События
Прошедший в феврале концерт, в программе которого прозвучали симфонические фрагменты из опер Вагнера и Третья симфония Брукнера, стал вторым в рассчитанном на два года абонементе, посвященном грядущему в сентябре этого года 200-летию со дня рождения австрийского симфониста. Регулярно приезжающий в последнее время в Петербург Феликс Коробов сумел найти хороший контакт с Заслуженным коллективом, оркестром именитым, но не самым простым в плане взаимодействия, а также получить искреннее признание у публики. Большой зал филармонии был в тот вечер полон, и слушатели с должным пиететом внимали и громовым раскатам оркестрового тутти, и нежным обволакивающим звукам струнных, и пульсирующим ритмам у медных духовых.
Для Феликса Коробова обращение к брукнеровской партитуре – история сравнительно недавняя. Влюбленный в музыку Верди, он обходил Вагнера и его последователей как антагонистов великого итальянца. Но поступившее однажды от Нижегородской филармонии предложение продирижировать Третью симфонию Брукнера заставило маэстро пересмотреть свои взгляды и начать погружаться в недооцененный ранее звуковой мир. Таким образом, именно Третья симфония Брукнера, продирижированная в этот раз в Петербурге, стала «ключом» к открытию позднего немецкого романтизма, представшего у Коробова в меру академичным, но при этом достаточно импульсивным и живым. Прозвучавшие в первом отделении три симфонических фрагмента из опер Вагнера мыслились дирижером как единый цикл. Первые же звуки струнных в «Шелесте леса» из «Зигфрида» настроили на возвышенный и умиротворяющий лад, вызвав ассоциации не столько с покрытыми густой растительностью горами в Германии, сколько с русской природой, одним из певцов которой был Римский-Корсаков. И хотя Николай Андреевич в сторону сумрачного немецкого гения высказывался порой довольно сердито, связь между его вступлением к опере «Сказание о невидимом граде Китеже» и «Шелестом леса» определенно существует, и в игре петербургского оркестра «русский» акцент Вагнера был хорошо слышен. Дирижер очень хорошо выстроил баланс между группами, подчеркнув отдельные краски (например, унисон флейт с гобоями, мерцающие звуки колокольчиков) и избежав перегрузок по общей громкости. Сыгранное вслед за «Шелестом леса» вступление к опере «Парсифаль» было представлено как симфоническая медитация. Сдержанный темп, отсутствие резких динамических перепадов и немного сглаженные акценты. Особенно это было слышно в соло духовых, которые, увы, не всегда звучали достаточно чисто. Зато хоралы у струнных были наполнены теплотой и нежностью. Прозвучавший в заключении первого отделения вагнеровский хит, «Полет валькирий», в интерпретации Коробова превратился скорее в шествие гордых воительниц-дев, фанфары духовых были сыграны безо всякой суеты, очень торжественно и помпезно, словно настраивая на образы представленной во втором отделении брукнеровской симфонии.
Как известно, ряд брукнеровских симфоний, в том числе и посвященная Рихарду Вагнеру Третья, существуют в разных версиях. Феликс Коробов обратился к третьей редакции, сделанной спустя полтора десятка лет после завершения партитуры. При неизменной структуре в ней были немного сокращены «божественные длинноты», присущие первоначальному варианту. Брукнеровская партитура была представлена Коробовым как впечатляющая сага космического масштаба. Сыгранные в первом отделении три фрагмента из Вагнера словно определили основные образы симфонии: природа в ее потрясающем величии и мощи, молитва-медитация с искренним обращением к престолу Всевышнего и, наконец, сражение с его неукротимой яростной энергией, противостояние, выраженное в том числе в неумолимом беге времени. Эти топосы в разной пропорции присутствовали в четырех частях симфонического полотна. В первой части оказалось больше энергии борьбы, во второй – молитвенного созерцания с аллюзиями на вагнеровские темы с их характерными «вздохами». Очень удачной получилась третья часть, Скерцо, с ее контрастами между темой-мотто крайних разделов и очаровательными танцевальными рефренами, в которых композитор словно имитирует звучание народных оркестров, которые он мог слушать в окрестностях своего монастыря. Финал же был наполнен неудержимым движением стихии и даже напомнил в своем бурлении отдельные моменты Симфонии № 3 Прокофьева, куда русский композитор включил фрагменты из своей оперы «Огненный ангел». И здесь Феликс Коробов очень хорошо продемонстрировал перспективу, прочерченную Брукнером в мятущийся двадцатый век, когда симфонии австрийского чудака-отшельника наконец-то смогли оценить в полной мере. Брукнер вполне современен и в веке двадцать первом, ведь в его симфониях есть «базовые элементы», присущие всегда искусству, а значит, история обязательно должна продолжаться.
