Персона
В первых числах октября в Московской филармонии состоится лаборатория «Композиторские читки. Хор». Это проект Союза композиторов, где молодые авторы со всей России представят новые хоровые пьесы для ансамбля Intrada. Владимир Жалнин (ВЖ) поговорил с одним из участников лаборатории, студентом Московской консерватории (класс Ольги Бочихиной) и художником Даниилом Ерёминым. Его иллюстрации украсили первый выпуск альманаха о новой музыке «Время слышать / Слышать время», а комикс о Янисе Ксенакисе вызвал интерес подписчиков в соцсетях Союза композиторов России. Читатели «Музыкальной жизни» могли видеть иллюстрации Даниила в календаре с композиторами на 2024 год.
Даня Фисько (ДФ) – главный творческий проект молодого композитора, дневник и альтер эго. В отличие от большинства творцов, наш герой не стремится к пиару собственных произведений. Предпочитает уединение и в каком-то смысле наслаждается статусом аутсайдера. В интервью обсудили возврат к сокровенности, комиксы о композиторах, связь Мишеля Уэльбека со Средневековьем, а также почему Джон Кейдж хотел бы стать чайкой.
ВЖ Вместо привычной фотографии для интервью ты предложил нарисованный тобой автопортрет. Зачем?
ДФ Хочется поставить акцент на захваченности тем, что я делаю, – на Дане Фисько. Когда смотрю на собственные фотографии (неважно, афиши это или фото на документы), мне представляется как эти изображения маршируют. «Мы счастливы, мы движемся к новым вершинам!» – говорят они. Посредством автопортрета хотелось бы выскользнуть из этого строя. Сказать о себе то, чем я действительно являюсь.
ВЖ Давай поговорим о Дане Фисько. Как появился этот персонаж?
ДФ Лет семь назад я рисовал комикс, и в каждом герое была частичка меня. То, что не мог осознать или высказать, боялся, стеснялся или ненавидел в себе… Пожалуй, каждый творец вкладывает часть собственной личности в произведение, и в моем случае это происходит с большой интенсивностью. Игра, которую я веду с творческим зеркалом, имеет серьезные последствия. Жизнь будто становится сочиненной, пласты мышления расшатываются и приходят в движение. Помнишь, кому принадлежат слова «писательство – это культивирование червей в голове»?
ВЖ Не припоминаю. Кому?
ДФ Брошенная однажды Мишелем Уэльбеком, эта фраза стала для меня мощным инструментом автобиографического письма. Сознательное раздвоение, раскручивание мыслей и состояний, от которых лучше было бы побыстрее избавиться. Как писал Иосиф Бродский, перо всегда опережает художника, и задача художника – сократить дистанцию между пером и им самим.
ВЖ Какое значение занимают дневниковые записи в мире Дани Фисько?
ДФ Если человеку показать его собственный дневник, то он обнаружит, что написанное там – не он сам, а кто-то другой. Тот, кто оставил след, и теперь на его месте уже другой человек. Пару месяцев назад я нашел свой дневник десятилетней давности. Это было для меня откровением, потому что всё то, что казалось раньше незначительным, теперь стало таким существенным!
ВЖ Скоро ты представишь новое сочинение, которое исполнит ансамбль Intrada. Что это за пьеса?
ДФ Я обратился к руководству для начинающих поэтов Мишеля Уэльбека «Оставаться живым». Моя пьеса на этот текст называется «Маргиналии», то есть комментарии на полях на манер Средневековья. Использую все имеющиеся у меня ресурсы: музыка сочиненная и не сочиненная, электроника, рисунки, текстовые комментарии, в том числе и собственные дневниковые записи.
ВЖ Как связаны Уэльбек и Средневековье?
ДФ Мир Уэльбека – это мрачный мир, мир темнот, в котором видна наша реальность во всех ее ужасающих противоречиях. Во всем, что пишет Уэльбек, читается навязчивая тоска по христианству и средневековому человеку. Мне кажется, Уэльбек хотел бы построить для себя замок, где он мог бы спрятаться от современного мира, вести монашеский образ жизни.
ВЖ Как бы ты охарактеризовал собственную пьесу?
ДФ «Оставаться живым» – руководство о том, как плыть против течения. В этом смысле мои «Маргиналии» сродни расширенному комментарию к тексту Уэльбека. Партитура написана от руки на рулоне газетной бумаги, и напечатанный текст вовлечен в непрерывную практику моего жизнеописания.
ВЖ Любопытно, что в средневековых маргиналиях на полях рукописей можно обнаружить моменты из жизни комментирующего.
ДФ Оставление собственного следа, идущего вслед за текстом Уэльбека, – вот основная концепция «Маргиналий». Интересна и обложка партитуры. Там изображаю себя в латах в момент посвящения в рыцари.
