Михаил Тимошенко: Париж– моя колыбель

ЮЧ Изменилась ли ваша жизнь после фильма «Парижская опера»?

МТ Съемки у Жан-Стефана Брона, безусловно, стали важной вехой в моей карьере, но я не сказал бы, что после него моя жизнь кардинально преобразилась. «Парижская опера» лишь зафиксировала на пленку реальность – в этом сильная сторона этого фильма. Вопросы, с которыми Брон пришел в Опера Бастий – что такое оперный спектакль и как он выглядит из­­нутри, – на тот момент совпадали с моими собственными. Брону никогда прежде не доводилось соприкасаться с процессами, происходящими за кулисами оперного театра, но острый интерес к этому миру натолкнул его на мысль посвятить ему документальный фильм. Я точно так же пришел в незнакомое мне сообщество, с полным отсутствием понимания, как функционирует грандиозный механизм оперного театра, ведь нас в консерваториях этому не учат, и все приходится постигать на практике. Поэтому идея Брона – сфокусировать внимание на переживаниях одного из молодых певцов, только начавшего осваиваться в новом для себя театральном пространстве, как мне кажется, сработала очень удачно.

ЮЧ Что реально дали вам съемки в этой картине?

МТ Я смог посмотреть на себя со стороны – опыт очень важный для любого артиста вне зависимости от его места в оперном рейтинге. Благодаря этому уникальному проекту мне выпала возможность проанализировать, кем я был до него, какой путь я уже осилил, и сколько мне еще предстоит пройти, что нового я открыл для себя, что потерял… С объективной точки зрения, конечно, какие-то события Брон приукрасил: смягчил острые углы, высветлил радостные моменты. Для себя я в какой-то момент провел параллель между миром оперы и спортом. Атлеты также посвящают всю свою жизнь одной стезе. Их путь также подразумевает движение вперед и некие существенные этапы, определяющие успешность карьеры. Каждый из нас стремится быть выше, сильнее, быстрее других. Разница в том, что, в отличие от спортсменов, у оперных певцов нет каких-то официальных подтверждений, символизирующих переход на следующий, более высокий уровень. Мы взрослеем, голос становится матерым, мы получаем большие роли и, если справляемся с ними, идем дальше.

ЮЧ В постановке «Бориса Годунова» вы оказались в команде с такими мэтрами, как дирижер Владимир Юровский, один из самых востребованных басовых голосов в мире Ильдар Абдразаков. Как приняла вас элита?

МТ «Борис Годунов» стал самой главной моей работой в сезоне 2017/18. У меня их не было много – это моя третья продукция в Бастилии и четвертая за год. Роль маленькая, но я всегда стараюсь представлять ситуацию полно, чтобы гармонично войти в нее. А сюжет в «Годунове» совсем не простой. Как-то на одном из послерепетиционных вечеров Владимир Юровский признался, что очень тяжело переживает, когда работает над спектаклем с трагическим сюжетом, где эмоциональный посыл направлен практически на саморазрушение. Меня глубоко тронуло это откровение, и я начал размышлять над этой идеей пропускания энергетики через себя.

Что касается взаимоотношений в команде «Годунова», то меня приняли очень тепло. Я начал всем твердить еще за две недели до премьеры, что буду сильно скучать по своим новым товарищам. Я – русский человек из глубинки, выучился­ в Европе, однако русская музыка пока еще не была мной востребована. Конечно, я пою романсы Чайковского, Рахманинова, Глинки, но это знания на уровне консерватории. И вдруг приезжают титаны русского исполнительского искусства и воплощают в жизнь грандиозный замысел, причем я точно знаю, что они делают это так, как надо. Это действительно то, чего мне так не хватало!

«Борис Годунов» сам по себе показал мне абсолютно новые горизонты. История создания оперы, мотивы, различные версии, затрагиваемые проблемы – там материала на несколько диссертаций! Эту оперу можно узнавать всю жизнь, и она никогда не перестанет удивлять и рассказывать что-то новое. Даже такая небольшая роль, как Митюха, парень из народа, совсем не так проста. Возможно, я усложняю, но, на мой взгляд, только по-настоящему комплексные образы выглядят очень просто. Все простое – гениально. А при содействии таких коллег, что собрались в этой продукции, любые затраты возвращаются тройным результатом!

ЮЧ Какие моменты в их сотворчестве вы записали себе на подкорку?

