Внеклассное чтение
Приглашение принять участие в работе жюри Международного конкурса вокалистов имени Роберта Шумана в Цвиккау я воспринял как знак судьбы. Победа с Борисом Марешкиным на этом конкурсе в 1977 году стала поворотным пунктом моей жизни. Тогда, на заключительном приеме, ректор Дрезденской высшей школы музыки имени К.М. Вебера предложил мне профессуру в камерном классе для певцов и пианистов. Я «прижился» в ГДР, и эти полгода растянулись на три. По возвращении в Ленинграде меня уже ждали новые приглашения из Германии, приняв которые я «задержался» до нынешнего времени.
О конкурсе в Цвиккау у меня остались самые радужные воспоминания, и сегодня, читая список лауреатов разных лет, убеждаешься в прозорливости членов жюри: многие победители стали подлинными звездами на музыкальном небосклоне. В разные годы это были Александр Ведерников, Карл-Хайнц Стрычек, Зигфрид Лоренц, Мицуко Шираи, Розмари Ланг, Ласло Польгар, Сергей Лейферкус, Эдит Винс, Андреас Шайбнер, Томаш Вия. Как видите, «география» участников всегда была широка, и, получив список конкурсантов этого года, я порадовался: интернациональная традиция жива!
Воссоединение Германии в 1990 году положительно отразилось на внешнем облике провинциального саксонского городка: на смену «серости» гэдээровских фасадов пришли яркие краски ухоженных реставрированных домов. Впечатлил и состав жюри этого года: Олаф Бэр, Мицуко Шираи, Кристина Хёгман, Готтхольд Шварц, Бодил-Виктория Арнесен, Габриэле Фонтана.
В 2020 году из-за пандемии конкурс был проведен «заочно» по присланным записям, что, как потом поняли, было плохой идеей, но решение в 2024 году допустить к участию всех желающих, без «просеивания», не стало более удачным: нам пришлось выслушать в общей сложности 617 песен (за точность этой цифры я ручаюсь, ибо в сопровождении «вокальных инвалидов» нет ничего более успокаивающего, чем занятия математическими подсчетами).
Поначалу я удивился прекрасной языковой подготовке европейских и латиноамериканских участников. Оказалось, в своем большинстве они учатся (или учились) в Высших школах музыки Дрездена и Лейпцига. Четко прослеживалась и еще одна тенденция: на конкурсе искали последний шанс (средний возраст конкурсантов был около тридцати лет) начинающие «ветераны вокального цеха». Это и понятно: коль нет надежды попасть в оперный театр, то можно попытаться найти свою нишу в камерном жанре.
Конкурсы дают довольно точное представление об общем уровне и тенденциях развития музыкального образования, о шансах национальных школ в борьбе за победу. Времени на раздумья об этом у меня было предостаточно, и своими выводами я хотел бы поделиться в этой статье.
Полагаю, многое можно понять и объективно оценить, лишь взглянув назад. Убежден, сегодня восточная часть объединенной Германии пожинает плоды социалистического ведения дел не только в экономике, промышленности, но и в искусстве. Как я когда-то написал, в ГДР существовала четкая система трудоустройства выпускников Высших школ музыки (работу должны были получить все!). Кто мог худо-бедно допеть до конца арию – становился солистом в одном из целой кучи существовавших в республике оперных театров. Те, кому это было не под силу, шли в хор. Остальные становились… педагогами по вокалу! В результате – сотни загубленных ими талантов и полное обнищание общего уровня. Хотя преподаватели того времени уже давно наслаждаются заслуженным отдыхом, но на смену многим из них пришли их ученики, которые «успешно» продолжили дело своих воспитателей. Воссоединение страны и образование открытого рабочего рынка поставило все с головы на ноги. Конечно, жаль, что многие лишились работы, но в искусстве не место законам социалистического равенства.
