), от декаданса как такового – тем более. Тогда в отдалении – и физическом и историческом – можно поверить в эти изысканные легенды, влюбиться в узоры, вздохнуть над смешными паричками. И воспринимать это все как историю о прекрасной эпохе, не задумываясь над тем, не сама ли эта эпоха привела к тому, что было после нее.
