Человек с наволочкой на голове

«…О небо! Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений — не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан –

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?..»

— пытается осознать феномен гениальности Моцарта Сальери в «Маленьких трагедиях» Пушкина.

В мои студенческие годы в Ленинграде ходили легенды о странном человеке — пианисте и композиторе Олеге Каравайчуке. Их охотно слушали и часто пересказывали. Вот одна такая из множества…

В то время в консерватории на старших курсах полагалось на экзаменах включать в программу фортепианный концерт. Консерваторский оркестр не мог «обслужить» всех экзаменующихся, и партию оркестра на втором рояле исполняли тоже студенты. Так уж случилось, что однажды такой человек-­оркестр подвел своего сокурсника и накануне экзамена отказался участвовать. Выручить вызвался Олег Каравайчук, заверив, что ни ноты, ни репетиция ему не нужны. Начался экзамен. Олег браво сыграл оркестровое вступление и (о ужас!) до самого конца играл и за оркестр, и за солиста. Все бурно веселились, кроме, конечно, экзаменуемого студента — экзамен ему, естественно, не зачли! А вот на собственном экзамене, как говорили, Каравай­чук вообще отказался играть, ибо… ему не понравилась комиссия!

Или еще одна история. Не консерваторская, а филармоническая. Однажды выйдя на сцену Малого зала филармонии и начав свой сольный концерт, Каравайчук через несколько минут неожиданно встал и ушел за кулисы. Вернулся он уже не во фраке, непременном тогда атрибуте концертных выступлений, а в домашней куртке и шлепанцах. В таком экстравагантном наряде он играл (замечательно, как утверждали очевидцы) весь концерт. Внутреннее равновесие было для него важнее, чем условности!

А чего стоит видеозапись фортепианной импровизации, ставшая доступной для всеобщего обозрения уже в эпоху Интернета, где Олег Каравайчук сидит за роялем с наволочкой на голове!

Подобные «байки» обрастали, словно снежный ком, привнесенными подробностями. Хочу рассказать еще одну, гарантированно правдивую, ибо ее свидетелем и участником был я сам. Одним словом, история из первых рук.

Кинолента имеет свой срок жизни — через ­какое-то время она начинает сохнуть и приходит в негодность. Поэтому, до того, как это случится, фильмы, которые хотят сохранить, реставрируют и дублируют на новой пленке.

Уже не помню, как назывался этот фильм, но музыку к нему создал молодой Дмитрий Шостакович. Звуковая дорожка фильма была в удручающем состоянии, поэтому решили сделать новую оркестровую запись. На беду, музыкальная партитура оказалась утерянной, поэтому обратились напрямую к композитору. Прослушав хриплую запись, восстанавливать на слух Шостакович наотрез отказался. Тогда, прихватив магнитофон, поехали на дачу к Каравайчуку: а не поможет ли он расшифровать фонограмму? Крутились бобины, Олег внимательно слушал шипящие звуки и потом… согласился!

Киношники принялись благодарить и сказали, что оставляют магнитофон для работы Каравайчуку, но тот ошарашил всех своим ответом: «Запись мне не нужна — я ее уже прослушал!»

История музыки знает примеры феноменальной музыкальной памяти. Так, четырнадцатилетний Моцарт, прослушав в Ватикане на Страстной неделе сложнейшее девятиголосное Miserere для двух хоров композитора Грегорио Аллегри, придя домой, по памяти записал его. Наградой стал ему орден Золотой шпоры, полученный из рук Папы Римского, пораженного моцартовской гениальностью.

Благодаря феноменальному дарованию Глазунова, по памяти записавшего Увертюру и третий акт «Князя Игоря», опера осталась жить для потомков — у великого химика Бородина не всегда хватало времени для занятий музыкой!

С чем можно сравнить такой дар природы? Представьте себе, что, прочтя «Анну Каренину», вы берете в руки карандаш и записываете эту книгу (дословно!) наизусть. «Такого не бывает!» — скажете вы, но однажды я сам был свидетелем подобного. Пианист Анатолий Угорский, не отличавшийся высокой лояльностью по отношению к политике партии и правительства советского государства, встал, как и все мы, студенты, перед необходимостью сдавать экзамен по истории КПСС. На лекциях он появлялся нечасто, поэтому ему пришлось прочесть весь учебник. При этом он (с одного раза!) запомнил наизусть более пятисот страниц этого фолианта.

Принимавшая экзамен профессор кафедры марксизма-­ленинизма Людмила Павловна Ч., поразившись дословному пересказу учебника, заподозрила, что Угорский списал, и дала ему другой экзаменационный билет. Но Анатолий без подготовки дословно процитировал и эту главу учебника. У Угорского судьба сложилась замечательно: он получил профессуру в консерватории немецкого города Детмольда и приобрел как пианист широкое признание, а вот хранительница заветов основоположников закончила жизнь в лечебнице для душевнобольных в тщетных попытках убедить медперсонал, что она дочь Карла Маркса. Не думаю, что такое помутнение разума произошло исключительно под впечатлением от гениальных способностей Угорского, однако, пути Господни неисповедимы!

