Это авторский спектакль Питера Селларса. Из каких текстов он состоит? Все музыкальные номера из неоконченной semi-оперы «Королева индейцев» Пёрселла; дописанная братом композитора музыка «Маски снов»; читаемые драматической актрисой фрагменты из романа никарагуанской писательницы Росарио Агиляр «Затерянные хроники terra firma»; гимны-антемы и «песенки» Пёрселла. Кто его делает? Дирижер Теодор Курентзис, руководимый им оркестр musicAeterna; хор musicAeterna под управлением Виталия Полонского; режиссер Питер Селларс и актриса Мариткселль Карреро; сценограф Гронк и художник по костюмам Дуня Рамикова; семеро певцов и восемь бессловесных актеров; хореограф Кристофер Уильямс и пятеро танцовщиков. Можно сказать, кроме того, что все участники этого действа пришли в него неслучайно. Курентзис вместе со своим оркестром и хором уже записал сенсационную «Дидону» Пёрселла. Селларс– мастер вхождения в старые тексты через духовные структуры и социальные отсылы. Уильямс «набил руку» на ритуале, а Гронк – на парафразах мотивов из древних цивилизаций. Все вместе сошлись в Перми – чтобы показать нам что?
Первые минут пятнадцать–двадцать смотришь и слушаешь со вниманием, но «без энтузиазма». Да, пёрселловский саунд у оркестра что надо, но такой мы уже слышали. Да, танцовщики грамотно изображают нам ритуальные танцы индейцев, но сами по себе эти танцы нас нисколько не трогают. Да, оформление Гронка (в основном полотна, свисающие с колосников) несет на себе переосмысленные индейские символы (что-то вроде «иератур» Михаила Шварцмана), но остросовременным театром с крутым ноу-хау тут не пахнет, полотна висят со складками, где попало. И вот ходят по сцене солдаты с автоматами рядом с нарисованным танком, простые такие солдаты, даже скорее «знаки солдат». И они символизируют насилие, мы это понимаем. А вот хор индейцев – они одеты Рамиковой в костюмы, в которых то есть парафраз с индейскими мотивами, то нет, ну просто люди, «знаки людей». В буклете ассистент режиссера Роберт Кастро делится индейской мудростью: «Ин-Лак-Еш – Ты – это другой Я». И мы потом в эту мудрость утыкаемся лбом. Потому что Селларс и Курентзис вершат мистериальный театр, в котором к слушателям-зрителям идут не через театральные ухищрения, а через духовные стержни. В основе всего здесь непростой разговор о том, что такое добро, как и можно ли его вычленить в нагромождении ужасов жизни, о том, как говорит с нами Бог и говорит ли вообще, о том, что мы на самом деле за существа такие.
И когда начинаешь понимать разворот этого действа, отпадают вопросы к театру. Театральный язык отличается как будто бы несделанностью, даже небрежностью, а вместе с тем эта самая небрежность дает ощущение живой жизни, ненатужности. Мы видим, как святое прорастает через поганое. А саунд оркестра крепнет и наливается мощью, хор чешет свои антемы с одержимостью юродивых, мы привыкаем к рассказу о страшных днях конкисты (покорения индейцев) из уст ажитированной актрисы, в облике которой сквозит индейская кровь, привыкаем к не всегда складным ритуализованным танцам. Нас втаскивают в ужас раздвоения личности на стыке двух культур. Долгий, двухчасовой первый акт идет к концу. Потрясающе выразительный контратенор Кристоф Дюмо поет гениальную песенку Пёрселла Music for a while – и начинает вытворять какие-то несказанные интимные чудеса при воздействии на другого человека: его руки превращаются в змей, чей яд сладостен и нежен. Незабываема генеральная пауза в номере перед этим – Курентзис держит нас на весу, без воздуха, кажется, целую вечность – чтобы мы эту самую вечность потом, на аккорде, вдохнули. И мы ее вдыхаем полной грудью. И когда в конце первого акта вот эти самые простецкие «знаки солдат» убивают всех до одного индейцев, и хор ложится поголовно на спины, а потом лежа поет тихо, еле слышно антем на текст из 102-го псалма, мы не знаем, как себя вести, мы убиты физически. И пришедший антракт дает возможность хоть как-то осознать произошедшее с нами. Потому что нас туда, в эти события, втащили, и мы там, на сцене, умерли вместе с этими «нестильно» одетыми индейцами.
