Релизы
Романсы Чайковского и Рахманинова, вышедшие на одном из главных европейских звукозаписывающих лейблов, в этом году имеют совершенно особый смысл для знаменитого польского тенора. И отнюдь не только потому, что ему дорого наследие Сергея Васильевича. Новый релиз Бечалы — его второй сольный диск на Pentatone после Verismo — воспринимается чем-то вроде музыкантского манифеста. И вряд ли в России тенор уровня Бечалы (а такого, к сожалению, даже сегодня и не найти) сподобился выпустить даже такой в целом не слишком претенциозный, скромный альбом с романсами учителя и ученика.
Бечала, конечно, не упустил возможности вспомнить и годы своей учебы в Музыкальной академии Катовице, когда доступ к партитурам хоть и был очень ограниченный, однако русская классика была легкодоступна и очень популярна в Польше. Еще более ценное воспоминание — о том, что много лет спустя, когда Бечала начал работать с прославленным пианистом Хельмутом Дойчем над немецкими Lied, музыканты обнаружили, что у обоих есть общая страсть к русским романсам и песням. Ну, и резюмировал тенор так: «Мы оба твердо убеждены, что творчество этих великих композиторов принадлежит мировой культуре — они являются вехами в истории музыки, выходя далеко за пределы национальных границ. Точно так же, как Шекспир и Бетховен принадлежат миру».
На этом альбоме за редким исключением — хорошо знакомый набор романсов, среди которых «Сирень», «Здесь хорошо», «Они отвечали», «В молчаньи ночи тайной», «Весенние воды», «О, дитя, под окошком твоим», «Средь шумного бала», «Мы сидели с тобой», «Ночь», «Забыть так скоро». Поляк с немцем исполняют ее так, как давным-давно не учат в российских консерваториях: с любовью к музыке и особенно слову. Той артикуляционной, а потому и смысловой ясности, какую являет исполнение Петра Бечалы, редко встретишь у российского певца. К тому же здесь нет никакого акцента — для Петра русский как родной, а учитывая глубину его знаний законов музыкальной речи, результат превосходит все ожидания, создавая ощущение, будто ты находишься в ювелирной мастерской, где шедевры очищают от пыли и коррозии времени. Здесь каждое слово, каждый слог наполнен той самой интимно-сокровенной эмоцией, о которой разве что говорят на мастер-классах некоторые именитые певцы.
Всего двенадцать романсов Рахманинова и целых девятнадцать Чайковского. Перфекционист Бечала не позволяет в Рахманинове никаких агогических и динамических излишеств, представляя его стройным, подтянутым, аристократичным юношей и мужем. Тихая кульминация рахманиновского блока — в романсе «Здесь хорошо», где тенор виртуозно взмывает к вершине на фразе «Да ты, мечта моя», демонстрируя совершенство вокальной техники, помноженной на дисциплину души, дарящих чувство покоя, безмятежности, высшей земной радости. Здесь всюду разлит дух любви и свободы, которая, как известно, всего лишь осознанная необходимость.
В романсе «День ли царит» тенор парит, несомый солнечным ветром аккомпанемента. Хельмут Дойч — пианист-психолог, даже нейропсихолог, который уже во вступлении рентгеном своего туше прорисовывает сценарии этих мини-опер с их физиологией пауз, вздохов, внутренних порывов и угасаний. Во вступлении к «Мы сидели с тобой», где с самого фортепианного бессловесного начала уже предрешен финал. И как правильно Бечала и Дойч выбрали не самый популярный романс «Ночная тьма безмолвие приносит» на слова Николая Огарева со словами «Молю тебя пред сном грядущим, Боже: дай людям мир, благослови младенца сон, и нищенское ложе, и слезы тихие любви!»