Выдающиеся дарования встречаются редко. Легенды о них во множестве создаются и охотно пересказываются. Каждый из нас много бы дал, чтобы воочию пообщаться с Бахом или Бетховеном. Да и нынешние таланты-­исключения не всегда озабочены мечтой лично пожать руку каждому представителю человечества. Вот почему возможность «в деле» пообщаться с Олегом Каравайчуком я отношу к незабываемым подаркам судьбы.

Однажды, будучи студентом одного из начальных курсов, в консерваторском коридоре я встретил приятеля-­инструменталиста, который спросил, не хочу ли я подхалтурить. Не знаю, как сегодняшние студенты консерваторий, но мы тогда часто употребляли выражения музыкантского жаргона, и слово «подхалтурить» означало подзаработать. (Мой однокашник, скрипач, ставший и хорошим писателем, Леня Гиршович прослеживает происхождение этого слова от немецкого выражения «Tür halten», что означает «держать дверь», то есть низший уровень прислуги, отворяющей дверь для входящих и выходящих.)

Учился я хорошо, за что ежемесячно получал повышенную стипендию в размере двенадцати руб­лей. На эти деньги я мог купить, например, один ботинок, а чтобы стать счастливым обладателем пары обуви я должен был два месяца придерживаться режима тотальной экономии. Достатком в моем окружении не мог похвастаться никто, поэтому уже со старших классов школы все мы привыкли браться за любую предложенную музыкантскую работу. К примеру, замечательный виолончелист Борис Пергаменщиков подрабатывал в маленьком оркестре, выступавшем между сеансами в кинотеатре, и ничего зазорного никто в этом не видел. Поэтому я не раздумывая выразил свою готовность.

Приятель дал номер телефона, и я, не став долго ждать, в этот же день позвонил по нему. Мне объяснили, что будет производиться запись музыки Шостаковича, созданной много лет назад для кино, и вакансия пианиста в оркестре пока не занята. Я сердечно поблагодарил за возможность немного заработать и, слегка соврав, заверил, что работа оркестрового пианиста мне хорошо знакома и горячо любима мною.

Полагаю, всем артистам знаком сон, который посещает нас на протяжении всей жизни: начался концерт, ты выходишь на сцену, но не знаешь, что ты должен играть (петь, танцевать, читать). Или не доучил, или ноты забыл, или скрипку украли (я пианист, рояль умыкнуть нелегко, но о ночных страхах перед украденным Страдивари мне поведал Владимир Спиваков). Как правило, в этот момент ты просыпаешься в холодном поту и благодаришь Бога, что это был сон. А посему в реальной жизни мы изо всех сил стараемся обезопасить себя от подобной напасти, и самый верный способ — заниматься, заниматься, заниматься… Оттого и мой первый вопрос, который я задал, получив приглашение на запись, был, где и когда я могу получить ноты? Ответ меня изрядно озадачил: «Нот еще нет, вам их дадут незадолго до начала!»

В назначенный день я заранее явился в концертный зал Капеллы. В партере, вместо зрительских, были расставлены стулья и пульты для оркестра, а в уголке примостился рояль. На его закрытой крышке были разбросаны десятки нотных листов, и маленький тщедушный человек в берете и длинном, словно с чужого плеча, свитере ­что-то торопливо записывал, перебегая от одного листа к другому. Это был Олег Каравайчук.

Я назвал себя и, получив вместо приветствия нотный лист, отправился в репетиционную комнату, чтобы заняться расшифровкой нотных каракулей. Честно говоря, партия больших сложностей для меня не представляла и, успокоившись, я вернулся в зал. Оркестранты уже сидели на своих местах, но Олег продолжал носиться между пультами, ­что-то подправляя, дописывая, внося в партии штрихи и динамические указания. Звукорежиссер дал команду, и запись началась.

Оркестром дирижировал сам Каравайчук. Мне, избалованному искусством Мравинского и Янсонса, его телодвижения больше казались похожими на плавание баттерфляем, но удивительным образом оркестр играл довольно слаженно и запись понемногу продвигалась вперед. Время от времени Каравайчук неожиданно спрыгивал с дирижерского подиума и совершал пробежку по залу, внося новые указания в оркестровые партии. Заминка произошла, когда органист Марк Шахин, заблудившись в нотной скорописи Олега, попросту остановился и перестал играть. Запись прервалась, но Каравайчука это ничуть не смутило. Бросив дирижерскую палочку, он побежал к органному пульту и, усевшись рядом с Шахиным, начал «порхать» по мануалам, попросив органиста играть дальше только ногами (этого, как выяснилось, он не умел). Мы, пианисты, часто музицируем в четыре руки, но на этот раз родился удивительный ансамбль: в две руки и две ноги!

Запись успешно завершилась через два дня, и, действительно, вскоре фильм вышел на экраны.

С тех пор прошло почти полвека. Карьеры оркестрового пианиста я не сделал и, наверное, о том эпизоде своей жизни давно бы забыл, если бы не встреча с удивительным Олегом Каравайчуком. До сих пор стоит перед моими глазами, как плывет он своим корявым баттерфляем по волнам музыки Шостаковича, как садится и спонтанно играет на органе, а если было бы нужно, то мог бы и на скрипке или фаготе… Искусство — явление духовное, лишенное плоти и вещественной оболочки. Но тогда, в Капелле, мне представилось, что один из ликов музыки схож с этим маленьким тщедушным человеком в вагнеровском берете и свитере, словно с чужого плеча, Олегом Каравайчуком.