Другая «особенность национальной охоты»: в Германии существует вековая традиция детских хоров при больших церквях (в Восточной Германии самые значительные – Kreuzchor в Дрездене и Thomanerchor в Лейпциге, где, кстати, в свои годы кантором служил И.С. Бах). В эти престижные хоры после строгого отбора принимаются лишь самые высокоодаренные, которые проводят там все детство и получают превосходное музыкальное образование, подкрепленное практикой постоянных выступлений в «родной» церкви и гастролями по стране и за рубежом. Мне рассказывали, что вскоре после поступления становится ясно, кто из малышей по-настоящему перспективен. Этим «будущим» поручают исполнение сольных эпизодов в хоровых партитурах. И еще одна интересная закономерность: эти лучшие удостаиваются чести петь в оперных театрах партии трех мальчиков в «Волшебной флейте» Моцарта – это их первые шаги на оперных подмостках!
Пролетят ученические годы, и талантам станет «тесно» в оковах хорового zusammen, их потянет в сторону художественной самостоятельности – качества, недопустимого в хоре. Такой путь «на свободу» прошли и Тео Адам, и Петер Шрайер, и Рене Папe, и Олаф Бэр. А остальные? После хорового бытия расстаться с музыкой они не в силах, и каждый год в Высших школах музыки на вступительных экзаменах появляются блестяще образованные, но стерильно скучные и «безликие» юноши, ведомые привычкой занятия музыкой. Они старательно «прячут» свой голос (автоматизм, взращенный за годы, проведенные в хоре) и поют одинаковым тембром, отвернись – их не отличить друг от друга. За долгие годы работы в приемных комиссиях я наслушался такого пения вдоволь!
Необходимо коснуться и еще одного аспекта, без которого анализ искусства камерного пения будет неполным.
Не вдумываясь в подробности, мы часто говорим о наличии или отсутствии «музыкальности». Но, самое интересное, эта грань таланта окрашена национальными красками! У русских вокалистов она означает не только сердечность, тепло, но и определенную агогическую и штриховую «разнузданность». Это не отсутствие вкуса или образованности, а ментальная специфика: интерпретатор стремится ощутить себя прямым участником событий, то есть он поет как бы от первого лица и хочет лично переплакать все слезы героя, встать с ним рядом на край духовной пропасти. На русском музыкальном флаге большими буквами начертано: «Эмоциональность!»
Мне рассказывали историю, которая как нельзя лучше иллюстрирует мою мысль. Когда одна из самых знаменитых советских органисток впервые приехала на гастроли в Германию, после ее концерта в Лейпциге ошарашенные немцы стали допытываться: «Зачем Вы играете так эмоционально, это не в стиле нашей музыки!» «А я всегда так играю!» – не без гордости защищалась та.
У «среднеарифметического» немецкого певца – другие потребности, и он ставит перед собой иные задачи: слушателю преподносится рассказ от третьего лица, наблюдающего за происходящим как бы со стороны. Интересно, что это отражается и на «фирменной» сдержанности публики, которая никогда не начнет аплодировать в середине цикла или группы произведений одного композитора: открыто выказывать свои эмоции зазорно! Слаженность немецкого тандема «исполнитель – слушатель» функционирует безотказно, и, говоря умным музыковедческим языком, артист не просто идет на поводу слушателя, но и отвечает его художественным запросам.
Каждое поколение немецких певцов выдвигало своего лидера, артиста с красивым голосом, безупречными исполнительскими манерами и репертуаром, включающим в себя все, что хочет услышать публика. Но случилось событие, которое можно сравнить лишь с падением метеорита на Землю: родился Дитрих Фишер-Дискау. Унаследовав все лучшее, что есть в немецком пении, он поднял «температуру» исполнительства до градуса кипения. Так родилась ранее неслыханная Правда, потекла живая кровь. Поразительно и то, что певец, словно в назидание, исполнил и записал всю немецкую вокальную музыку. Я счастлив, что в годы «моих университетов» он заочно стал и моим главным учителем. Казалось, с появлением интернета и его бесконечными возможностями увековечения лучших достижений исполнительского искусства Фишер-Дискау обретет статус библейского пророка. Ан нет, ветхозаветная мудрость предсказала и это: «Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». И сегодня молодые певцы, перелопачивая залежи YouTube в поисках образца для подражания, обращаются к актуальным кумирам типа Гёрне & Со. Точно так, как и мои русские студенты-вокалисты дальше Хворостовского (прошу понять меня правильно, яркий талант безвременно ушедшего из жизни певца я бесконечно ценю) заглянуть в историю русского вокального искусства не в состоянии, и в своей актуальности Шаляпин для них – нечто, находящееся между афинским Акрополем и римским Колизеем.
