События
«Тамара» Милия Балакирева, с которой начался концерт в Московской консерватории, сочинение известное, правда ныне редко звучащее, как сказал дирижер Юрий Симонов.
Для нас эту симфоническую поэму заслонила собой сюита «Шехеразада» Николая Римского-Корсакова, появившаяся шестью годами позже «Тамары», однако параллели между ними проводят довольно часто. Балакирев посвятил произведение Ференцу Листу, который с огромным успехом исполнял его в Европе. Особенное признание «Тамара» получила у французов. И это объяснимо: произведение больше ориентировано на традиции европейского симфонизма Берлиоза и самого Листа. Оркестровое письмо «Тамары», ее интересные тембровые находки предвосхищают французский импрессионизм (сам Клод Дебюсси особо выделял это сочинение из всей русской музыки).
Юрий Симонов на концерте представил собственную интерпретацию в утонченном, несколько рафинированном стиле (совсем не в «кучкистском», как было, например, у Светланова). Маэстро не позволил себе утяжелять звучность оркестра или давать сногсшибательно скоростные темпы в оргиастической пляске, помещенной в середине произведения. Наоборот, он предельно облегчил звукопись «Тамары», придав произведению неожиданную грациозность и изысканность. Симонов усилил пейзажность поэмы, сделав соответствующие акценты: ключевыми моментами стали начальный и вступительный эпизоды, изображающие красоты кавказской природы, тогда как пляска-оргия получилась чувственной, но не слишком броской. Она вызвала в памяти изящные полотна французских художников-ориенталистов XIX века.
Неразрывно связано с Балакиревым еще одно произведение в программе концерта – «Манфред» Чайковского. Как известно, идею написать сочинение на этот сюжет Петру Ильичу подал именно Милий Алексеевич. Он предложил композитору уже готовую программу и поделился некоторыми соображениями по оркестровке «Манфреда». Чайковский воспользовался отчасти некоторыми его идеями, но многое поменял, ориентируясь на собственное творческое кредо. Отношение Петра Ильича к «Манфреду» менялось – то он писал, что это его «лучшее симфоническое сочинение», то собирался сохранить только первую часть, превратив ее в симфоническую поэму, а все остальное уничтожить. Неоднократно различными музыковедами была высказана мысль, что «Манфред» по своей целостности и художественному уровню (кроме первой части) уступает другим симфоническим сочинениям Чайковского, что в нем композитор использует много музыкальных шаблонов, взятых от его западных коллег – Берлиоза и Листа.
Действительно, это сочинение, наверное, одно из самых «европейских» у автора. И хотя яркий почерк Чайковского в первой картине моментально узнается, но последующие части выглядят несколько блекло в сравнении с ней и существуют как бы автономно друг от друга. Что Скерцо, что Пастораль написаны очень эффектно и виртуозно с точки зрения оркестрового письма, но на них словно лежит печать отрешенности и холодности. В четвертой картине сцена адской оргии вызывает воспоминания о шабаше нечистой силы «Фантастической симфонии» Берлиоза – не только образно, но и музыкально. Просветленный финал («Прощение Манфреда») с величественным звучанием органа выглядит слишком уж нарочито для Петра Ильича – он смотрелся бы уместно, к примеру, у Гуно, Листа или того же Берлиоза, но не у Чайковского, в его вечном противостоянии фатуму и вечной борьбе с самим собой.
Собрать воедино разрозненные части «Манфреда» – непростой труд, для этого нужен маститый дирижер-творец. Как раз таким и является Юрий Симонов. Он сумел придать сочинению единство, максимально вычленив во всех частях тему Манфреда, ни разу не сбавив ее эмоционально-трагический градус. И даже в отрешенных от основной идеи фантастических (2 картина), пейзажных зарисовках (3 картина) суть, единая линия произведения не терялись. Драма романтической личности героя у Симонова разрослась до вселенских масштабов. Земное существование персонажа, которое его так угнетало, в этой интерпретации не разрешилось, и его душа не обрела покой. Даже вмешательство высших сил, даровавших ему прощение, не сумело укротить бунтарский, неистовый характер Манфреда, прервать его вечное одиночество.
В программе также прозвучал Скрипичный концерт Александра Глазунова. И если оркестр демонстрировал все оттенки чувств, заложенных в музыке композитора, впечатляя трогательным лиризмом и восторженной упоенностью, то у солистки Елены Таросян с эмоциями были явно проблемы. Технически она действительно все озвучила ровно и вполне убедительно, но ей явно не хватило искры вдохновения и ментальной одухотворенности. Сдержанность и сухость Глазунову явно не к лицу – его музыка достойна гораздо более богатой эмоциональной палитры.
