Пять дней в июне

Приезд в 1989 году в СССР группы Pink Floyd стал действительно историческим событием. О той серии концертов написано немало, но и сегодня, спустя тридцать пять лет, продолжают всплывать как некоторые любопытные детали московских выступлений Pink Floyd, так и неизвестные ранее подробности, предшествовавшие гастролям.

«Музыкальная жизнь» представляет фрагмент главы из книги «Повторение пройденного» журналиста Алексея Певчева, запланированной к выходу в издательстве Planeta.ru уже этим летом.

Серия московских концертов группы Pink Floyd 3, 4, 6, 7, 8 июня 1989 года стала в действительности первым и одним из самых значительных и глобальных событий, связанных с приездом западной рок-группы высшего эшелона в нашу страну. Конечно, до Pink Floyd в перестроечной России уже успели побывать Uriah Heep, Билли Джоэл и Status Quo, но выступлений подобного масштаба еще не было, и историческую значимость происходящего отлично понимали любители Pink Floyd от Таллина до Владивостока. Конечно, далеко не все они смогли оказаться в обозначенные летние дни 1989 года на трибунах спорткомплекса «Олимпийский» и получить то, чем неизменно славилась группа: киловатты звука, совершенный свет, летающая свинья и уникальные видеоинсталляции. Настоящее грандиозное шоу великой рок-команды. Сам я, семнадцатилетний выпускник 209 школы, носившей имя композитора Д. Б. Кабалевского, пробрался на тот концерт техническими коридорами СК «Олимпийский», отдав на входе в зал усталому дружиннику всю имевшуюся у меня незначительную сумму в бумажных руб­лях и и ссыпав подчистую весь запас звонкой мелочи. Этот концерт стал для меня одним из первых и точно одним из самых главных в ряду сотен, увиденных позже.

Алик Каспаров, журналист, переводчик, позже — вице-президент по Восточной Европе EMI Music и маркетинг-­директор Warner Music Russia

В 1989 году, после окончания аспирантуры филологического отделения МГУ, я работал в журнале «Сельская молодежь» у Олега Попцова, который тогда был главным редактором этого популярного издания. Олег Максимович и дал мне задание взять интервью у Pink Floyd. Естественно, сделать это было практически невозможно, но выход я нашел и устроился переводчиком в «Госконцерт» — организацию, устраивавшую тот визит Pink Floyd в СССР. Переводчиком меня назначили к команде людей из Техаса, которые рулили звуком на концертах. Это было совершенно невероятное приключение, которое на самом деле перевернуло в некотором смысле и мою жизнь, да и жизнь целого поколения.

Концертов было несколько, проходили они в «Олимпийском». Потрясающий звук, которого мы никогда раньше не слышали, свет… В общем, в те дни мы прямо с ходу, с колес, получили самое лучшее на тот момент рок-шоу в мире! Интересно, что люди пришли на концерт с карманами, полными мелочи, и когда Pink Floyd заиграли композицию Money, на сцену обрушился целый дождь из монет! Вначале я подумал, что это какой‑то запланированный эффект, но тут явно происходило что‑то другое. В то время еще не существовало металлоискателей, так что «прозвонить» мешки с монетами — а монеты явно несли в серьезном количестве — не представлялось возможным. Люди просто осыпали сцену этими монетами. Сама сцена была сконструирована в виде металлической сетки, и монеты падали сквозь решетчатое дно. Когда я зашел посмотреть, что происходит под сценой, то увидел денежный слой буквально по щиколотку, а может, и выше. Все было завалено монетами, которые солдаты Советской Армии, которые помогали на том концерте, собирали в пятилитровые банки и дружно выносили из-под сцены. Когда концерты завершились, меня вызвал главный тур-менеджер. Такие, как правило, всегда ходят в шортах со связками ключей — как в клипе Dire Straits (художественный образ воплотил актер Рэнди Куэйд. — А. П.). Вызывает, говорит, что дальше одиннадцать траков Pink Floyd едут в Финляндию, и надо сопроводить их до границы, чтобы все прошло гладко. Ну, я включил дурака, мол, работа заканчивается, герлфрэнд ждет… Он спрашивает: «How much?» Я оборачиваюсь, чтобы никто не увидел (в то время валютные операции еще находились под запретом), и тихо говорю: «Fifty bucks!» Он залез в свой глубокий карман, достал «котлету», отсчитал купюры, говорит: «Вот тебе шестьдесят “баксов” и два мешка туровых футболок. Остановит ГАИ — даешь футболку, на таможне — тоже». Доехали до Выборга, футболок хватило, и я поехал обратно. Футболки эти я потом еще долго дарил друзьям.

То была всего лишь крохотная часть мощных впечатлений от тех концертов Pink Floyd, но на самом деле их, конечно, куда больше.

***

Мой второй собеседник ранее никогда не делился с журналистами тем, что вы сейчас прочитаете. Отдельными важными моментами из нашей беседы пришлось пожертвовать, но, возможно, когда‑­нибудь она будет опубликована полностью. Пока же приведу лишь ее часть, содержащую максимально важные факты и эксклюзивные подробности.

