События
Когда в 1873 году Малый театр закрыли на ремонт, труппа продолжила давать спектакли на сцене Большого – здания располагаются рядом, буквально через дорогу. Не удивительно, что в кулуарах императорских театров появилась оригинальная мысль: хорошо бы создать такой спектакль, где одновременно были бы заняты все, и драматические актеры, и оперные певцы, и балет. Пьесу написал на тот момент уже признанный мэтр русской литературы Александр Островский, а музыку создал молодой Петр Чайковский – так появился первый театральный вариант знаменитой «Снегурочки».
Вопреки распространенной практике, когда композитор работает автономно и на свое усмотрение музыкально «оформляет» спектакль, «Снегурочка» относится к исключениям. Островский и Чайковский работали в тесном контакте: например, они вместе выбирали народные песни, которые будут процитированы, расставляли в партитуре многочисленные ремарки, регламентирующие открытие занавеса или «включение» реплик героев на определенных тактах музыки. Работа получилась вдохновенной и любопытной с художественной точки зрения. Однако дальнейших постановок не случилось – сейчас Большой и Малый обратились к этому материалу впервые спустя 150 лет. Причины забвения обсуждаются разные: техническая сложность координации разных артистов и оркестра, неидеальный вариант условного синтеза оперы и драмы. Сейчас, после премьеры нового спектакля в Большом театре, истина ощущается где-то посередине. Технически всех собрать для постановки не стало препятствием, и соединение драматической игры актеров с пением их оперных коллег кажется выигрышным, Чайковский вполне обеспечил органичность этому приему. Его в данном случае не самую технически трудную музыку интересно слушать с точки зрения яркой инструментовки, предвосхищающей многие знаковые произведения, в том числе оперу «Евгений Онегин», мелодические рисунки первоклассны и сочинены мастерски. Все это оркестр Большого театра под управлением дирижера-постановщика Ивана Никифорчина преподнес публике на отлично. Одним словом, все было бы хорошо, если бы не Римский-Корсаков.
Оперу «Снегурочка», ставшую хрестоматийной и популярнейшей классикой, Римский-Корсаков начал писать спустя семь лет после исторического спектакля Островского и Чайковского. Премьера с большим успехом прошла на сцене Мариинского театра, и в дальнейшем сам композитор называл «Снегурочку» своим лучшим произведением. Высоко оценил оперу и Островский: «Музыка к моей “Снегурочке” удивительная, я ничего не мог никогда себе представить более к ней подходящего и так живо выражающего всю поэзию русского языческого культа и этой сперва снежно-холодной, а потом неудержимо страстной героини сказки».
Разгадка перипетий с воплощением «Снегурочки» на сцене заключается именно в силе музыки, в степени ее возможностей и воздействия. И дело здесь совсем не в том, что с первых слов Лешего «Конец зиме, пропели петухи» и далее на протяжении всего спектакля, наверное, у всех, кто хорошо знает оперу, мозг будет параллельной звуковой дорожкой выдавать мелодии Николая Андреевича. Нет, суть глубже.
Режиссер Алексей Дубровский, который сейчас ставил спектакль в Большом, отлично подчеркнул в многогранном тексте Островского все комические ситуации. Они есть в пьесе? Есть, поспорить трудно. Но этот акцент сам собой оттенил и, возможно, даже разрушил ключевую линию содержания – трансформацию и «объем» образа Снегурочки: она не только познает мучительную ревность и, наконец, обретает способность любить, но и оказывается в берендеевом царстве «обманутой, обиженной, убитой». Спектакль концентрирует наше внимание на другом. Появляется, к примеру, уникальная возможность оценить интерпретацию образа Купавы, которому режиссер недвусмысленно приписывает низкую социальную ответственность, обеспечивая вместо оригинальности опять же комический эффект.
Спектакль остается в памяти не концептуально, а визуально: ярче актеров на сцене выглядели костюмы птиц, заимствованные из детсадовских кладовых, фирменная проходка чучела Масленицы на ходулях, цветы из окружения Весны-Красны, чьи наряды ассоциируются с гардеробом Эдиты Пьехи. Кроме того, обилие искусственных цветов на сцене Большого театра приходится за последнее время обсуждать уже второй раз: кладбищенскую атмосферу они уже на нас обрушивали в постановке «Демона».