Хорошая штука – сидеть в жюри. Пока выступает конкурсант, однозначно ошибившийся в выборе профессии, можно подумать о своем, поразмышлять. К сожалению, в Цвиккау у меня было для этого слишком много времени: примерно восьмидесяти процентам участников Бог голоса и таланта не подарил, а то немногое, что наличествовало, было старательно упрятано согласно бытующим представлениям о децибельных и эмоциональных границах немецкого камерного пения.
Исполнительское искусство, по своей сути, существует исключительно для талантливых людей. Ошибочно думать, что само обращение к музыке Шумана автоматически откроет дверь в страну романтизма. Отнюдь нет: бесталанному самостоятельно не наполнить, не насытить музыку Шумана живой эмоцией. А посему – айда в YouTube! Наверное, было бы очень смешно, если бы не было так грустно: две меццо-сопрано, одна из Англии, другая из Польши, выступавшие на втором туре конкурса с шумановскими песнями на стихи Кернера ор. 35, скопировали из интернета отнюдь не лучший образец, включая манеру исполнения, тембральную окраску, динамику и… ошибки в ритме и длительностях. Получилось как у Георга Кристофа Лихтенберга: «Перечень опечаток в перечне опечаток», и к тому же в удвоении!
Среди членов жюри я был единственным пианистом, так что неудивительно, что мне поручили взять под особый контроль выступления моих молодых коллег-аккомпаниаторов.
Конечно, выйти на сцену на Конкурсе Шумана со своим постоянным партнером, где оценивается не только мастерство вокалиста, но и его ансамблевые качества, – заманчивая перспектива. К тому же для лучшего пианиста, дошедшего со своим солистом до финала, учрежден специальный приз, дотируемый изрядной денежной суммой (а денежная мотивация – одна из самых действенных!). Хочу сразу сказать: общий уровень пианистов был на удивление высок. Особенно это бросалось в глаза на удручающем фоне их вокальных партнеров. Порой вызывало сочувствие: интерпретировать шумановские перлы с такими певцами – не позавидуешь. Приведу пример: 31-летний австрийский тенор Беньямин Заттлекер обратил на себя внимание уже в первом туре. Но не пением (его почти не было слышно, к тому же мертвое выражение, как маска, не сходило с его лица), а превосходной партнершей – немецкой пианисткой Юлиане Софи Рицман, которая наизусть играла все три тура (а это ни много ни мало полтора часа музыки!). По сути дела, все мы досконально знаем произведения, которые выносим на сцену, и ноты нам нужны лишь для контроля, для внутреннего спокойствия. Но отважиться на такое, тем более на конкурсе, редко кто себе позволит. Априори мы любим своих солистов – это незыблемое условие ансамблевого музицирования, мы всегда готовы сокрыть, ретушировать их недостатки. Бедная Юлиане попыталась компенсировать безынициативность Заттлекера музыкальностью «за двоих», что особенно бросалось в глаза на фоне находящегося в полукоматозном состоянии солиста. Жирная музыкальность, неоправданно растянутые паузы между песнями, экстремальные агогические и динамические «роскошества» у фортепиано еще больше выпячивали недееспособность певца.