ВЖ Рыцарство?
ДФ Это одна из тем, которая интересна мне в искусстве. Обычно она сопряжена с идеализмом или бунтарством. К примеру, один из моих любимых режиссеров – Ларс фон Триер. Известный скандальной репутацией и нарочитой неприятностью восприятия своих произведений, он близок «рыцарству» Уэльбека. В этом смысле «Оставаться живым» – творческое кредо писателя.
ВЖ Ларса фон Триера даже называли маленьким рыцарем.
ДФ Чем глубже я погружаюсь в текст Мишеля Уэльбека, чем теснее я налаживаю с ним контакт, тем больше чувствую себя готовым пройти это посвящение в рыцари. Как мне кажется, текст «руководства для начинающих поэтов» является таким посвящением. Посвящением тому, как плыть против течения.
ВЖ Как певцы будут размещаться в пространстве?
ДФ Пьеса сложна и насыщенна внутренне, но характер звучания достаточно простой, в чем-то даже плоский. Поверхность звука напоминает мне дешевую газету или старенькое радио. Подобно звуку, который не выходит за рамки двух колонок, стоящих по бокам, экспериментировать с рассадкой певцов не было необходимости.
ВЖ Помню, что впервые услышал твою музыку в исполнении Московского ансамбля современной музыки в 2022 году. Через некоторое время на твоем YouTube-канале обнаружил, что эта композиция превратилась в междисциплинарный проект «Пустыни». Сначала рождается музыка, а позже добавляются графика и другие медиумы?
ДФ Это поворотное для меня сочинение, потому что в нем впервые появляется мой дневник. Тогда я стал участником проекта «Композиторские читки». Для музыкантов МАСМ-ансамбля сочинил лишь нотный текст, дополнительных медиумов не было. Сильно переживал, что отклоняюсь от своей идеи, на тот момент уже сильно меня захватившей.
ВЖ Какой идеи?
ДФ Идеи автопортрета. Помню, что скомкал первый лист партитуры и прямо во время «Читок» напряженно искал, как можно использовать новую музыку для реализации задуманного. Поверх нот вписывал какие-то переживания и состояния, мысли относительно самих «Читок», воспоминания и глубоко личные моменты. Примерял к этому листу комиксовые панели – в тот момент я интенсивнее всего искал форму для своих дневниковых работ.
ВЖ На «Читках» солисты МАСМ приняли твою музыку положительно.
ДФ Меня переполняли чувства – хотелось разреветься от счастья, всех обнять. На следующий день эйфория прошла, и я понял, что произведение не закончено. Полгода собирал его в ту форму, которая была мне интересна. Добавил аудиозапись с голосом Чарльза Буковски, к примеру. И произведение зазвучало живее – появилась какая-то «непричесанность», металлический блеск, сухость и жестокость.
ВЖ А собственный текст добавлял?
ДФ Да, и этот жест был довольно рискованным, ведь там резкие и даже омерзительные вещи о себе, о других… Это похоже на прыжок в бездну. Как будто говорю себе: «Прыгаем, и будь что будет! Разобьемся так разобьемся». Однако эффект получился потрясающий. На Академии молодых композиторов в городе Чайковском Владимир Раннев раскраснелся и даже засмеялся в голос, кто-то иронично восклицал: «Всегда знал, что у тебя в голове чертики копошатся!» А одна участница Академии в порыве гнева хотела уже применить все свои навыки тхэквондо к автору музыки (смеется).
ВЖ Неожиданно!
ДФ Все это гораздо лучше одобрения, потому что это была свобода.
ВЖ Слушая другие твои произведения, для меня очевидны связи с поздним Кейджем. А ты сам как относишься к его творчеству?
ДФ Джон Кейдж научил меня тому, что если какой-то серьезный дядя убеждает тебя в том, что ты не композитор, бояться не надо! Лучше быть никем, чем быть кем-то, втиснутым в рамки… Из всех композиторов нью-йоркской школы Кейдж, пожалуй, от меня дальше всех.
ВЖ Даже так?
ДФ Мортон Фелдман вспоминал, как они втроем – Кейдж, Фелдман и Филип Гастон – гуляют по парку и смотрят на чаек. Кейдж завидует чайкам и говорит: «Как хорошо быть чайкой! Они ведь так свободны». На что Фелдман отвечает: «Ничего подобного, они всегда в поисках пищи». Филип Гастон в этом диалоге не участвует. Он скажет свое слово позже, когда у него наступит тяжелейший личностный кризис, когда он уйдет из дома, когда пустится в беспробудное пьянство и депрессию, и, наконец, когда он выйдет из этого всего с совершенно новым стилем социальной сатиры. Этот стиль не сможет принять даже Фелдман, казалось бы, его единомышленник и лучший друг. Я преклоняюсь не перед Кейджем, а перед Гастоном. Есть что-то схожее между нами.
