Релизы
Майкл Спайрес — американский тенор, который уже вошел в наше сознание как один из лучших (если не лучший) премьеров для барочных и белькантовых партий. Достаточно вспомнить его Дона Оттавио в зальцбургском «Дон Жуане» Курентзиса — Кастеллуччи, странного персонажа в причудливых меняющихся одеждах, который пел, кажется, лучше всех и поражал чистотой вокальной линии. Не менее запоминающимся был его родитель по имени Время в «Триумфе Времени и Разочарования» Генделя в Экс-ан-Провансе, в спектакле Аим — Варликовского, где ему приходилось безжалостно требовать от Красоты, его дочери, повиновения и почти с удовольствием следить за ее уничтожающим самобичеванием.
Произвел впечатление и предыдущий сольный диск Спайреса BariTenor, в котором певец очерчивает свой необычный диапазон, вспоминая постепенное превращение из баритона в тенора.
В новом диске Спайрес взялся за невозможное: он хочет доказать нам, что, несмотря на засилье ошеломляющих кастратов и ослепительных примадонн, XVIII век был богат на не менее феноменальных теноров. В своем коротком слове в буклете он называет самые знаменитые имена теноров того времени — но побеждает не заявление Спайреса, а его пение. К тому же буклет оформлен в стиле альбома Бартоли с Минковским, касающегося римских кантат (Opera proibita): тут у нас и удивляющийся певец с широко открытым ртом и сияющими голубыми глазами, и primo uomo, с восхищением глядящий на себя в зеркало, и даже два «памятника самому себе любимому» в виде квазиримских бюстов. Слово Contra-Tenor употребляется здесь как знак противостояния: вы там особенно не задавайтесь, кастраты и примадонны, и тенор вам может кое-что веское сказать в ответ.
Спайрес нанизывает арии в связную линию, как драгоценных рыб на кукан. Здесь, конечно, есть и Гендель, и Вивальди — куда без них сегодня, но поражают воображение и совсем забытые Доменико Сарро, Антонио Мария Маццони и Гаэтано Латилья — арии из их опер записаны либо впервые в истории, либо впервые в студии.
Диск начинается арией Персея из одноименной оперы Люлли, а заканчивается Глюком, Моцартом и Пиччинни. Мы проходим путь от XVII века до преддверия XIX столетия. И голос певца все время меняется: он нам являет искусство перевоплощения внутри вокальных средств. Дойдя до Глюка, Спайрес вкладывает в своего плачущего Орфея все трепещущее сердце, а в моцартовском Митридате неистово ищет трепещущее сердце зальцбургского гения. А когда поет нечто весьма серьезное из Пиччинни по-французски, мы ясно ощущаем перемену общего настроя внутри музыкальных структур.
Но не менее впечатляюще Спайрес, словно желая «открыть нам глаза», поет Генделя (арию Баязета из «Тамерлана») и Вивальди (менее знакомое — арию Артабана из одноименной оперы), поет с полной самоотдачей, которая так ему свойственна. Он убедителен до предела, но заново убедить нас в том, что тенорам тоже отдавали свое сердце композиторы в кастратолюбивом XVIII веке, ему не удается.
Новый альбом Майкла Спайреса сияет тем не менее самыми шикарными вокальными красками.
