Персона
На «Кандид» в Мариинке меня пригласил Валерий Гергиев. Я принял его предложение. Спустя многие годы, при поддержке Ширли Перл, вдовы композитора Джорджа Перла, одного из ближайших друзей Бернстайна, мне удалось восстановить добрые отношения с семьей Леонарда. Как я теперь осознаю, в свое время маэстро по праву обиделся на меня за опрометчивую статью, которую я написал к его 65-летию для Harper’s Magazine (на тот момент авторитетный американский журнал). Называлась она, стыдно сказать, – «Трагедия Леонарда Бернстайна». В недавно опубликованной биографии она упоминается как самый резкий критический отзыв о Бернстайне за всю его жизнь. Я очень сожалею об этом поступке… Тогда я был в скверном состоянии – у меня только что погибла дочь… Я никогда не стремился заниматься критикой, и сейчас не стал бы публично критиковать какого-либо музыканта… Я долго был на плохом счету, но все же искупил грех 35-летней давности, и поэтому издательство Boosey & Hawkes согласилось дать Мариинскому театру ноты «Кандида».
Когда Бернстайн сочинял «Кандида», правительство США отказалось выдать ему заграничный паспорт, как, впрочем, и Аарону Копленду (взгляды обоих были слишком «левые»). Оба казались властям неблагонадежными, чтобы достойно представлять Америку за рубежом (позже Бернстайн ездил по миру в статусе посла американской культуры; в конце 1950-х он приезжал в СССР и с Пятой симфонией Шостаковича). В 1953 году, когда «Кандид» только создавался, Бернстайн выступал как яростный сторонник ядерного разоружения и ратовал за равные права для чернокожих. Он принадлежал к поколению, на котором оставили след Освенцим и Хиросима, и не стеснялся выражать свою либерально-демократическую позицию.
В «Кандиде» Бернстайн то и дело путает оптимизм с сатирой. Если говорить о философских системах, то идея, будто мы живем в лучшем из миров, относится и к коммунизму: утопическое представление о том, что можно жить свободно и рационально, не подчиняясь никакому правительству, не владея собственностью, не вступая в брак совместно воспитывать детей. Именно это Бернстайн и поднимает на смех в своей опере (Ботстайн не разграничивает жанровую принадлежность «Кандида», апеллируя к нему и как к мюзиклу, и как к опере. – Прим. ред.). Я не знаю, что именно в «Кандиде» казалось актуальным Лилиан Хеллман (автор основной части либретто «Кандида» – Прим. ред.). Бернстайн был до некоторой степени религиозен – это слышно в его симфонии «Каддиш». Хеллман же не была религиозна вовсе…
В своей повести Вольтер высмеивает очень сложную философскую теорию, которая не сводится к тому, как излагает ее Панглосс. Вольтер хитрит – и делает это очень тонко, поэтому ему сходит с рук его упрощение. А настоящая теория, которую он атакует, – это пантеизм, главным представителем которого был Спиноза. Суть пантеизма – в том, что если природное и божественное неотделимы друг от друга, то все сущее подчиняется рациональным принципам и уникально по определению. Так что наш мир – лучший из всех возможных миров, поскольку он – единственный из возможных миров. Многие хорошие ученые солидарны со Спинозой. Мораль «Кандида» не в том, чтобы довольствоваться своей частной жизнью. Если политика для тебя не пустой звук, и если тебе не все равно, что твой сосед голодает, ты не можешь просто взять и забиться в уютное гнездышко с любимым человеком. В этом и состоит идея Лилиан Хеллман. Но остальные авторы либретто «Кандида» не до конца понимали, как это выразить. Сатира ведь не идет на пользу хорошей опере. С сатирой вообще непросто иметь дело, особенно если нужно ввернуть ее в счастливый финал.
Премьера первой версии «Кандида» прошла на Бродвее в 1956 году. Тогда мне было всего десять лет. Помню, из каждого радиоприемника звучала «Вестсайдская история». «Кандид» же не завоевал моментальной популярности, хотя профессионалы его оценили. Лет десять назад спектакль возобновили в Нью-Йорке, и он идет с огромным успехом.
Пожалуй, три самых успешных, эталонных американских мюзикла в истории – это «Оклахома!» Роджерса и Хаммерстайна, «Вестсайдская история» Бернстайна и «Гамильтон» Лин-Мануэля Миранды. «Кандид» сюда не входит – как спектакль он провалился. Сам Бернстайн был им недоволен и несколько раз переписывал. «Кандида» преследовали неудачи. В репертуаре закрепились только его увертюра, подлинный шедевр, и ария «Glitter and be Gay», которую легионы сопрано поют на бис. Но преимущество «Кандида» – язвительность, которой нет в «Вестсайдской истории».
Бродвейские мюзиклы принято доделывать после премьеры. Их удачные версии появляются на свет по той же схеме, как и многие оперы XIX века: авторы что-то убирают, что-то дописывают. Иногда этим занимаются специальные люди, многие из которых очень известны. «Вестсайдскую историю» тоже «допиливали». В какой-то момент доделка прекращается, и возникает окончательная версия. У «Кандида», к сожалению, ее нет. Самая лучшая и самая успешная из его версий, пожалуй, – концертная версия 1993 года.
Я учил «Кандида» очень быстро. Должен сказать, что он сделан с большим толком. В нем есть мягкость и элегантность. В нем в большей степени ощущается опыт Бернстайна как дирижера, и ясно проступает влияние Малера. По некоторым тактам в партитуре можно угадать, о чем Бернстайн думал, когда их писал. Он был очень талантлив и сочинял легко и свободно.
Проблема «Кандида», на мой взгляд, – это претенциозное либретто. Его текст сложнее, чем в «Вестсайдской истории», и в нем много труднопроизносимых пассажей (в некоторых слова произносятся вразрез с ритмом мелодического материала). Стоило бы написать диссертацию о том, как в «Кандиде» текст соотносится с музыкой… При этом Бернстайн сочинил блестящие ансамблевые номера, сделал отличную оркестровку: партитура – настоящий шедевр, и в ней полно юмора. Вся безграничная фантазия авторов в ней – налицо.
Сегодня «Кандид» важен потому, что при актуальных российско-американских отношениях мы ближе к возобновлению холодной войны, чем когда бы то ни было со времен ее окончания. Какой бы смысл ни вкладывали в «Кандида» его создатели, он заставляет зрителей спроецировать сюжет на то, что происходит в современном мире.
