Персона
Композитор Кирилл Архипов (КА) много работает в театре. Спектакли с его музыкой показывали в Москве («Коля против всех» в постановке Юлианы Лайковой для «Центра драматургии и режиссуры», опера «ЮРА» на либретто Михаила Чевеги, где в главной роли выступил солист группы OQJAV Вадик Королёв), в Перми на Дягилевском фестивале искусств («Спорынья», аккомпанемент поэтическому театру Елизаветы Мороз на стихи поэтов разных лет), региональных театрах («Легенда о Гамлете» в постановке Сергея Тонышева для Сургутского музыкально-драматического театра). В ноябре вместе с режиссером Елизаветой Мороз он представил премьеру спектакля «Дом 2/27» – первая постановка театрального направления Дома Радио «Афеатрон».
Владимир Жалнин (ВЖ) встретился с композитором в момент работы над новой пьесой для аккордеона – мировая премьера прозвучит 30 ноября на фестивале Союза композиторов России «Пять вечеров». Поговорили о композиторской уязвимости, вдохновении Сэмюэлом Беккетом, а также о том, почему слова подводят нас.
ВЖ В «Доме 2/27» много документального. Как рождалась музыка для этого спектакля?
КА Вместе с режиссером Лизой Мороз и драматургом Ольгой Потаповой мы изучили огромное количество ценных архивных материалов, связанных с историей Дома Радио. Я искал звучание, которое было бы приближено к чему-то документальному, но при этом обладало собственной идентичностью, «работало» во благо пьесы. Инструментальный состав достаточно лаконичен: два терменвокса, аккордеон, ударные и электроника. Но самый главный «инструмент» – актерский хор. Пение, говорение, перформативность – в некоторых сценах мы работали над академическими музыкальными фрагментами в исполнении драматических артистов. Символично, что часть партитуры стала отправной точкой для дизайна афиши спектакля.
Для меня музыка была во всем – в тексте, в ритме сцен, в самой драматургии «Дома 2/27». Музыкальное рождалось из вещей того времени – из партитуры Седьмой симфонии Шостаковича, из дирижерской палочки, которая и не палочка вовсе, а веточка, из старой театральной скрипки, доставшейся нам из закромов ленинградского Дома культуры. Все здесь пропитано историей: письма, кусок хлеба, самокрутка.
ВЖ Расскажи, как документальное переплавлялось в музыкальное?
КА Разбирая звуковые архивы Дома Радио, мое внимание привлекли метрономы блокадного Ленинграда. Тот, который сообщал, что есть опасность артобстрела и необходимо срочно найти убежище, другой – в городе «все спокойно». Одна из самых первых звуковых придумок – воспроизвести этот метроном физиологически. Так появилась сцена, где герой, выплевывая легкие, носится между большим барабаном и литаврой, ударяя по ним. Ударные расположены по краям сцены, и ритм движения артиста – от медленного шага до стремительного бега – создавал эффект метронома. Так мы расширили архив Дома Радио до наших театральных жестов.
ВЖ В спектакле важен фокус на взаимоотношениях двух главных героев. По словам режиссера Лизы Мороз, ты даже называл «Дом 2/27» спектаклем для тридцатилетних. Почему?
КА Наша история мелодраматична и в чем-то даже кинематографична. Главные герои – Он и Она. Когда-то были парой, но расстались. Просто исчезли из жизней друг друга, так и не поговорив. Их встреча на вечеринке в Доме Радио оборачивается поводом для разговора и проговаривания травмы. Воспоминания синхронизируются с разломом времени: вот перед нами японский госпиталь эпохи Первой мировой, кинотеатр «Колосс» или эпоха Пролеткульта, где мы реконструируем читку пьесы «Шлак» Виталия Державина о функциональности отношений между мужчиной и женщиной. Герои «Дома 2/27» то становятся частью этих сцен, то дистанцируются – ситуации аккомпанируют им в пути разрешения личностных проблем.
Отчасти эта история про мое поколение – тридцатилетних. Принятие взрослых решений одновременно и страшит, и дарит эйфорию. Взрослеешь, но все еще будто хочешь быть ребенком. Осознаешь какие-то важные вещи – начинаешь бережнее относиться к людям, к себе.
Она: Я хочу танцевать.
Он: Где ты вообще?
К финалу герои становятся частью архива Дома Радио. Теперь они звукоформы в духе последних пьес Беккета. Оба редуцировались и стали этим текстом. Он и Она звучат как хор голосов, который чуть слышен в стерильном пространстве Дома Радио. Он и Она больше не чувствуют боли, и это терапия для каждого из нас. Весь спектакль – жест очищения.
