Мария Фомичёва: Театр – мир, где мне хорошо

АК Мария, искренне поздравляю вас с победой на конкурсе! Не могли бы вы рассказать, почему решили участвовать в «Нано-опере»? Ведь вы уже имеете возможность ставить спектакли на сцене Детского театра имени Наталии Сац.

МФ В 2019 году я приходила в «Геликон» на конкурс в качестве зрителя. Тогда и поняла, что тоже хочу это прожить, испытать свои силы, выдержку, внимание, собранность в этом нечеловеческом формате десяти минут тотальной публичности, когда каждое слово записывается, когда каждое движение брови под прицелом.

Я подавала заявку безо всякой надежды, просто чтобы быть честной перед самой собой. А потом увидела свою фамилию в списках прошедших отборочный тур. «Нано-опера» – это уникальная возможность поработать с самыми известными произведениями мирового репертуара, ведь ни один театр сразу не предложит для постановки молодому режиссеру такие крупные и известные опусы.

Здесь есть своя сложность: эти оперы знают наизусть. Под «новым решением» часто понимают ­что-то совершенно неожиданное и не предусмотренное авторским замыслом. Но возникает вопрос: «А при чем тут материал?» Мне кажется, более ценно найти нечто, не лежащее на поверхности, но присутствующее в авторском тексте. Это важнее, чем минутный эффект «шоковой терапии».

АК Все прекрасно понимают, что «Нано-опера» – это серьезный трамплин в карьерном росте режиссера, пропуск в профессиональную жизнь: тебя видят директора, художественные руководители лучших театров России…

МФ На данный момент мне поступило предложение от Ростовского музыкального театра о постановке на Камерной сцене спектакля. Пока мы не определились с материалом, но это будет точно ­что-то яркое и нетипичное. Также Большой театр имени Алишера Навои в лице Рамиза Усманова пригласил поработать в качестве ассистента режиссера на одной из постановок в Узбекистане.

АК Для третьего тура вы выбрали сцену снежной метели из оперы «Кащей Бессмертный» и поставили ее как сон Кащеевны. А до этого ваши спектакли также были связаны со сном: «Сны Каштанки», «Сон (Пёрселла) в летнюю ночь (Бриттена)». Тема сна буквально вас преследует! Почему вы все время к ней возвращаетесь?

МФ Думаю, художник живет как бы не совсем в границах действительности. Понятно, что он в ней пребывает, но то, как она отражается в его сознании, – это некая другая материя. Ощущение мира как странного сна было у Гоголя, а еще раньше у Кальдерона – «Жизнь есть сон», у многих других авторов.

В фильме Соловьева «Асса» один из главных героев, Бананан, говорит: «Я не живу жизнью. Жить жизнью грустно. Работа-дом-работа-­могила. Я живу в заповедном мире моих снов». С детства музыка, опера, пение, потом театр для меня – это такая кнопочка escape, возможность выпрыгнуть ­куда-то выше действительности. Театр – мир, где мне хорошо, это моя зона комфорта.

Сон – материя небуквальная, неконкретная, неосязаемая. И в этом смысле, мне кажется, музыка и сны прочно смыкаются.

АК Если бы вам предоставили выбор в постановке оперы, то каким бы он был?

МФ У меня есть лазурного цвета книжечка, куда я записываю названия произведений, которые хотела бы ­когда-­нибудь поставить. Их очень много, там есть и нетривиальные вещи, довольно редкие, которые для меня интересны с точки зрения музыки, формы, драматургии, есть и «оперные хиты». Сейчас я склонна к камерным форматам, эта стихия пока ближе. Но «пощупав» «Онегина» на «Нано-опере», я поняла, что за него бы я – с азартом, пылом, с удовольствием – взялась. Несмотря на то, что это крупная форма. Есть ­все-таки в этой опере интимность, камерность.

Да и Татьяна мне видится иной. В заключительной сцене, которую я делала на конкурсе, моя героиня, пытаясь успокоить разыгравшиеся нервы, воровато закуривает зимней ночью. Мне вообще кажется, что Татьяна –порывистая, пылкая, смелая. Вспомните, как она чуть ли не каждый день бегает к Онегину в дом, читает его книги, как безумная носится по лесам. Татьяна странная, ненормальная, «чужая девочка».

Финальный дуэт – это встреча двух до крика любящих друг друга неудачников, которые хотят украсть у жизни свои пять минут счастья. Несвоевременность – вечная драма там, где есть он и она. Вот про это бы хотелось поговорить. Теперь «Онегин» – это мой открытый гештальт.