Вернемся к «фокусу Римского-Корсакова», ведь именно он обуславливает проблему драматического воплощения «Снегурочки», а также неожиданно актуализирует вопрос о современном состоянии театра. Если звездные опытные актеры Владимир Носик и Ирина Муравьева, исполнявшие роли Бобыля и Бобылихи, отыграли свои иронические и характерные образы мастерски, то к их успеху можно приравнять еще всего лишь только двух актеров. У Алексея Анохина получился харизматичный Леший, а Михаил Филиппов в роли Царя Берендея единственный из всего состава своей манерой говорить и поведением на сцене напоминал, что «Снегурочка» далеко не сказка и совсем не смешная история, а жестокая драма, отражающая человеческие пороки. Если у исполнительницы заглавной роли Анастасии Ермошиной из-за режиссерских установок попросту не было зацепки и реальной возможности нетривиально представить образ, то Алина Колесникова могла бы сделать Купаву не так прямолинейно и без ложного пафоса, который, как вирус, передавался также Ольге Абрамовой и Андрею Чубченко, примерившим роли Весны и Мизгиря.
Комизм и пафос в опере Римского-Корсакова исключен – пожалуй, это было его главным и гениальным драматургическим решением, подчеркивающим сложный психологизм истории. Не говоря о том, что музыкальный материал, допустим, всех трех песен Леля или финальный гимн Яриле-Солнцу мы предпочтем скорее в версии Римского, чем Чайковского. Кроме того, Петр Ильич ни ноты не написал для сцены таяния Снегурочки, и вновь актерское произнесение текста проиграло в сравнении с музыкальным воплощением этой развязки в опере. Но по какой-то удивительной закономерности те фрагменты текста, который Чайковский положил на музыку, в контексте пьесы остаются самыми сильными моментами и выводят все происходящее на совершенно иной уровень: в спектакле поют Мороз (тенор), Лель (контральто), Брусило (тенор, один из парней-берендеев) и хор. Все трое артистов из труппы Большого театра оставили молодых коллег из Малого вне поля конкуренции: Константин Артемьев, Алина Черташ и Иван Максимейко не только продемонстрировали приличный уровень вокала, но и разговорные диалоги им удавалось воплощать очень естественно и артистично. Особенно хороша была Алина Черташ в образе Леля: партия охватывает широкую тесситуру, и певица справилась со всеми трудностями, показав красоту тембра и «вокальную аккуратность» во всех регистрах. Кажется, опера здесь точно победила драму.
Что касается сценографии спектакля, в декорациях художника Марии Утробиной доминируют, как ни странно, трубы органа. Сама она на презентации постановки за несколько дней до премьеры объяснила, что видит в этом решении аллегорическую взаимосвязь смыслов «Снегурочки» с образами «холода, прозрачности, хрустальности» и «живого дыхания, движения», необходимого для звучания органа. Красивая, на первый взгляд, идея оказалась достойной лишь игры с ассоциациями – органные трубы, висевшие по всему периметру сцены, связать решительно было не с чем. В партитуре Чайковского этого инструмента нет, в самом спектакле это тоже никак не обыгрывается. Но вот «второй элемент» – домики берендеев в стиле детских конструкторов-стекляшек – смотрелся неплохо. В анонсе спектакля также громко заявлялось, что в «Снегурочке» будут задействованы все технические возможности Новой сцены Большого театра: судя по результату, все ограничивается способностью отдельных участков сцены ездить вверх-вниз. И нельзя здесь не упомянуть, к слову, то, как была решена сцена таяния Снегурочки: она просто «уехала» под сцену, через несколько секунд выбросив оттуда венок Мизгирю на память.
К технической стороне спектакля есть еще один вопрос. Конечно, сочетание живого пения без микрофона и подзвученной актерской речи – не идеальный вариант, чисто физиологически такую постоянно меняющуюся комбинацию воспринимать тяжело, хотя и не критично. Гораздо большую странность представляет обработка звука: уровень реверберации и «эхо» дают на выходе откровенно дешевое звучание. Среди современных технических возможностей есть более интересные варианты создания подобных спецэффектов. Тем более что авторы спектакля озаботились другим похожим моментом: справедливо посчитали неуместным включать фонограмму ветра и метели, изобразив непогоду музыкальным инструментом эолофоном.
Безусловно, «Снегурочка» – крепкий орешек. Даже оперу Римского-Корсакова, в которой композитор нашел удачный подход к интонационному воплощению текста Островского и при этом сохранил возможность по-разному расставлять сюжетные акценты, удачно поставить мало кому удается. Как быть? Убрать «сказочность»? Проигнорировать все человеческое? Такая конкретика, как правило, не срабатывает. Потому и всякий раз продолжается для «Снегурочки» поиск органичного решения – золотой середины. А сегодня, спустя 150 лет, пожалуй, практика вновь показала, что поиски надо продолжать все же, интерпретируя в первую очередь оперу Римского-Корсакова.