ВЖ Думаю, ты не случайно упомянул Сэмюэла Беккета. Сейчас работаешь над новой пьесой для аккордеона, которая связана с писателем?
КА В этом году Беккет открылся для меня по-новому благодаря книге Анатолия Рясова «Беккет: путь вычитания». Это путь, когда рациональное и яркое в слове постепенно приходит к редукции и функциональности текста, к такой скованности и амехании, где уже нельзя двигаться. Погружение в чтение стало самоанализом: а как понимать свой стиль? что я вообще делаю? Современный композитор может быть в водовороте творческих проектов и писать много музыки. Но, кажется, в какой-то момент важно дать себе настройку. Прочитав эту книгу, я понял, что ряд беккетовских идей созвучен мне. Читая Беккета и о Беккете, я узнавал сюжеты, которые происходили со мной. Моменты, которых боюсь до сих пор. Ситуации, проживание которых становится своего рода терапией. Погружаясь все дальше и дальше в чтение, я понял, что один из методов моей работы – тоже своеобразная редукция. И новая пьеса, которую я пишу для аккордеониста Романа Малявкина, – «слова подводят нас» – как раз об этом.
ВЖ Название пьесы – цитата из Беккета?
КА В силу разных обстоятельств мы перестаем правильно пользоваться словами. Разговариваем, но умудряемся не находить общий язык. Говорим мало слов, когда это нужно или замещаем огромным количеством других ненужных словесных конструкций. Путаемся, а слова нас подводят… Фраза words fail us впервые встречается у Беккета в неоконченной пьесе «Человеческие желания», далее – в романе «Уотт». Главный герой – персонаж странный, его коммуникация с миром затруднена. Свои мысли ему проще выразить телесно, чем через слова. Наступает то, что Анатолий Рясов называет амеханией слова, параличом языка. И в моей пьесе для аккордеона физиологичность окажется важнее слов, окажется определяющим жестом, порой более важным, чем музыка. Механика игры на инструменте близка дыханию – медленное раздувание мехов и постепенное их сдавливание. Аккордеонист же окажется «заперт» в передвижениях по сцене – он будет в кресле-качалке.
ВЖ Зачем понадобилось кресло-качалка?
КА В произведениях Беккета много символов: велосипед, котелок, кресло-качалка. Все эти вещи не просто украшения. В такие моменты понимаю, насколько театр прочно вошел в ход моих композиторских мыслей. Поэтому хочу мыслить театром и в инструментальных пьесах. По факту «слова подводят нас» – разновидность инструментального театра, где соединяются свет, исполнитель-перформер, механизм качания. Необходимо стать беккетовским существом и дать нам, как зрителям, полнокровный образ. Такое укачивание рационального. Назад в утробу, если говорить по-беккетовски.
Понимаю, что пишу пьесу для конкретного исполнителя, с определенной физикой тела и музыкальным аппаратом, глубиной понимания новой музыки и невероятными исполнительскими возможностями. Рома – потрясающий музыкант! Помню, как на «Пяти вечерах» он исполнял пьесу Hauntology Димы Мазурова, для которой они вместе придумали новые особенные приемы звукоизвлечения. Но мне хотелось уйти от современной лексики, с одной стороны, с другой – от каких-то распространенных аккордеонных клише. Редуцировать все это, вычесть.
ВЖ Почему для тебя так важна редукция?
КА В каждом новом произведении я ищу собственную манеру говорить. От раза к разу эта манера меняется, потому что меняюсь я, как человек и как композитор. Однажды Владимир Раннев обронил такую фразу: «Быть композитором – это быть собой в музыке». Мне кажется, это очень точно. «Слова подводят нас» – моя собственная интерпретация музыки на сегодняшний день. Уязвимость и хрупкость, усталость от дня сегодняшнего, но и композиторская интуиция, эйфория. Это про то, что в акте музыки мы открываемся друг перед другом. Не страшно быть неуверенным или показать свою хрупкость. Она есть у каждого, и это нас объединяет.
ВЖ В твоих театральных работах эта уязвимость проявляется иначе?
КА Вероятно, там она обостряется. В театре для меня важно ощущение коллективного действа, важны люди. Во время работы над «Домом 2/27» поймал себя на мысли, что с ребятами, с этим актерским ансамблем очень интересно сочинять. Все мы – артисты, постановочная команда, команда Дома Радио – сразу зажили эту жизнь. Радовались или огорчались, спорили, веселились, поддерживали друг друга. В такие моменты понимаю, что всех людей многое объединяет, чем разъединяет. Хочу быть идеалистом, несмотря на то, что происходит вокруг, несмотря на коллективную усталость… Работая над этим спектаклем, я не мыслил «обнимитесь, миллионы!», скорее «мы, уставшие, давайте обнимемся!».