Любопытная ситуация произошла с занявшим второе место немецким басом-баритоном Эмилем Грайтером. В песне Das ist ein Flöten und Geigen из цикла «Любовь поэта» в общем-то «благополучный» пианист Пауль Брайер после последнего, четвертого эпизода неожиданно не пошел на фортепианную коду (глядя в ноты!), а снова сыграл «связку» к продолжению. Надо сказать, технически эта песня, пожалуй, единственная, представляющая определенную сложность, и в ней, как правило, у пианистов отказывают нервы. Двадцатитрехлетний баритон приятно поразил всех железным самообладанием, повторив еще раз четвертый эпизод, – честь ему и хвала! А специальный приз для лучшего пианиста получил 29-летний мексиканец Диего Маллен. Его немецкий солист Якоб Эверт в число призеров конкурса не вошел, что не помешало аккомпаниатору продемонстрировать дарование, вкус и отменные профессиональные качества.
А теперь о победителе среди певцов. В начале статьи я рассказал о кризисе вокального образования в ГДР, о том, что до нынешнего дня в Германии «расхлебывают» его последствия. Но сегодня к былым сложностям добавились другие, продиктованные самой системой бесплатного высшего образования. Молодые немцы зачастую отправляются в вузы лишь для того, чтобы получить льготные карточки на проезд в транспорте. Настоящей мотивации в стране, где пособие по безработице позволяет продержаться «на плаву» самым отчаянным лентяям, среди молодежи не наблюдается. К тому же сложилась парадоксальная ситуация: если немецкие девушка или юноша хотят отправиться за высшим образованием, скажем, в Англию, они должны заплатить за обучение «по полной программе». Англичане же учатся в Германии бесплатно! Вот и приезжают в высшие школы и университеты целые сонмы охотников за бесплатными немецкими дипломами. В музыкальных вузах больше половины из них – азиаты. Само по себе это не плохо. К примеру, корейцев называют азиатскими итальянцами – так они музыкальны и «горласты», к тому же их педагоги тоже закончили европейские консерватории. Молодым певцам «позарез» нужен немецкий диплом, который дает им дома хороший шанс на получение рабочего места. А посему слушает комиссия на вступительных экзаменах двадцать абитуриентов с фамилией Ли и еще двадцать Кимов. По большей части они уже имеют корейский диплом о высшем образовании, но скрывают это и начинают обучение с начала. Естественно, они находятся на другом профессиональном уровне, чем юные арийцы, шансов у которых конкурировать с корейцами практически нет. Так что, даже если профессора – немцы, их патриотизм улетучивается уже на отборе будущих студентов: учить уже умеющих намного комфортнее, чем воспитывать «с младых музыкальных ногтей». Как правило, корейцы живут кучно, образовывая целые поселения, где говорят только на родном языке и питаются своей пищей, отчего эти слободки за версту пахнут чесноком. За годы обучения они не обременяют себя чужими языками, так что с чем приехали – с тем и уехали. А платит за это немецкий налогоплательщик. В последние годы ситуация несколько изменилась: все больше и больше увеличивается поток китайцев. По моему ощущению, они более жадны до получения знаний и умений, хотя и не имеют такой основательной подготовки.
Так вот, первую премию на Конкурсе Шумана этого года с большим отрывом по баллам завоевал китайский тенор Чжохань Сунь.
Замечательные китайские пианисты уже давно никому не в новость. Получившие образование в СССР Ин Чен Зон и Лю Шикунь радовали русских слушателей еще с первых конкурсов Чайковского, а «райские птицы» фортепиано Лан Лан и Юйцзя Ван сегодня относятся к высшей пианистической элите. Но, честно, чтобы китайский певец в совершенстве овладел такой «закрытой» языковой сферой музыки, как немецкое камерное музицирование, – такого я себе представить не мог.
Я убежден, что существует генетическое накопление и историческое сохранение потенциала, так что, если кто-нибудь из немецких коллег позволяет себе пренебрежительное, скептическое высказывание в адрес китайских студентов, я всегда говорю: «Когда вы еще сидели на деревьях и у вас были хвосты, китайцы уже изобрели порох, фарфор, шелк».
