Похищение из Эдема

Над постановкой работал тандем режиссера Екатерины Одеговой и художника Этель Иошпы, сумевших превратить хайтек-пространство «Пакгаузов на Стрелке» в Эдем. Панорамное окно было закрыто гигантской гортензией и зеленой листвой, рядом расположилась живописная коряга и с другой стороны – прудик с лилиями и качели. Поэзию ландшафту добавляет свет: многие мизансцены окрашены в розово-бирюзово-фиолетовые тона (Стас Свистунович). В этом идиллическом антураже разыгрывается история о том, как испанский дворянин и его слуга пытаются выкрасть из сераля своих невест, попавших в плен к турецкому паше Селиму. Их охраняет управляющий сералем Осмин – смешной в своей свирепости и в то же время наивности.

Оркестр La Voce Strumentale под управлением главного дирижера Дмитрия Синьковского был рассажен перед сценой, став еще одним действующим лицом спектакля.

Насколько идеи постановщиков оказались созвучны авторскому замыслу, как исполнители справились с моцартовской стилистикой – об этом размышляют российские критики.

 

Ирина Муравьева, музыкальный и театральный критик

Спектакль «Похищение из сераля» Екатерины Одеговой красив и метафоричен. На первый взгляд, он устроен как будто вопреки жанру зингшпиля с его острыми смысловыми ресурсами разговорных диалогов, уводит в утопическую фактуру, в мифический мир Эдема, чьи обитатели не отягощены социальными ролями, живут в мире грез, мечты. Более того, здесь  вообще нет сераля, нет Турции и паши Селима, нет актуальной (не только в моцартовские времена) коллизии столкновения Запада и Востока, а тексты разговорных диалогов существенно сокращены (что, к слову, пошло на пользу динамике театрального действия). Само же действие оперы перенесено на волшебный остров, в таинственный Сад, открывающийся публике гигантской цветущей гортензией (художник Этель Иошпа). Между тем все эти акценты и трансформации оказываются не чуждыми партитуре Моцарта, поскольку Екатерина Одегова работает с его музыкальной драматургией, а это в первую очередь драматургия характеров. Сценическое действие полно юмора, гэгов, эмоциональных реакций, как, например, сцена бурной стычки Осмина (здесь он садовник таинственного Сада) с появившимся на острове чужаком Бельмонте, который бросает в раздражении разъяренному Осмину перчатку в лицо, а тот в ответ напяливает путешественнику сачок на голову. Оркестр у Дмитрия Синьковского контрастный, быстрый, в «турецкой» теме жестковатый, с отменным чувством юмора. В спектакле есть переакцентировки (в том числе в феминистском спектре) и экспериментальные ресурсы:  разговорная роль паши заменена таинственным голосом за сценой некоего властителя острова, самого создателя, который может поменять судьбу персонажей в любой момент; Блонда оказывается в спектакле неравнодушной к темпераментному Осмину (противоречие возникает только в финале, когда  любовные пары покидают остров, а Блонда под радостную музыку водевиля изображает страдание по  Осмину); к Констанце в грезах является мифический Единорог, в реальности оказавшийся наглецом Осмином. К слову, вокальная интерпретация Констанцы у Надежды Павловой получилась неординарной: ее арии Ach ich liebte, war so glücklich и Traurigkeit ward mir zum Lose звучат в духе барочного lamentо, что дает еще один интересный поворот не только спектаклю, но и самой моцартовской музыке.

Некоторые решения в спектакле продиктованы ограничениями сцены «Пакгаузов». Именно по этой причине отказались от хоров янычар, но деликатно, без купюр: Синьковский исполнил их в оркестровой версии. Кроме того, он остроумно включил сольную импровизацию клавесина  в момент, когда герои покидали остров, отправлялись «на волю», в зрительный зал. К слову, без моцартовского счастливого энтузиазма, имевшего биографический подтекст (любовь к Констанце). В развязке  заключался нериторический вопрос: лучший ли мир всех ждет за порогом Эдема?

Йосси Тавор, музыкальный обозреватель радио «Орфей»

Моцартовский зингшпиль «Похищение из сераля» в Нижегородском театре оперы и балета – это россыпь откровений: от режиссера-постановщика, дирижера-постановщика, художника-сценариста и, конечно же, от каждого из солистов обоих составов и даже от музыкантов оркестра. Каждый внес свою лепту в это красочное, покоряющее не только внешним видом, но и убедительными находками и тонкими аллюзиями, оперное зрелище. Екатерина Одегова, талантливый и самобытный режиссер, уже радовала нас своим неординарным видением. Так произошло и на этот раз, когда она перенесла действо с вполне реального острова в некие воображаемые райские кущи, где наша фантазия мгновенно находит и библейские ассоциации, щедро разбросанные по оперному полотну: яблоки познания, змий-искуситель в соблазнительном женском образе, библейский единорог, символ целомудрия и девственности, кладущий голову на колени Констанцы, и массу других мелочей. Здесь предоставлена свобода для полета воображения каждого зрителя, и художник Этель Иошпа мастерски воплотила это, казалось бы, иллюзорное место. Отмечу и художника по свету Стаса Свистуновича.