ВЖ В чем сходство?
ДФ Автобиографичность его работ. Эти «почти что комиксы» – мультфильм о собственном распаде. Мультфильм о том, как рушится вся жизнь. Это сверхчувствительность и бунт против мирового зла. Все это близко мне, и я иду за ним. Но Филип Гастон порывает с Мортоном Фелдманом! А Фелдман для меня, безусловно, номер один. Всему, что у меня получалось в музыке, я обязан его одной маленькой фортепианной пьесе – Piano piece (1964). Фелдман научил меня всему.
ВЖ А литература? Знаю, что некоторые твои творческие идеи напрямую связаны с творчеством Луи-Фердинанда Селина.
ДФ В самые трудные времена мне нужен был собеседник. Им стал Селин, писатель изнанки и черной славы. Тот, кто прославился романом «Путешествие на край ночи». Его антисемитские памфлеты – о них немногие знают – бездна, черная дыра.
ВЖ Мишель Уэльбек называл их лучшими, правда, с оговоркой на то, как бы это ни было неприятно осознавать.
ДФ Селин прошел войну, лагеря, тюрьмы. К концу жизни он заперся дома с женой и окружил себя собаками, потому что смерти ему желали многие. Писатель оказал огромное влияние на литературу битников, на Чарльза Буковски и Эдуарда Лимонова – все то, что интересно мне. На русский язык Луи-Фердинанда Селина переводила Маруся Климова, также один из моих любимых авторов.
Селина часто сравнивают с Мишелем Лейрисом, и в их оппозиции становится ясно, откуда растут мои корни. У Лейриса вместо воображаемой истории на первом месте объективное и точное изображение самого себя – автора; Селин избирает совсем другой тон. У Лейриса фотохроника и желание сохранить достоинство; Селин – это вопль, который не претендует на объективность. Наоборот, в текстах ощущается ужас и удивление от невозможности трезво смотреть на мир, который воссоздает писатель.
ВЖ Почему?
ДФ Мир Селина дурманит, затягивает. Писатель неизлечимо болен этим миром и носит его в себе. Но тем не менее Селина и Лейриса связывает проблематика зла. Зло слишком близко, оно прямо внутри тела, бурлит и извергается откуда-то снизу. В этом слышится что-то подлинное и животное. То, что впоследствии стало фундаментом «низкого материализма», распространившегося в искусстве и философии.
ВЖ Как природное и поэтическое сращиваются для тебя с точки зрения «низкого материализма»?
ДФ В «Теории религии» философ Жорж Батай, апологет «низкого материализма», пишет о сокровенности. Сокровенность понимается им как состояние полного слияния с окружающим миром, как «вода в воде». По мысли философа, человек забыл это состояние, в отличие от животных. В современном обществе – тут я соглашусь с Батаем – сокровенность редуцирована до вещи, а люди подчиняются лишь росту прибыли и производства. Насилие, революции, фашизм – все это следствие утраты сокровенности.
Животная суть, по Батаю, – обитель поэзии. И когда я читаю последнюю селиновскую трилогию [романы «Из замка в замок», «Север» и «Ригодон». – В.Ж.], то вижу как будто бы бессвязный поток слов, которые он буквально выблевывает. Это нескончаемый крик забитого в угол зверя. Отчаянный вопль животного из мира, где царит насилие и смерть.
ВЖ Трилогия Селина повлияла на тебя своей музыкальностью?
ДФ Несомненно. Слова здесь не столь важны, но важен тембр голоса. То, как трилогия звучит, будучи даже только напечатанной на бумаге, – это монохром, взбесившийся Ротко. Первобытная ритуальная монотонность, яростная мантра. Это то, к чему я всегда тяготел, и то, что важно в первую очередь в моих работах.
Слушая или просматривая мои произведения, важно абстрагироваться от текста или музыки. Главное не детали, а целостный поток моей неповторимой плоти… Сергей Дубин, исследователь творчества Селина, называл практику писателя «самозаводящимся письмом». Для меня это находка, помогающая жить и творить, когда обстоятельства далеко не на твоей стороне. Возможно, именно благодаря Селину я до сих пор творчески жив.
ВЖ Ты родом из Волгограда. В какой степени город повлиял на твои произведения?
ДФ Я люблю Волгоград, и его аура незримо присутствует в моих сочинениях. Напротив окна моей волгоградской квартиры стоит элеватор. Это огромное здание, состоящее из гигантских зеленых грязных труб. Над зданием – вывеска: «Город-герой на страже мира и труда». Скульптура «Родина-мать», внушающая ужас и стоическое величие. Скромность и широта, которую я вижу в реке Волге. Город дал мне опыт непричесанного андеграунда – рок-бары, гаражи, пустыри, подъезды. Кричащая сквозь песок сила жизни, и это я воспеваю в своих песнях.