 

Александр Зотиков, второй секретарь Протокольного отдела МИД СССР в 1987–1989 годах

Речь о гастролях Pink Floyd в России изначально не велась. Музыканты вообще не были уверены, что их в СССР знают, и история эта началась совсем иначе.

В 1988 году, после визита Рональда Рейгана в Москву, Михаилу Горбачеву было важно переговорить с президентом Франции Франсуа Миттераном, который в то время не планировал свой приезд в Москву. Было решено предложить ему совершить рабочий визит в Советский Союз, включавший поездку на Байконур, где предстоял запуск космического корабля с советско-­французским экипажем на борту. Учитывая уникальность события, французский президент с готовностью принял предложение. Я готовил этот визит в жестком режиме, без выходных. В одну из суббот мне позвонил коллега из протокола Минвнешторга и, убедившись, что именно я занимаюсь визитом, связал меня с представителем Внешторгрекламы в Вене, у которого был контракт с EMI Records. Они и попросили содействия в организации визита Pink Floyd на Байконур. Группа хотела записать звук ракетных двигателей советского космического корабля для альбома.

Получить разрешение на этот визит оказалось делом непростым. Такие вопросы в СССР решал один человек — командир Байконура, начальник Главного управления космических средств Министерства обороны генерал-­полковник Александр Максимов. Связываюсь с ним, говорю: «Вскоре состоится визит президента Франции на Байконур, и вместе с ним, возможно, прилетят два музыканта из группы Pink Floyd». Максимов спрашивает: «Это еще кто? Гитаристы?» Я говорю: «В принципе, да: один — барабанщик, другой — гитарист». А он в ответ: «Вы понимаете, что говорите? Это же космодром! Какие гитаристы?» Картина складывалась безрадостная, но, думаю, посмотрим.

В ходе подготовки я позвонил в Президиум Верховного Совета, где было решено включить музыкантов Pink Floyd в общие списки на посещение Байконура, получив согласование сначала у нас, в МИДе, потом — в Верховном Совете, потом — в КГБ. Лететь, и уж когда прилетим, никто с Байконура их выгонять не будет. Так и сделали.

На Байконур отправились двумя самолетами, на одном — Миттеран с делегацией и советские сопровож­дающие, а на передовом — мы: протокол, журналисты, безопасность — и с нами Pink Floyd. Вот таким образом Дэвид Гилмор и Ник Мейсон в составе группы из примерно пятидесяти человек (помню, с ними активно общались космонавты Алексей Леонов и Петр Климук) оказались на командном пункте при запуске корабля «Союз TM‑7».

Старт космонавтов оказался успешным, полет начался, и нас пригласили на фуршет. Напитки, тосты. Пошли прогуляться по космодрому. Гилмор поинтересовался, можно ли посмотреть на «Буран». Выяснили, что возможно. Подошли к одному из ангаров, нам включили полный свет, и все стали активно фотографироваться на фоне этого чуда советской космической техники. Когда мы улетали обратно, генерал Максимов у трапа самолета прямо на капоте своей черной служебной «Волги» накрыл скатерть-­самобранку и, поднимая тост за гостей на посошок, заинтересованно расспрашивал о впечатлениях Pink Floyd от посещения космодрома.

В самолете Ту‑154 пассажиров было немного, человек 20–25: журналисты, «девятка», «мидовцы». Ужин, чай-кофе. Менеджер Pink Floyd Стив О’Рурк записывал свои впечатления, Гилмор читал книжку, Мейсон развалился на три кресла в ряд, закрылся тремя пледами и заснул. Через какое‑то время в полумраке салона О’Рурк подсел ко мне и сказал, что хочет серьезно поговорить. Разбудили стюардесс, заказали у них кофе, как они говорят, «по-аэрофлотовски» — это когда три пакетика насыпается в одну чашку, взяли пирожные. Стив говорит: «Что скажешь, Александр, если мы прилетим с концертами в Москву?» Я, честно говоря, от неожиданности замер. Какое‑то время молчал, прекрасно осознавая ответственность за свои последующие слова, в первую очередь перед миллионами фанатов Pink Floyd. Тут же очень важно не спугнуть идею, не впасть в излишнюю эйфорию.

О’Рурк продолжал: «Для нас стала откровением популярность Pink Floyd у вас в стране. Мы можем попробовать раздвинуть график нашего тура весной и летом следующего года, найдем время для концертов в Москве». Отвечаю: «Конечно, это будет огромное событие!» — «Хорошо, тогда сейчас я разбужу музыкантов и будем решать». Гилмора будить не пришлось: он продолжал читать. Мейсон, проснувшись, не сразу понял, о чем речь. И вот так, в ночной тиши, как говорится, втроем, на высоте десять тысяч метров решили судьбу будущих концертов. Разговоры с Риком Райтом, другими участниками группы оставили на потом, на время после прилета в Лондон.

В начале мая 1989 года мне в МИД пришло письмо от О’Рурка, в котором он благодарил за поездку на Байконур, подтверждал решение Pink Floyd выступать в Москве и просил быть личным гостем на этих концертах.

