События
Троицын фестиваль в Зальцбурге очень похож на Чечилию Бартоли, которая руководит им уже семь лет. Ее яркая индивидуальность, энергия, желание объединять лучших музыкантов интересными программами и неутомимая страсть к исследованию историко-музыкального ландшафта делают майский форум любимым младшим братом главного фестиваля. Недаром оперная постановка, созданная весной для Бартоли, ежегодно становится частью летней программы.
Объединение двух фестивалей произошло двадцать пять лет назад, но эту дату, как и 40-летие основания Троицына фестиваля, устроители не сочли нужным отмечать, а посвятили его 150-летию со дня смерти Джоаккино Россини, чей мир так дорог и близок Бартоли. В отличие от Роландо Вильясона, нового худрука «Недели Моцарта», объявившего зальцбургского гения альфой и омегой зимнего фестиваля, для Бартоли памятная дата является лишь центром, вокруг которого она выстраивает маленькую вселенную. В орбиту Россини включаются политика и экономика, литература и исполнительство, ведь он жил в эпоху больших перемен: родившись через год после смерти Моцарта, он умер в год премьеры «Нюрнбергских мейстерзингеров» Вагнера и «Немецкого реквиема» Брамса. В том же 1868 году была образована Австро-Венгрия, в Швейцарии – первая международная женская организация, в США впервые президенту объявили импичмент, а в Луизиане – попробовали соус табаско, Достоевский написал «Идиота», а Толстой опубликовал «Войну и мир».
Столь же многомерна была музыкальная программа. Ее центром стала «Итальянка в Алжире», впервые исполненная в день рождения Вагнера 22 мая 1813 года. Хотя Россини и Вагнер были антагонистами, фрагменты из «Нюрнбергских мейстерзингеров» прозвучали в гала-концерте с участием Йонаса Кауфмана. А звездный мексиканский тенор Хавьер Камарена представил раритетную программу, посвященную Мануэлю Гарсиа (для него Россини написал партию Альмавивы) и вызвавшую огромный ажиотаж.
Все остальное – музыка, созданная в 1868 году, но не просто собрание сочинений, а увлекательный сценарий, пронизанный подчас неочевидными связями. В диалог с «Итальянкой» вступила «Перикола» Оффенбаха, и диалог этот оказался на удивление плодотворным. Инструментальная линия выстроилась из музыки национальных школ: Фортепианный концерт Грига (Андраш Шифф), Первая симфония и Струнная серенада Чайковского, Скрипичный концерт №1 Бруха, Интродукция и рондо-каприччиозо Сен-Санса (Максим Венгеров). В таком контексте заигранные хиты зазвучали по-новому.
На этом фоне выделялся «Немецкий реквием» Брамса в более поздней лондонской версии для солистов, хора и двух роялей. На вопрос «почему?» отвечают имена пианистов: Пьер-Лоран Эмар и интендант летнего Зальцбургского фестиваля Маркус Хинтерхойзер. Выдающиеся музыканты-мыслители, неутомимые пропагандисты музыки ХХ столетия и мастера концептуальных программ, они впервые объединились в дуэт, напоминавший интереснейшую беседу двух мыслителей. И без того графичный в этой версии, «Реквием» в их интерпретации был лишен романтической рефлексии и подобен гравюре, где каждый штрих несет в себе больше смысла, чем эмоций. За эмоции отвечали баритон Андре Шюн, сопрано Гения Кюмайер и Хор Баварского радио, который до конца не смог абстрагироваться от привычной манеры и, едва сдерживаемый дирижером Жереми Роре, то и дело норовил накрыть пианистов звуковой волной. Но на удивление лаконичная в фортепианном «переводе» оркестровая партия оставалась несущей конструкцией – совершенной, мощной, устремленной в будущее.
Сложнее ответить на вопрос, что заставило Андраша Шиффа исполнить Фортепианный концерт Грига, который, судя по всему, он не играл лет тридцать. Возвратился он как будто без удовольствия: встречались небрежности, темперамент музыканта не хотел вступать в резонанс с эффектными, но немудреными мыслями композитора. С бóльшим энтузиазмом ему аккомпанировала Берлинская государственная капелла под управлением Даниэля Баренбойма, уже разгоряченная увертюрой Россини к мелодраме «Семирамида» с ее пиршеством оркестровых красок. Во втором отделении они с чувством, с толком и расстановкой сыграли «Зимние грезы» Чайковского. У оркестра великолепный звук, но южная искра музыки Россини оказалась ему ближе, чем холодные искорки русской зимы.