ВЖ Как изменилась академическая музыкальная культура города, на твой взгляд?
ДФ Культура Волгограда, как мне кажется, в упадке. Я бы хотел дать городу немного другой музыки – той, которую он не знает, что-то помимо Шопена или Шостаковича. Помню, как на одном концерте в Серебряковке [сейчас это Волгоградская консерватория им. П.А. Серебрякова. – В.Ж.], где я учился, исполнил Klavierstücke IX Штокхаузена.
ВЖ Думаю, такую музыку там играют крайне редко.
ДФ После концерта ко мне вышла наш преподаватель по сольфеджио. В ее глазах были слезы – она всегда мечтала услышать Штокхаузена вживую… Меня переполняет благодарность к моим волгоградским учителям. Очень хотел бы, чтобы мое интервью прочитала Светлана Александровна Горячева – мой педагог по специальности и человек, благодаря которому я полюбил музыку. Но этому не суждено сбыться – ее уже нет с нами.
ВЖ С интересом прочел твой комикс о Янисе Ксенакисе. С чего началось увлечение рисованием?
ДФ Одно из моих самых первых детских воспоминаний – то, как я лезу под кровать с листком бумаги и карандашом, чтобы побыть в темноте и нарисовать какого-нибудь монстра. Очень расстраивался, что монстры получаются нестрашными… Лет в десять мама купила мне комикс «Фантастическая четверка», и это было одно из самых счастливых событий в моей жизни! А сейчас дома лежит толстая стопка из комиксов, которые я рисовал в детстве. Лет в тринадцать мне подарили книгу «Динамическая анатомия для художников» Бёрна Хогарта. И это было уже что-то серьезное. Буквально утонул в этой книге. Тогда мне казалось, что наконец-то научусь рисовать страшных монстров! Но я даже не догадывался, что у самого страшного монстра будет мое лицо.
ВЖ Что-то темное внутри тебя?
ДФ В своих произведениях не говорю о том, какой мир отвратительный, а я правильный и хороший. Объективирую и пытаюсь осознать, прежде всего, собственную тень, остальные – потом.
ВЖ Планировал ли ты продолжить серию комиксов о композиторах XX века?
ДФ Следующим после Ксенакиса у меня шел Фелдман. Сценарий готов, и в черновом варианте комикс нарисован года два назад. Осталось все перерисовать в чистовик, но сейчас не так много времени и сил на это. В перспективе хотелось бы продолжать делать комиксы о композиторах – не только XX, но и XVII, XIX веков или тех, кто живет сейчас. Конечно, для этого нужны не только время, но и полноценное финансирование.
ВЖ Твои комиксы и иллюстрации невероятно детализированны. Взять хотя бы изображение Фёдора Софронова – музыковеда и главреда альманаха о новой музыке «Время слышать / Слышать время».
ДФ В комиксах не хочу рисовать просто историю, происходящую в абстрактном пространстве. Для меня важны детали, поэтому я погружаюсь в атмосферу эпохи и той страны, где жил композитор. Смотрю кино, из которого можно срисовывать какие-то интерьеры или пейзажи того времени.
В иллюстрациях не сильно стараюсь копировать лицо, скорее – создать мультяшного двойника. Портрет Фёдора Михайловича Софронова, как и другие работы, – персонаж моей «двойниковой вселенной». Все это является продолжением моего дневникового проекта.
ВЖ То есть портреты продолжают деятельность Дани Фисько?
ДФ Да. Коллекционирую красивых людей, талантливых и не от мира сего. Будто вижу красивые цветы, непонятно откуда взявшиеся в такой сухой земле. Хочется их полить, дать им тепла и напомнить, что они большая редкость в нашем мире. Как правило, дарю героям их портрет. Надо бы и Фёдору Михайловичу оригинал передать.
ВЖ Ритуал такой?
ДФ Как граффити живут на городских стенах, так и мои портреты живут в домах людей. Дарить портрет – способ творческого самораспространения, и для меня он дороже любого композиторского концерта. Думаю, портреты, определенно, светлая сторона моего творчества. Кстати, подобные портреты можно встретить и в литературе – у Селина или Буковски. Сквозь черноту их пессимистичных миров врывается зрелище странной и причудливой красоты. Видишь, как глаза этих мрачных писателей озаряются любовью.
ВЖ Взгляд снова упал на твой автопортрет. Даня Фисько растворен в нем полностью?
ДФ Наши отношения с автопортретом – не столько про художника и произведение, сколько отношения внутри самозакручивающейся спирали. Я как автор нахожусь не снаружи, а внутри. Это игра на поверхности зеркал. Это отражение зеркал в зеркалах.