Но Катя Одегова стремится проникнуть куда глубже в подсознание своих героев. Ее Констанца – это идеал верности и готовности к самопожертвованию, когда ее возлюбленный Бельмонте – самовлюбленный красавчик, попавший в это место скорее в попытке пополнения коллекции бабочек. Поиск пропавшей возлюбленной – это его noblesse oblige («положение обязывает»). Блонда, служанка Констанцы, явно не тяготеет к предназначенному ей и находящемуся рядом Педрильо; она, несомненно, покорена властным и брутальным Осмином, с которым явно не хочет расставаться даже в момент освобождения. Да и все тирады Осмина о мести, желании наказать, повесить и насадить на кол этот квартет, усыпивший подлым напитком его бдительность, скорее выражение бессилия перед решением властелина острова, который существует в образе некоего духа, средоточия милосердия и всепрощения, чей голос мы слышим в финале. Да и феминистское начало, безусловно, присутствует в режиссерской трактовке образов. Но этому стоит посвятить отдельную статью.

Оба состава солистов равноценны. Великолепны фиоритуры и Диляры Идрисовой, и Надежды Павловой – обе в интерпретациях образа Констанцы доходят до пронзительного трагизма в своей готовности пойти на смерть ради возлюбленного. Прекрасны и обе Блонды – Ирина Котова и Галина Круч, создающие образ современной женщины, вынужденной отказаться от истинного влечения ради мнения окружающих. И вокально, и артистически убеждают нас и мужские партии: Сергей Годин и Борис Степанов – Бельмонте, Владимир Куклев и Дмитрий Белянский – Педрильо. Покоряют свой мощью, как актерской, так и вокальной, оба Осмина – Гарри Агаджанян и Максим Орлов.

Пуристы могут, конечно, посетовать на немецкое произношение вокалистов, но если мы задумаемся о конгломерате национальностей населения Вены во времена Моцарта, где лишь очень узкий круг говорил на высоком немецком, то даже некий славянский флер в произношении становится аутентичностью.

И если я уж использовал этот термин, то аутентичность – это несомненное качество оркестра нижегородцев, вся «вина» за которую лежит на феноменально эмоциональной и харизматичной манере дирижирования Дмитрия Синьковского. Он просто купается в музыке Моцарта, властно и страстно ведя за собой ансамбль солистов и весь оркестр, который внимает ему, как оракулу. И в этом ничего удивительного: скрипач, вокалист и дирижер, знаток различных музыкальных стилей, Синьковский четко видит, к какому конечному идеалу хочет привести и приводит (!) своих музыкантов.

Евгения Кривицкая, главный редактор журнала «Музыкальная жизнь»

«Слишком много нот, мой дорогой Моцарт», – сказал император Иосиф II по поводу «Похищения из сераля». И по-своему он был прав: невероятно красивая музыка, написанная совсем в несовременном для Моцарта духе барочной оперы. Длинные, полные истомы или страсти арии, где действие останавливается и зритель начинает сомневаться, точно ли это пьеса с сюжетом или просто концерт с прекрасными вокальными номерами. Поскольку «Похищение из сераля» – зингшпиль, то есть комическая опера с большими драматическими диалогами, то можно было бы сделать акцент на смешных героях и ситуациях, которых у Моцарта немало, однако режиссера Екатерину Одегову интересовала драма чувств, психология страсти, и она пошла по иному пути. «Ты не пугайся: остров полон звуков – и шелеста, и шепота, и пенья», – писал Шекспир в своей последней пьесе «Буря», и вот проекцию героев и идей этого автора мы постоянно угадываем в нижегородской постановке, например, в придуманном мимическом персонаже, обозначенном в программке как Дух Острова Сада в странной чешуйчатой одежде. То ли Калибан, то ли Ариэль: он молчаливо участвует в мизансценах – вручает (словно искушая) яблоко Констанце, помогает Осману связать пойманных беглецов.

Долгие статичные арии требуют оживления действия, и режиссер действует изобретательно, выводя на сцену Единорога, который ласкается к печалящейся Констанце. На самом деле это Осмин, надевший на себя бутафорскую голову (не напоминает ли нам это «Сон в летнюю ночь» Шекспира, где Основа с головой осла приходит к Титании?).

Различных намеков, аллюзий, подтекстов разбросано по всей опере так много, что зритель постоянно в размышлениях, что же тут имелось в виду. И достоинство постановки – в многозначности, в том, что каждый сможет выстроить свою логическую цепочку. Впрочем, есть довольно определенные метафоры, например, когда Констанца облачается в корсет и европейское платье, надевает на голову парик с громоздким украшением в виде корвета: она мысленно готовится покинуть остров, вернуться к цивилизации, и это недвусмысленно выражено в этом наряде.

