События
События фестиваля Context теперь рассредоточены во времени и пространстве: начавшись в конце сентября на Винзаводе, фест показал те же спектакли в Петербурге, затем вернется в Москву в РАМТ (18 октября – «Форма ноль», «Сингулярность»), отправится в Петрозаводск 23 октября, а финал с детской программой снова будет в столице, но уже в декабре. Один из спектаклей, «Явь» в постановке Анны Щеклеиной, созданный специально для феста, пока что «подвис»: то пространство Музея Москвы, где должна была состояться премьера, отдано под временный военкомат, организаторы сейчас ищут новую площадку. Тем не менее начало фестиваля получилось вполне бодрым, и есть надежда, что и в целом его ждет успех.
На Винзаводе представили серию перформансов (куратор Иван Естегнеев) и спектакль «Материя» (куратор и режиссер Павел Глухов). Авторы перформансов были выбраны из числа российских артистов контемпорари, и общей мыслью программы могло бы быть лишь простое соображение «российский современный танец – есть!». В десятиминутных опусах Мария и Елизавета Жуковы, Лилия Бурдинская, Виктория Максакова, Александр Фролов, Андрей Короленко и Анна Щеклеина знакомили публику со своими стилями движения, не впечатывая себя в некую общую идею. Совсем иная ситуация сложилась с «Материей»: это был единый спектакль, сложенный, как мозаика, из сочинений разных авторов.
Имена всех хореографов на слуху, и не только у знатоков и любителей современного танца (как было в случае с авторами первой части). Многие из них уже успели поработать и в академических театрах, с балетными артистами – то есть вот то проникновение современного танца на балетную сцену, что началось во Франции в девяностых и так обогатило ее хореографию, осуществляется в России сейчас и вот этими людьми. С подачи Дианы Вишнёвой, конечно, – потому что именно ее фестиваль, нынче отмечающий десятилетие, их «приподнял» и показал большому миру. (За исключением Андрея Меркурьева, конечно, – танцовщик успешно делал карьеру в Мариинском и затем в Большом театре, его и так знали.)
В «Материи» каждый хореограф работал с музыкой выбранного им современного российского композитора. Первая сцена, поставленная Константином Кейхелем, и последняя, автором которой стал Эрнест Нургали, идут под электронную музыку Михаила Мищенко – этот морозный шелест и мрачный гул. Фрагмент Кейхеля можно было бы озаглавить «Дано» (как в условиях задачи): девять артистов (из шестнадцати, набранных фестивалем Context в специальную труппу) затянуты в черные трико с головы до пят, лица закрыты, женщины от мужчин отличаются лишь контурами тела. Их движение – существование в ровном неумолимом порядке: колонна может раскачиваться в разные стороны, кто-то из нее может выходить, но возвращение неумолимо, обязательно. Сделаешь два лишних шага – тебя подхватят, утащат, вставят в строй. Монотонная и эффектно пугающая картинка. За ней следуют сочинения шести других хореографов – и это «попытки доказательства» – доказательства того, что жизнь не обязана быть именно вот такой.
Во фрагменте, сделанном Ольгой Васильевой (музыка Настасьи Хрущевой), жизнь восхитительно весела. Четверо парней (Дамир Смаилов, Тимур Загидуллин, Ильдар Соколов, Ринат Ханджян) беспечно проводят время, пока не появляется Она – Дива, Красотка, Предмет обожания. (Если в плотной общей массе спектакля выделять в номинацию отдельные актерские работы, то первой, конечно же, будет Алина Костарева с ее насмешливой грацией и просчитанностью каждого шага.) Сдается мне, в сочинении Васильевой есть привет баланчинскому «Блудному сыну» – не буквальным цитированием (никаких заимствований!), а изобретательным употреблением «юмористической» пластики (парни у Васильевой при первом взгляде на красотку от изумления и восторга присаживаются на корточки – и так и ходят, пока один не набирается смелости вступить с ней в равноправный дуэт).
Совсем не столь забавную, но не менее жизнеутверждающую историю предлагает Ольга Тимошенко (в фонограмме – Михаил Мищенко и Алексей Наджаров): тут происходит «борьба за себя» в женском коллективе. Пять героинь – пять отлично выученных танцовщиц (Ксения Бурмистрова, Алина Костарева, Диана Купрейшвили, Елизавета Мазуркевич, Алена Чудакова) – создают мощное напряжение во вроде бы обыденных и простецких танцдиалогах и ансамблях. Никакой прямо выраженной враждебности, прямо объятия-объятия, но вот в финале сцены четверка девиц ложится на одну так деловито и быстренько, превращаясь в поленницу, что еще минута под этим грузом – и та задохнется. Но выбирается, встряхивается, не дает себя придушить. Будто посылает в будущее, в финал спектакля, идею освобождения.
От давления массы, темной колонны, пугающего порядка можно уходить в чистый эскапизм, в балетные небеса, и этот путь предлагает Андрей Меркурьев (музыка – Кирилл Рихтер, в балетном мире уже известный по работе с Сергеем Полуниным над проектом «Данте», где Рихтер отвечал за «Рай»). Его фрагмент – полностью балетный, с большими прыжками и эффектными (пусть и быстро сменяющимися) позами (и все девять артистов, занятые в спектакле, демонстрируют владение не только контемпорари, но и языком классики тоже; это редко бывает с танцующим народом, обычно удается или то или другое).
Еще один вариант выхода – в личной жизни, в эротических поисках юности (работа Ольги Лабовкиной, саунд-дизайн Алексея Наджарова). Но, перебрав несколько вариантов, спектакль возвращается вроде бы к исходной ситуации: люди в черном, лица закрыты, один человек неотличим от другого, темное гудение в музыке. Вот только люди сдирают с голов эти черные чулки, берутся за руки и встают в хоровод. Который вовсе не обязывает к общему движению, который может распасться (и это тоже черта свободы), но все же поддерживает и утешает. Что, собственно, и требовалось доказать. Эрнест Нургали, которому досталась последняя часть и функция утешения человечества, со своей работой, безусловно, справился. Ну да – чтобы не пропасть поодиночке.