МТ Они работают, конечно, по-другому, потому что уже давно миновали этапы, которые мне только предстоит преодолеть. Очень интересно наблюдать, что творится в оркестровой яме и дышать магией, возникающей в оркестре. Я бы сам хотел стать дирижером, но знаю, что этого никогда не случится – как ни крути, я все еще остаюсь перфекционистом, и если уж выбирать профессию дирижера, то быть таким, как Юровский – не меньше.

ЮЧ Предположу, что ваша мечта поработать с Гергиевым чуть померкла после встречи с Юровским?

МТ Она не померкла, но ее заслонил взрыв гораздо мощнее. Я лично не знаком с Валерием Абисаловичем, он работает с другими артистами, над другим репертуаром, в других странах – во Франции мне еще не довелось его видеть. Свет яркой, но далекой звезды относится к разряду ничем не подкрепленных замыслов. Но когда прямо у тебя перед глазами случается колоссальный взрыв другой звезды, внимание полностью захватывает именно это событие. Я не хочу сравнивать Юровского и Гергиева, оба уже существуют за границей, где сравнение само по себе не приемлемо. Но с Владимиром и с другими участниками спектакля мы проводили вечера в кафе, дискутировали о музыке… Так что пока мой акцент остается смещен в сторону Юровского. Он меня просто покорил.

ЮЧ Чем же?

МТ Глубиной музыкальных познаний. Я преклоняюсь перед любым мастером – не важно, какой он профессии. Юровский не просто виртуозно оперирует фактами, но с легкостью выстраивает с архитектурным изяществом причинно-следственные связи, а это очень важно, особенно при создании сценического микрокосма. Для меня музыка – как сотворение новых миров с самого начала, и чтобы населить их живыми существами, нужно понимать, как эта жизнь устроена. Юровский обладает этим пониманием. Его отличает уникальное чувство времени. Я не знаю, как он этого добился, но думаю, что не без применения йоговских практик. В его власти растягивать и ускорять время. Я говорю не о темпе, а о том чувстве, когда секундная стрелка тянется невыносимо долго, как липкие макароны, а какие-то моменты несутся под откос, хотя часы идут исправно. Юровский каким-то обра­зом умеет на это влиять. Какие-то сцены проносятся мимо, а какие-­­то становятся, напротив, тяжелыми, почти свинцовыми. Когда я думаю об этом, у меня мурашки бегут по коже, потому что иначе как магией я это не назову. Для меня действительно он явился кумиром. Он – как огромная звезда, которая силой своей гравитации влияет на жизни других людей рядом с собой. И я был притянут!

ЮЧ Под влияние его личности действительно очень легко попасть. Но вы сами обладаете многими качествами, в том числе природным артистизмом. Как-то вы говорили, что вас увлекает система Станиславского.

МТ К сожалению, она пока остается для меня абстрактной. Ее изучение по книжке, без разъяснений – все равно, что пытаться выучить китайский по словарю. Честно говоря, я не сторонник теорий, школ и инструкций. Я создаю собственные инструкции – и в этом отношении проявляю эгоистичность. Мне очень нравится индивидуальность и мне очень хочется ее сохранить. Конечно, как любой другой оперный певец, я занимаюсь с десятком коучей, которых очень уважаю, и советам которых следую, но почему-то моя интуиция не привела меня ни к системе Станиславского, ни к театральной биомеханике Мейерхольда. Если в какой-то момент я почувствую, что настало время их освоить, я сделаю в этом направлении какие-то шаги.

ЮЧ Опера Бастий – ваше временное творческое пристанище? Насколько вы привязаны к этому месту?

МТ Парижская опера – всего лишь сцена. Свой монастырь со своим уставом. Если ветер перемен, ветер контрактов понесет меня в другой город, в другую страну, я не буду ему противиться. Но сегодня я могу совершенно искренне сказать, что мне нравится Париж, и я буду скучать по нему. Это та встреча, которую ты будешь вечно помнить, постоянно переоценивать со всех сторон, любить, ненавидеть, пытаться забыть. Это одна из встреч, которая врежется в память – как моя встреча с Юровским. Я знаю, что никогда ее не забуду. Так же и с Парижем. Одно время я его не любил, сейчас я от него почти без ума. В этом городе случилось многое, что наложило отпечаток на многие сферы моей жизни. Если мерить ее событиями, то Париж – точка отсчета меня как певца, здесь я родился как музыкант. Париж – моя колыбель.