Кино
В конце июня на экраны вышел фильм Анн Фонтен «Болеро. Душа Парижа» о французском композиторе Морисе Равеле и его бессмертном шедевре «Болеро». Балет композитору заказала танцовщица Ида Рубинштейн, она же представила его публике 22 ноября 1928 года в парижской Гранд-опера. В фильме вы не увидите (а жаль) ни Эрика Сати, которого Равель считал своим идейным вдохновителем в молодости, ни Сергея Дягилева, сыгравшего важную роль в карьере Равеля, ни Стравинского, ни Дебюсси. Картина целиком посвящена истории создания «Болеро», авторы отбирают не только важные, на их взгляд, эпизоды из жизни композитора, вдохновившие его на написание балета, но обнаруживают противоположные начала личности творца и как переплетение этих начал приводит к рождению шедевра.
Париж начала прошлого века охвачен технической революцией, и композиторы наперебой бросаются воплощать ритмы нового времени. Джордж Антейл создает «Механический балет» со множеством ударных инструментов, электрическими звонками, сиреной и самолетными пропеллерами. Артюр Онеггер пишет прогремевший на весь мир «Пасифик 231», в котором воплощает образ мощного паровоза, рассекающего пространство. Паулю Хиндемиту недостаточно сочинить фортепианную сюиту, чтобы никто не сомневался в программе музыки, он дает сочинению лаконичное название «1922», обозначая год, и сам оформляет титульный лист, на котором оживает образ современного города. Вот и пролог фильма переносит нас на один из заводов, где звуки металлического лязга и железного скрежета сливаются в симфонию механики. Равеля восхищают технические чудеса, монотонность повторений: «Все повторяется вновь и вновь, – говорит композитор, – и в этом магия».
В заставке с титрами, представляющей собой клип, фрагменты «Болеро» звучат в различных аранжировках: помимо оригинальной версии для симфонического оркестра здесь джазовая и латиноамериканская стилистики, танец поппинг (верхний брейк-данс) и даже шуточный скетч. Сквозь ту или иную интерпретацию мгновенно проступают витиеватые контуры одной из самых известных мелодий. Таким образом, авторы сразу вводят зрителя в контекст (об этой мелодии пойдет речь) и подчеркивают универсальность этой музыки – она смогла преодолеть не только культурные границы, но и возвыситься над стилевыми обработками.
Иду Рубинштейн в фильме играет Жанна Балибар – и это самый эксцентричный образ: когда Равель в очередной раз затягивает с работой, она тащит его к гадалке, где все трое пьют водку, разбивая рюмки вдребезги. «Русские женщины, несмотря на внешнее спокойствие, иногда пугают», – говорит о танцовщице друг Равеля Ципа, но, пожалуй, единственный раз, когда композитор напуган, а точнее шокирован, – первая репетиция балета, эротизм которого, по его мнению, граничит с развратом.
Равель в исполнении Рафаэля Персонаса (фильмы «Путешественница во времени», «В лесах Сибири», «Белый клык») предстает в фильме замкнутым человеком, не склонным к сантиментам. Его отношения с тайной возлюбленной Мисей Серт (ее играет актриса Дория Тилье) полны печали и обреченности. От актерского дуэта веет обязательным для французского кино флером нежности: для воплощения взаимоотношений композитора и музы актерам достаточно немногочисленных реплик и редких прикосновений, будь то танец под мазурку Шопена или прогулка по побережью.
Сдержанный нрав Равеля, неспособность вызвать сильные эмоции отмечают в фильме и критики. Но внимательный зритель заметит, что помимо холодности и стремления к порядку в его характер вплетены и другие, весьма противоречивые качества. Они были обусловлены происхождением композитора. В Равеле смешалось несколько кровей: отец был швейцарским инженером, а мать происходила из рода басков – древней народности, сохранившейся на границе Франции и Испании.
В одной из сцен Равель дирижирует вальсом и подчеркивает важность соблюдения единого темпа. Прокофьев в своей заметке о дирижерской манере Равеля также отмечает его точность, преданность единству темпа, а дирижерскую палочку в руках композитора сравнивает с операционным ланцетом. «Меня называют швейцарским часовщиком», – говорит о себе Равель, но ощущает неясную тягу к совершенно противоположному, к чему-то загадочному, страстному, манящему. Таинственный зов он называет восточной мелодией и, пытаясь лучше ее расслышать, падает из окна, забывая, что находится на втором этаже. Впервые слушая джаз, под звуки отстраненного соло саксофона, уходит в себя – и неожиданно в джазовой мелодии мерцают восточные интонации.
«Не столько Испания, вынесенная в заглавие, сколько Восток, скрытый в партитуре», – сказал о «Болеро» Морис Бежар, поставивший культовый балет на эту музыку. Восточная чувственность против испанскости, которой в «Болеро» действительно немного: из-за названия напрашивается связь с традиционным трехдольным танцем болеро с характерной ритмической фигурой (восьмушка и триоль шестнадцатыми), но в Испании его танцуют в более подвижном темпе, под аккомпанемент кастаньет и гитары.
Не столь очевидно и оптимистичное начало этой музыки. Французский писатель Андре Сюарес писал, что «Болеро» – воплощение мрачного беспокойства, часто преследовавшего композитора: «Это звуковой образ зла, которое, быть может, мучило Равеля в течение всей его жизни и в конце стало таким страшным, таким жестоким, после того, как овладело его мозгом, стало хозяином его тела». Если создатели фильма и хотели показать, что «Болеро» становится навязчивой идеей композитора, лишает его покоя, то сделали это лишь парой штрихов. Премьера балета должна была бы ощущаться как триумф композитора и кульминация фильма, но Равель отсутствует в зале, он выходит покурить, только чтобы не слышать неотвязную музыку, а после спектакля без особой радости раздает автографы и принимает поздравления.
В противовес драматургии самого «Болеро», которое прозвали самым длинным в мире crescendo, вторая половина фильма проходит под продолжительное diminuendo. Композитор расстроен популярностью своего творения. Музыка танца звучит грустно и словно растворяется, истаивает… Сраженный болезнью Равель не узнает свое «Болеро». Уходит из фильма и цвет. На последнем черно-белом кадре перед неподвижно лежащим композитором, словно тени, проносятся женские образы его жизни: мать, Ида, Мися Серт, близкая подруга-пианистка Маргерит Лонг, домработница мадам Ревело.
Размышляя о том, как те или иные шедевры проходят проверку временем и остаются в истории неразрывно от их создателей, приходишь к неожиданным, но и грустным наблюдениям: при упоминании Бетховена большинство вспомнит мотив судьбы, назовешь Моцарта – споют «Маленькую ночную серенаду». А что насчет Рахманинова?.. Слишком мало времени прошло? С Равелем ситуация зеркальная. Каждые пятнадцать минут в мире звучит «Болеро». Но знают ли, кто автор этой музыки? Начиная смотреть фильм, мы узнаем гипнотическую мелодию. К концу немного приближаемся к ее создателю. Актуальность и нужность таких картин неоспорима – они сокращают дистанцию. Раскручивают новый виток времени, в котором наступит момент, когда творение и имя творца станут неотделимы друг от друга.