Все режиссерские ухищрения ничего бы не дали, если бы не качественный вокал, который показали все участники спектакля. Царицей бала была, безусловно, Надежда Павлова – Констанца, добившаяся полной естественности и свободы в пении. Но почти не уступила ей Ирина Котова: чуть поволновавшись, она быстро вошла в образ, заставив поверить во взбалмошный характер и звонкий голос Блонды. Что касается исполнителей мужских партий, то пока актерски у них все получилось лучше, чем вокально: речь, безусловно, не идет о каких-то криминальных вещах – нет, Борис Степанов (Бельмонте) и Дмитрий Белянский (Педрильо) тщательно проработали свои партии, но было ощущение, что они старательно подражают правильным образцам. Не хватило того интуитивного понимания стиля, который позволяет возвыситься над нотным текстом и творить поверх, как это делала та же Надежда Павлова, даря моменты настоящего музыкантского откровения. Что касается Максима Орлова, то его Осмин – прежде всего комический бас, и в этом амплуа он как раз выглядел вполне естественным, а вот по диапазону ему партия оказалась пока сложновата, особенно когда появлялись низкие глубокие ноты.

Немного избыточным показался оркестр – возможно, из-за того, что был слишком близко к публике: янычарская музыка звучала так, словно это фрагмент из «Героической» Бетховена, а не легкий моцартовский состав. Но были и прекрасные моменты, когда Дмитрий Синьковский тонко и бережно сопровождал сольные номера солистов.

Если резюмировать впечатления, то постановка «Похищения из сераля» – хороший пример современной умной режиссуры, когда постановщики ищут смыслы, но не пытаются перелицевать или вывернуть наизнанку оригинал. А что касается творческой политики Нижегородского оперного, то продолжение моцартовской линии (напомним о яркой постановке «Свадьбы Фигаро» в 2021 году) много дает для вокального воспитания певцов. Идея собрать свою коллекцию моцартовских опер видится смелым и нешаблонным планом, который точно даст новый шанс обратить на себя внимание и подтвердить заявку на лидирующие позиции в рейтинге российских театров.

Владимир Дудин, музыковед, музыкальный критик

«Похищение из сераля» оставило в смятении чувств, но, может быть, это и хорошо, правильно и только так и должно быть, ибо опера Моцарта среди прочего и об этом тоже. Счастливый финал с его простеньким итожащим напевом отнюдь не уравновешивает того количества сомнений, которые еще недавно безостановочным потоком, наплывая друг на друга, звучали из уст почти всех пленников сераля. С одной стороны, в распоряжении слушателя был много обещавший музыкантский состав певцов, венчаемый такими дивами, как Надежда Павлова и Диляра Идрисова, и аутентично мыслящий дирижер Дмитрий Синьковский со своим фирменным оркестром La Voce Strumentale. С другой – режиссер Екатерина Одегова с художницей Этель Иошпой, всегда сулящие что-то эдакое, терпкое и западающее в подкорку надолго. С третьей же – нас ждал технически мало приспособленный для театральных метаморфоз, акустически сложный, хоть и модный, стильный и элегантный концертный зал стрелочных «Пакгаузов», претендующий на лэндмарк на острове, куда всегда так хочется вернуться. Словом, возможность острова была и остается. Пазл спектакля, конечно, собрался, но между детальками пока остались зазоры, помешавшие уйти с премьеры с катарсическим ощущением «все срослось».

Главным героем здесь оказался, конечно, оркестр в силу ну почти всех обстоятельств. В отсутствие оркестровой ямы он был на первом плане на расстоянии вытянутой руки от зрительных рядов, и потому слышно его было лучше всех. Маэстро Синьковский знает, что такое голос певца и его взаимоотношение с инструментами, но «электромагнитное излучение» его оркестра оттягивало все внимание. С этим могла соперничать лишь Надежда Павлова, перекрывавшая оркестр симфонической амплитудой переживаний Констанцы. К тому же в арсенале средств у маэстро всегда сильнодействующие взвинченно быстрые темпы, резкие светотеневые контрасты, заостренность темброритмических рельефов вплоть до колкости.

Увертюра ворвалась, как репортаж с ралли «Париж – Дакар». Но опять же все эти недостатки легко оправдывались героями «сераля», у которых нервы на взводе. Режиссер и художник предложили очень хитрую версию «Похищения», в которой их самые смелые и глубокие измышления нашли надежного союзника в лице «старого доброго» старинного театра, где все размеренно, с чувством и толком. Она словно возвращала современному театру потерянный Рай с его динамикой покоя и нерастраченным потенциалом. Для этого даже пришлось проститься с шумными хоровыми сценами, пусть небольшими, но колоритными. От такого девственно чистого дискурса «Похищения из сераля» давно отвыкли в Европе, ищущей все более сильнодействующие средства для достижения максимального эффекта. Меланхолия лирики в этом зингшпиле оттенила комическое, но ведь и Моцарт взламывал устои национального жанра в поисках его новых драматических возможностей.