Первый акт показал нам, как уничтожили целый народ. Во втором акте нам являют уничтожение отдельно взятой личности. Индеанка Текулихуатцин из романа Агилар постепенно превратилась в свою дочь Леонор (Селларс в этом спектакле, не педалируя, дает почти всем по несколько ролей, и мы легко привыкаем к этому), и обе эти личности в своем единстве позволяют вглядеться в трагедию жизни между двух культурных пространств. Вообще идея отталкивания, отрицания – и тут же рядом идея взаимопроникновения, всеприсутствия единого начала во всех участниках есть один из духовных стержней спектакля. «Жизнь ведь тоже только миг,/ Только растворенье / Нас самих во всех других / Как бы им в даренье» (Пастернак). И потому индейское и христианское странным образом то же как бы взаимозаменяемы. Когда дочь, уже ставшая доброй католичкой, ведет свою мать-индеанку на последнюю мессу перед ее смертью, то является полчище людей с хоругвями и прочими атрибутами процессии – но вот их развернули вширь, и мы видим, что знаки-то на них все индейские, а не христианские.
Конечно, Селларс и Курентзис с нами играют в сложную игру. Они нам говорят, что законы театра неважны, – и тут же являют обратное. Они рождают здесь и сейчас свой собственный театральный язык. Именно потому и применимо слово «великий», который мы сегодня разменяли на копейки, к этому действу и к его создателям. Есть вещи, которые нельзя переоценить, и надо решаться на серьезные слова.
Внутри спектакля все равны, все существуют в едином духовном пространстве, живут в нем на едином дыхании. Нам кажется даже иногда, что все пребывают в трансе. Оттого-то все это и действует так сильно – многие в публике признаются, что, не понимая каких-то деталей, так соединяются с общей материей спектакля, что не пропускают ни одного представления. Зрители не просто аплодируют – они не могут прийти в себя, они выходят сами из какого-то транса.
Несколько слов критики. Во-первых, само название по-русски спорно. Вождей индейцев никто отродясь по-русски королями не называл. И мы почему-то не говорим «королева Ночи», когда речь идет о персонаже из Моцарта. «Королева индейцев» – это почти как «царица Англии». И еще травмой вечера становится бегущая строка в случае текстов арий – в буклете дивный перевод Веры Павловой и Стивена Сеймура, а нас кормят нечленораздельной невнятицей, в которой непонятно, как говорили раньше, «кого из-под кого вытащили».
Но вернемся к существенному. Да, участники спектакля не случайны. К воспитанным Курентзисом хору и оркестру прибавились иностранные музыканты во главе с известным Москве Эндрю Лоуренс-Кингом, руководителем группы континуо. Все умеют читать мысль и чувство своего шефа на лету, с полужеста. Все знают не понаслышке, что такое духовная основа творчества, и все доверяют Селларсу, как себе. Все солисты – импортные, за исключением Надежды Кучер (у нее самые лиричные куски музыки), отхватившей в прошлом сезоне «Золотую Маску» за свою феноменальную дюсапеновскую Медею. Кристоф Дюмо хорош – но американский контратенор с волшебным сопрановым звуком Винс его, можно сказать, перепевает. Хотя такая мысль для пермского спектакля кажется пошлой – дело не в том, кто чего достиг (все достигли высшего!), а как все соединились вместе. И создали уникальный спектакль. Который правильным образом родился на родине Дягилева и поедет, по воле Жерара Мортье, этого нового Дягилева, в Мадрид. И еще правильно будет, если этот спектакль будет потом продолжать свою жизнь в России. Нам это просто жизненно необходимо.