АК Музыка сама по себе диктует вам концепцию спектаклей, или вы ­все-таки отталкиваетесь от собственных смыслов?

МФ Я, безусловно, всегда отталкиваюсь от композитора и от драматургии, на которую написано произведение. В самом начале всегда изучаю партитуру, далее разбираю литературный источник, его драматургический план. Ведь сначала было художественное произведение, а затем музыка. Много читаю о контексте времени, в котором возникли оба сочинения. Без прохождения этих ступеней невозможно создать свой, третий, театральный текст. Он появляется на фундаменте смыслов литературного источника и музыки.

Мои постановки – это «диалоги» с автором. На композиторов, драматургов я ­все-таки не смотрю снизу вверх: да, я их уважаю, но хочу с ними говорить на равных и не потерять себя. Пытаюсь быть сотворцом, подталкиваю к этому коллег, радуюсь, даю свободу, если актеры придерживаются такой же философии.

АК А каково это – смотреть свои спектакли?

МФ День премьеры – это пустой день в жизни режиссера. Я становлюсь абсолютно потерянным существом. Ты ничего сделать уже не можешь. Просто остается сидеть и ждать момента, когда это все уже закончится.

Смотреть премьеры – всегда болезненно. Я стараюсь этого не делать. Например, «Лунного Пьеро» Шёнберга в Театре имени Наталии Сац я не видела, просто металась в коридоре. Но «Сны Каштанки» смотрела, поскольку спектакль иммерсивный и зритель влияет на его продолжительность. Мне было интересно, как это работает. Сам текст спектакля «поглядывала» отстраненно, но много наблюдала за публикой, за тем, как реагируют дети на те или иные события, смеются ли они или грустят, в какие моменты становятся серьезными, а когда прижимаются к родителям.

АК В работе режиссера вам помогает ­как-то актерское образование?

МФ Необязательно каждому режиссеру проходить актерскую школу. На первом курсе в ГИТИСе нет разделения на «актеров» и «режиссеров». Все равны и делают одни и те же упражнения. Лично мне в работе мое актерское прошлое серьезно помогает. Я понимаю актеров с точки зрения психологии, чувствую, насколько им страшно, трудно, насколько они ранимы, беззащитны по отношению к режиссеру. Они нам сказать особенно ничего не могут. Да, могут поерничать, но именно мы, режиссеры, принимаем решение, кто будет играть, а кто не будет. Мы обязаны делать этот выбор, но я также понимаю изнутри, насколько это сложно – все время оказываться на скамейке запасных, каково ждать.

Вторая вещь, которую я хорошо понимаю благодаря актерской профессии – это особенности работы тела во время пения. Я это ощущаю и знаю изнутри, мне не приходится даже об этом задумываться. Может быть, такое тонкое ощущение другого человека для режиссера не всегда хорошо. Наверное, нам следует отстраняться, но лично для меня это плюс, ведь мне это помогает находить изысканные моменты в своей работе. Я всегда двигаюсь параллельно с актерами, не наблюдаю со стороны. Я всегда в процессе.

АК Сейчас у многих музыкантов, дирижеров срываются концерты, отменяются гастрольные туры. Нынешняя ситуация ­ повлияла на оперных режиссеров, лично на вас?

МФ Возникло, конечно, некое географическое ограничение, от некоторых вещей пришлось отказаться. Это сложно оценивать. Выпуск «Каштанки» происходил в разгар этого всего, мы начали репетировать в конце февраля. И я задавалась вопросом: «Какой смысл сейчас в театре в принципе? Какое это имеет значение?» Еще и по этой причине «Каштанка» получилась уютной, мягкой, человечной, доброй, потому что в сложившейся ситуации мне это кажется единственным важным делом. В глобальных масштабах это ни на что не повлияет, но я могу работать с людьми и делать их немножечко мягче на пару часов репетиции или спектакля, бережнее относиться друг к другу. Это такая важная вещь, это центр, с которым нужно работать. Сейчас главное – оставаться людьми, а оценивать потери или перспективы ситуации пока рано, потому что мы находимся все еще в эпицентре событий, и не прошло еще столько времени, чтобы окончательно их осмыслить.

АК А как обстоят дела у вас с планами на будущее?

МФ Мне бы, наверное, хотелось бы создать свое театральное сообщество. Я даже название для него придумала!

Мы все хотим притянуть к себе людей, с которыми нам было бы хорошо, с которыми мы бы разговаривали на одном языке, думали в одном направлении. Но это уже в зрелом возрасте, а пока еще рано – главное, чтобы были возможности!