События
Увидеть еще раз Чечилию Бартоли – всегда огромное счастье. В последнее время примадонна стала петь «другим голосом», не тем, магическим и всепроникающим, «орфеевским», а более обыкновенным. Но она все равно не перестала сверкать, как настоящая великая певица. Помню, как в Зальцбурге, в антракте «Ариоданта», я ходил безутешный: я впервые услышал новую, «другую» Бартоли. Но потом, во второй части, утешился: она так спела обе главные арии, Scherza infida и Dopo notte, что мои вопросы к ее голосу отпали. Спела их так, как никто до нее никогда не пел, со всей убежденностью и оснащенностью Дивы.
Сейчас Бартоли путешествует по Европе с концертным исполнением «Юлия Цезаря в Египте» Генделя, с оркестром Les Musiciens du Prince и дирижером Джанлукой Капуано. Я попал на концерт в зале Bozar в Брюсселе.
Ансамбль складный. В титульной роли Карло Вистоли, который пошел нарасхват по всему миру. Я слышал певца в начале его карьеры в Венеции, в Театре Малибран, в «Неистовом Роланде» Вивальди, и он сразу привлек внимание. Театрально броский – высокий и привлекательный, вокально аттрактивный – голос плотный, тембрально богатый, с сияющими верхними нотами. Сейчас певец «распелся», ходит гоголем, поет не тушуясь, что в роли Цезаря очень кстати. Но как раз в верху диапазона его пышный голос немного блекнет, тускнеет, что снижает общее величие.
Рядом с ним Макс Эмануэль Ценчич не теряет значительности – партия египетского властителя позволяет ему выносить на обозрение свою самоуверенность и бахвальство. В лирических партиях это оказывалось не сильно кстати, а вот в роли гнусного Птолемея более чем адекватно. В тот вечер голос сербского контратенора звучал, как в лучшие времена.
Щегольнул образной точностью и Кангмин Джастин Ким, корейско-американский фальцетист, у которого симпатичный мальчиковый тембр, позволяющий ему превратить Секста в трогательного подростка, еще совсем неопытного и наивного. Рядом с ним Сара Мингардо, всегда попадающая в точку, представала по-настоящему заботливой матерью, ее мясистое меццо-сопрано трогало внутренней скорбностью. Бас Хосе Кока Лоса играл Акиллу упрямого и настырного, голос его четко и звонко выводил свою образную линию. (В этой версии оперы партии Нирено и Курио сокращены.)
Как бы ни хороши были все солисты оптом и в розницу, главными в этот вечер были Клеопатра и дирижер.
Потому что Чечилия Бартоли брала не лицедейской бравадой (она и костюмы меняла, и внутренние облики), не вокальным совершенством (все сложнейшие «штучки» в партии, написанной для виртуозки Франчески Куццони, были ей как детские игрушки), не примадоннской уверенностью в себе. Бартоли брала погружением в роль до беспамятства. Она, конечно, тянула одеяло на себя, не прося на это разрешения. (Все певцы с ней без спора соглашались.) Появившись, она заставила зал охнуть при первых же звуках, потому что в них заключалась правда жизни. Я понимаю, что это высказывание может вызвать ухмылку, но ничего другого я сказать не могу. А уж когда она дошла до двух душещипательных арий – Se pietà di me non senti и Piangerò la sorte mia, – то вынула из зала все сострадание, на которое только способны люди. Мы просто не знали, куда деться от ужаса, соображали, как можно помочь этой несчастной женщине. От мыслей о царице Египта не осталось и следа. Именно в этом и состояло искусство великой певицы в этот вечер: превратить Клеопатру в сосуд всеобщего умиротворения.
Рядом с Бартоли стоял дирижер Джанлука Капуано. Потому что он делал «новую музыку». Он уже перевернул восприятие московских меломанов, когда устроил из партитуры «Ариоданта» нечто невообразимое, насытив фактуру гремящими перкуссиями и истончая ритмические структуры до миллиметровых градаций. Здесь происходило то же самое. Хотя, к слову сказать, никаких дополнительных инструментов в оркестр он в этом случае не вводил. Но общий саунд и содержательные ударения существенно обновились. Мы все помним звучания в записи и с Рене Якобсом, и с Марком Минковским. И хорошо усвоили, что думает по этому поводу великий Уильям Кристи. Но здесь сама электрическая природа музыки изменена, в ней биение сегодняшних несообразностей и ужасностей проявляется ярче и богаче, честнее и упрямее. Гендель становится резко актуальным композитором.
Потому и Клеопатра Чечилии Бартоли вовсе не похожа на киношную царицу Элизабет Тейлор, она скорее сродни героине Жанны Моро из фильма «Вива, Мария!». В ней трагическая суть запрятана очень глубоко, усмешки в адрес роли проступают нервным контекстом, а на публику действует прежде всего невокальная искренность (вокал ведь часто помогает скрыть самое важное), честность в восприятии жизни, прямота высказывания. Раньше Бартоли взаимодействовала с публикой фактически на уровне эротики, теперь она действует на нас предельной жизненной правдивостью.
