События
Мчащийся поезд, заснеженные ели за окном, одни и те же пассажиры на соседних местах – каждый раз, когда главный герой оперы Вайнберга «Идиот» пробуждается от тяжелого сна, он оказывается все в том же вагоне. Таким стал главный мотив австрийской премьеры оперы в Театре «Ан-дер-Вин» в постановке режиссера Василия Бархатова и дирижера Томаса Зандерлинга.
Последняя опера Мечислава Вайнберга «Идиот» была написана в 1986 году, а поставлена на сцене уже после смерти композитора – сначала в сокращенном варианте в 1991 году в Камерном музыкальном театре имени Бориса Покровского, а затем в 2013 году уже в полной версии в Национальном театре Мангейма. Музыкальным руководителем немецкой постановки был дирижер Томас Зандерлинг. Именно в полной версии масштабная опера Вайнберга шла под управлением Зандерлинга на сцене Мариинского театра, и на сцене венского Театра «Ан-дер-Вин» в апреле 2023 года она также поставлена без купюр.
Опера Вайнберга «Идиот» – предпоследняя премьера этого сезона (первого под руководством нового интенданта и режиссера Стефана Херхайма) на основной сцене театра – в июне состоится совместная с фестивалем Wiener Festwochen постановка незавершенной оперы Берга «Лулу». После ухода легендарного интенданта Роланда Гейера, который занимал этот пост 15 лет, программные решения Херхайма привлекали повышенное внимание критики и публики. Кроме явных постановочных удач («Лисичка» Яначека, «Золотой дракон» Этвёша, «Перикола» Оффенбаха) не обошлось и без громких провалов: на мартовскую постановку оперы Вебера «Вольный стрелок», в которой венгерский режиссер Давид Мартон очевидно переборщил с видеоэкспериментами, венская пресса обрушилась со всей силой давно не использованной желчи и сарказма. И вот на «Идиоте» – снова успех. Постановка оперы Вайнберга в «Ан-дер-Вин» и музыкально, и сценически – большая удача, особенно важная в контексте относительной неизвестности этой оперы для европейского зрителя.
У авторов постановки и солистов получился живой, нервный, выполненный на постоянно восходящей эмоциональной волне спектакль. Сценически масштабную партитуру (опера идет 3 часа 40 минут) помогает держать придуманная режиссером форма «рондо», а музыкально – прекрасная работа ансамбля солистов и Симфонического оркестра Венского радио, который Зандерлинг ведет крепкой и уверенной рукой, ни на минуту не теряя ни звуковой плотности, ни экспрессивного напряжения (которое зачастую заставляет петь солистов на границе возможностей). Отдельное удовольствие в этой накаленной партитуре доставляют редкие жанровые эпизоды оперы, как, например, игровое взаимодействие оркестра с роялем в разгульном празднике на дне рождения Настасьи Филипповны (эта сцена с тапером кажется отдельным музыкальным поклоном молодому Шостаковичу, которому опера посвящена).
Итак, начинается опера в поезде, который мчит князя Мышкина (Дмитрий Головнин) из Швейцарии в далекую и неизвестную ему Россию. Напротив задремавшего князя сидит мрачный Рогожин (Дмитрий Чеблыков), распивающий бутылку водки, за ним – развязный Лебедев (Петр Соколов) в спортивном костюме (именно он, кстати, исполняет в этой постановке партию точильщика ножей, предвещающего убийство Настасьи Филипповны). А на соседней скамье неподвижно лежит женщина, с головой закрытая плащом. Так что трагическая развязка оперы сопровождает Мышкина в одном вагоне уже с самой первой сцены. Кинематографичная цикличность, заложенная в партитуре композитором, еще больше подчеркивается повторяемостью одной и той же мизансцены: князь вздрагивает и просыпается, роняя на пол бумаги, Рогожин протягивает ему рюмку водки. Собственно, этот поезд так никуда и не придет, все происходящее – лишь череда видений в сознании главного героя оперы. Если поначалу «внешняя» жизнь, в которой он мало что понимает (дом Епанчиных, квартира Гани, гостиная Настасьи Филипповны), находится за пределами поезда, то постепенно она приближается к нему все ближе и ближе. В этом смысле чрезвычайно выразительна сцена из третьего акта, в которой неожиданно все герои оперы оказываются внутри тесного вагончика одновременно вместе с Мышкиным – даже бессловесный батюшка Гани примостился под потолком на двухъярусной кровати (декорации – Кристиан Шмидт). А в финале оперы две соперницы, две главные женщины в жизни Мышкина – Аглая (Ева Прудниковайте) и Настасья Филипповна (Екатерина Санникова) – и вовсе завладеют целиком всем вагоном, вытеснив потерянного князя на крышу поезда.
С первой до последней сцены Мышкин не расстается с большим походным рюкзаком, в котором собраны все его пожитки (от швейцарских шоколадок «Тоблерон», которые он раздает Епанчиным, до документов о наследстве). Высокий и статный Дмитрий Головнин нелепо цепляется за этот рюкзак, как ребенок за успокаивающую игрушку, а в минуты высшей растерянности или отчаяния он просто прячет в нем голову, закрываясь от мира таким нехитрым способом. Его открытый звонкий тембр как нельзя лучше подходит открытому и слишком прямолинейному характеру его героя. Кристальному человеку без полутонов не выжить в нашем «серо–буро–малиновом» мире. Дмитрий Головнин, кажется, был идеальным кандидатом и для дирижера, и для режиссера: в 2013 году он уже исполнял партию Мышкина в Мангейме в спектакле Томаса Зандерлинга, а в 2020 году участвовал в постановке «Игрока» Василия Бархатова в Вильнюсе.
Вокальным и сценическим контрастом сомнамбулическому Мышкину выступает его альтер эго Парфен Рогожин, в страстном и витальном исполнении мощного баса-баритона Дмитрия Чеблыкова. Точен и выразителен и Петр Соколов в партии демонического интригана Лебедева. Очень убедителен и контраст двух главных героинь. Трепетная, нервная, с удивительно подвижным и мягким тембром Екатерина Санникова в роли ослепительной Настасьи Филипповны (она блестит на сцене буквально – переливающимися зелеными пайетками на брючном костюме) и решительная и полнозвучная Ева Прудниковайте в партии непреклонно-добродетельной Аглаи. Овации в зале и восторженная оценка прессы.
Для австрийской публики, не слишком знакомой с творчеством Вайнберга, этот спектакль – прекрасный образец зрелого музыкального стиля композитора вкупе с сюжетными страстями Достоевского, всегда интригующими европейского зрителя. И в венском «Идиоте» они воплощаются в емкий и выразительный «концентрат» – бесконечный зимний пейзаж, который мелькает не только за окнами поезда, но даже внутри него, социальный гротеск, расползающееся безумие, горящие деньги в рояле и поезд, который, как нескончаемый страшный сон, так все едет и едет по кругу.