Молодой победитель конкурса получил «немецкое» музыкальное образование в Карлсруэ у выдающейся японской камерной певицы Мицуко Шираи (как я уже упомянул, в прошлом – победительницы Конкурса Шумана) и ее мужа, замечательного пианиста Хартмута Хёлля, одного из постоянных аккомпаниаторов Дитриха Фишера-Дискау. Первоклассное воспитание, помноженное на способность учиться (учатся все, но выучиваются немногие!), природная музыкальность, артистическая выразительность и чувство меры отличают молодого исполнителя. Его голос по русским меркам невелик, но прекрасно «несет». Так что появление в узком кругу немецкого камерного музицирования китайского певца «грозит» оказаться пророческим: если сегодня мы уже не удивляемся тому, что китайские космические корабли, автомобили и компьютеры – лучшие в мире, то, полагаю, и китайские прочтения песен Шумана вскоре станут образцом для подражания, и мы начнем воспринимать это как само собой разумеющееся. Я рад за молодого музыканта, но в первую очередь за шумановскую Музу: ее питают не архивные изыскания, бронзовые памятники и дома-музеи, а «живые» эмоции талантливых интерпретаторов.
Отчего же я не услышал всего этого у немецких исполнителей? Из всей многочисленной германской команды на конкурсе лишь двое юношей (симптоматично, что самые молодые и еще не познавшие до конца строгие законы «что можно, а что нельзя»), свободно обращаясь с большими голосами, «плыли» на шумановской волне. Боюсь, пройдет несколько лет, и строгие учителя-блюстители «причешут» их под общую гребенку.
А может, в этой стадной одинаковости и покоится норма исполнения Lied? Полагаю, нет! В совместных репетициях и выступлениях я «грелся» у костра эмоций, наслаждался уникальностью, неповторимостью Петера Шрайера, Ханнелоре Кузе, Райнера Гольдберга. Меня восхищала, трогала, возбуждала их непохожесть на других, живая правда песенного повествования. Но на конкурсе общая картина немецкого камерного пения показалась мне удручающе унылой, зашедшей в тупик, почудилось, что большинство исполнителей не хотят (или не могут) наполнить нотные знаки эмоциональным содержанием, которое ждут от молодых. Эмоциональная сопричастность – не роскошество, а его экзистенциальное условие исполнительского искусства, независимо от того, к какой национальной школе принадлежит интерпретатор. Каждая музыкальная эпоха формировала свой арсенал выразительных средств, а история исполнительского искусства – летопись использования легитимных или чуждых красок и приемов. Но через все музыкальные стили и эпохи красной нитью проходит один основополагающий принцип – отсутствие выразительности убивает в зародыше само музыкальное произведение.
Песни Шумана – это «живая» кардиограмма любви композитора к Кларе, записанная нотами, а вырождающееся немецкое камерно-вокальное исполнительство – унылая возня в кардиологическом архиве позапрошлого века.
Внимательный читатель наверняка обратил внимание, что победитель конкурса – ученик Мицуко Шираи. Поэтому во избежание кривотолков скажу сразу – в Цвиккау существует непререкаемое условие: члены жюри не оценивают выступления своих учеников. Так что, когда Чжохань Сунь выходил на сцену, его профессор откладывала в сторону «разящее перо» и превращалась в обычную слушательницу. И вот настал день третьего тура, где Чжохань исполнял «Любовь поэта» Шумана. Зазвучали первые такты цикла:
Im wunderschönen Monat Mai,
Als alle Knospen sprangen,
Da ist in meinem Herzen
Die Liebe aufgegangen.
Наши столики на протяжении всего конкурса стояли рядом (немецкая организованность: Shirai и Skigin – обе фамилии начинаются на S). Я взглянул на Мицуко и оторопел – по ее щекам текли слезы. На то, как плачут пожилые люди, всегда больно смотреть. Но в тот момент ее слезы показались мне прекрасными и понятными: юноша пел о Весне, Любви, Надежде. «Вот он, Роберт Шуман, – подумал я. – Какое счастье, что я снова побывал в Цвиккау!»