Какой пресной и скучной может быть комическая опера, нам показала на зимней «Неделе Моцарта» Андреа Мозес с ее скучным и несмешным «Похищением из сераля». А какой должна быть – режиссеры Моше Лейзер и Патрис Корье, блистательно поставившие «Итальянку в Алжире». Бартоли здорово умеет подбирать команду, и премьера, которую повторяют в августе, очередное тому доказательство.
Режиссерские приемы Лейзера и Корье просты и предсказуемы: сегодняшний Алжир с обшарпанными стенами, телеантеннами и развешенным бельем, колоритно воссозданный Кристианом Фенуйя, бандиты в трениках, уморительно смешной местный авторитет Мустафа, незадачливый турист Таддео. Спектакль ловко напичкан гэгами (в ход идет все: мультипликация, бутафория, костюмы, отличная актерская игра), так ловко и естественно сопряженными с партитурой, что все в нем работает беспроигрышно и превращается в двухчасовое музыкальное веселье.
Чечилия Бартоли – прирожденная Изабелла, страстная, безмерно обаятельная и бесстрашная итальянка (ей и изображать ничего не нужно). Она играючи выпевает россиниевские рулады верхом на верблюде, лежа в ванной, потчуя пастой целую футбольную команду (футболисты, заменившие итальянских рабов, в финале уплывают на белоснежном лайнере с главными героями, которые на радость публике пародируют сцену из «Титаника»). Прекрасный ансамбль с примадонной составили молодой уругвайский тенор Эдгардо Роча (его должны взять на заметку все, кто ищет безупречного Линдоро), настоящий комический бас Петер Кальман (Мустафа; в летней серии его заменит Ильдар Абдразаков), чудесная комическая актриса и легкое сопрано Ребека Ольвера (Эльвира).
Спинози со своим ансамблем «Матеус» сделал ставку на аутентизм. К такому Россини мы еще не привыкли, он суховат и требует приправы. Восточные специи (то пение муэдзина, то восточная импровизация) придавали звучанию пикантность, но в целом краски исторических инструментов оказались тускловатыми.
Тем поразительнее прозвучала «Перикола» Оффенбаха. Оперетту, о которой в России, кажется, напрочь забыли, в Европе знают и любят. В исполнении «Музыкантов Лувра» Марка Минковски она была подобна брызгам шампанского: легкая, изящная, с пьянящим богатством изумительных тембровых красок и головокружительным каскадом мелодий. В таком исполнении оперетта – чистое счастье и истинное искусство. К слову сказать, за первые сорок лет Музтеатра Станиславского и Немировича-Данченко «Периколу» там сыграли больше 1000 (!) раз, и слышно, что у Оффенбаха черпали вдохновение (а порой и мелодии) и Дунаевский, и Хренников, и целые поколения советских композиторов-песенников, выросших на этой музыке.
Вместо заявленного концертного исполнения прямо в декорациях «Итальянки» артисты разыграли скромный, но очень смешной и остроумный спектакль (драматург Роман Жильбер): начиная со сцены, где чиновники суют горожанам купюры, чтоб те как следует приветствовали губернатора, заканчивая попыткой самоубийства Пикильо в превосходном исполнении Бенджамина Бернхайма, на реплики которого флейтист из оркестра отвечает мелодией из «Волшебной флейты», пародируя сцену с Папагено. Оффенбах и сам был мастером музыкальной пародии; благодаря стильному исполнению Минковски чего там только не услышишь, даже аллюзии на сцены из «Травиаты», которые тонко прочувствовала Од Экстремо (Перикола). А баритон Марк Мойон, известный московской публике как блестящий исполнитель средневековой музыки, азартно сыграл и спел роль губернатора Лимы.
Есть известный анекдот о том, как Россини потчевал гостей «палтусом по-немецки», подав вместо рыбы лишь соус со словами, что такова и музыка Вагнера: соус хорош, но палтуса в нем нет. Посвящая программу великому композитору и кулинару, Чечилия Бартоли продумала все ингредиенты: и главное блюдо было великолепно, и соус обладал богатым вкусом.