Первые концерты прошли на одном дыхании, третий концерт был с неким полуофициозом (пожаловали британский посол с супругой, другие почетные гости). Мы сидели на подиуме в центральной части зала «Олимпийский» среди VIP-персон. Присутствовали родители Гилмора, семья Мейсона, жены, дети.

На четвертом концерте Стив О’Рурк повел меня на экскурсию бэкстейдж. Мы уже со многими были знакомы — музыкантами, техниками, электриками. Парень, который отвечал за видео и звуковые эффекты, прямо во время концерта стал показывать, как все это работает!

Закончилась очередная композиция, в зале практически погас свет. Гилмор повернулся с края сцены, увидел меня и говорит: «Александр, иди сюда. Вместе будем петь». Я ему говорю: «После концерта пойдем ужинать, вот тогда и споем!» Тем более, я и петь не умею. Гилмор говорит: «Нет, ты сейчас будешь выступать с нами». Я ни в какую. Тогда он отстегивает гитару, кладет ее на сцену: «Играть не буду до тех пор, пока ты не выйдешь». В темном зале уже шум, свист, а Гилмор сидит на сцене, свесив ноги. Подбегает милицейский полковник: «Я вас очень прошу, сделайте, как он просит. Еще пара минут, и я зал не удержу. Представляете, что здесь начнется? Виноваты будете вы». Говорю Гилмору: «Хорошо, я согласен». Он: «Вот, так и надо было сразу». А я после работы: мидовский сотрудник, в темном костюме, галстук, белая рубашка. Не успел глазом моргнуть, с меня стянули пиджак, девицы из команды организаторов концерта повесили мне на шею полотенце. Перкуссионист дает мне палочки и говорит: «Левая половина — твоя, правая — моя. Я тебе не мешаю, делай что хочешь».

В этот момент темноту зала прошивают лазеры, струнная эквилибристика Гилмора, снова дали полный свет, и пошла последняя композиция концерта: Run Like Hell. Оказаться на сцене с рок-группой мировой известности, перед полным залом в «Олимпийском», да еще и вдобавок на последней композиции концерта, когда зал разогрет на полную катушку… Впечатления незабываемые!

У меня была приличная пачка контрамарок — подарок от О’Рурка: их ему, как водится, выдал Госконцерт, а он не знал, что с ними делать. Я стал раздавать эти «письма счастья» всем, кому только можно: своим друзьям, знакомым, коллегам из МИДа, совершенно незнакомым людям, которые толпились у служебного входа в «Олимпийский» в надежде встретить знакомого администратора и попасть с его помощью на концерт. Представил, что сейчас они меня увидят на сцене, и что будет? А потом решил — да и ладно, и всласть поупражнялся на той перкуссии.

После концерта я по привычке ждал группу на ужин. Но меня остановили перед входом в зал, где мы обычно собирались: «Теперь тебе вон туда!» — и показывают на комнату, где собиралось «руководство». Захожу, там Гилмор, Райт и Мейсон ходят в банных халатах после душа. В центре — стол, на нем — икра, шампанское в ведерках со льдом — короче, послеконцертный отдых. Налили. Выпили. Гилмор говорит: «Теперь ты участник нашей группы».

Уже в зале группа бэк-вокалисток (самой активной их них была Рэйчел Фьюри — ее по праву считают одной из самых выдающихся исполнительниц The Great Gig in the Sky) подошла ко мне. «Ведь это ты был с нами на сцене? — спросила Рэйчел. — Пошли вместе ужинать!» — предложила она. После этого мы долго говорили о Москве, про Старый Арбат, куда они и отправились на следующий день с утра, до концерта, за сувенирами. Только накупили они там не матрешек, а фуражки советской армии и вечером на концерт вышли в этих фуражках на сцену, развернув плакат со словами Джона Леннона: «Make Love, Not War!»

У Дэвида Гилмора и Ника Мейсона были пилотские лицензии, и они очень просили свозить их в Музей авиации в Монино, но британское посольство не смогло организовать эту поездку. О’Рурк звонит мне. «Хорошо, — говорю, — сейчас проработаем вопрос». Связываюсь по вертушке с маршалом авиации Александром Николаевичем Ефимовым, командующим ВВС (музей был у них в подчинении). Несмотря на выходной, Ефимов был на рабочем месте. Я думал, что опять услышу про «гитаристов», но он мне: «А я знаю! Мои тоже собираются на концерт Pink Floyd!» В этот же день начальник музея встречал нас в Монино. Нам показали сверхзвуковой Ту‑144, МиГ‑25 (тот самый, на котором перебежчик Беленко перелетел в Японию, потом его японцы вернули в Союз), самолеты времен Второй мировой вой­ны, многое другое. Гости были в восторге.

Кроме этих воспоминаний у меня сохранилась фотография: на ней — Дэвид Гилмор, Ник Мейсон и Рик Райт, их автографы. Только Райт не успел расписаться. И еще письмо из офиса EMI Records с благодарностью за поездку на Байконур, результат которой в итоге во многом обусловил то, что те гастроли состоялись.