In memoriam
Есть одна любопытная закономерность, связанная с Шостаковичем и его наследием: чем мы от него дальше – год за годом, с течением времени, которое невозможно остановить, – тем он к нам ближе. Современнее, актуальнее, острее воспринимается и его музыка, и он сам. И все те вопросы, которые были острыми и спорными, по-прежнему таковыми остаются, когда речь заходит о Шостаковиче, особенно если тема обсуждается честно и всерьез.
Современное медийное пространство наполнено самого разного рода информацией о жизни, работе, мнениях и взглядах этого композитора – и любой, кто захочет о нем что-нибудь узнать, постоянно сталкивается с явными или скрытыми, опосредованными цитатами, выдержками, фрагментами из одного и того же источника: англоязычной книги Соломона Волкова под названием Testimony – «Свидетельство». Ее регулярно называют «мемуарами» Дмитрия Дмитриевича – и с той же регулярностью напоминают историю ее выхода в свет в начале 1980-х годов: «тайно вывезенная на Запад рукопись» и т. п. – причем одни сомневаются, другие твердо верят, третьи колеблются…
Это очень интересный текст – хоть и не изданный до сих пор на языке оригинала, то есть по-русски, – но с ним есть ровно одна проблема. Не доказана его подлинность. И вряд ли когда-нибудь будет доказана, коль скоро уж это не удалось автору за сорок с лишним лет. А пока подлинность не доказана – это апокриф. Или просто книга Соломона Волкова, написанная «как бы от лица Шостаковича». И чтобы ясно себе представлять, чтó в этом «Свидетельстве» может, а что в принципе не может быть правдой, обратимся к другому свидетельству, без всяких кавычек, и к свидетелю. Который знает точно – что было, а чего не было. К Ирине Шостакович, вдове Дмитрия Дмитриевича.
В августе 2000 года Ирина Антоновна написала в газету «Московские новости» открытое письмо, которое было потом опубликовано и другими мировыми СМИ, включая The New York Times. Там все предельно ясно и честно сказано – и эта правда как была правдой из первых уст, так и останется.
И когда Вам, уважаемый читатель, в следующий раз попадется какая-нибудь интригующе хлесткая фраза, будто бы принадлежащая Шостаковичу, помните: чем она ярче и резче, тем больше вероятность, что Дмитрий Дмитриевич никогда ничего подобного не писал и не говорил.
В 118-й день рождения Дмитрия Шостаковича с согласия Ирины Антоновны мы приводим ниже фрагмент текста этой публикации.
«Часто во время интервью меня спрашивают о достоверности книги Соломона Волкова, которую он издал в качестве записанных им воспоминаний Шостаковича. Вот мое свидетельство, то, что мне известно по этому поводу. Волков был сотрудником редакции журнала “Советская музыка”, в редколлегии которого состоял Д.Д. Шостакович. По просьбе своего ученика и коллеги Б.И. Тищенко Дмитрий Дмитриевич согласился принять для бесед, предназначенных к публикации в журнале “Советская музыка”, малоизвестного ему Соломона Волкова. Таких бесед состоялось три, каждая по 2–2,5 часа, не больше, от более длительного общения Дмитрий Дмитриевич уставал и терял интерес к собеседнику. Две из них происходили в присутствии Б.И. Тищенко. Магнитофона при этом не было. На вторую встречу Волков прибыл с фотоаппаратом и просил Б.И. Тищенко, а затем меня сделать фотографии на память. На третью встречу он принес готовую фотографию и попросил Дмитрия Дмитриевича надписать ее. Дмитрий Дмитриевич написал обычный текст: “Дорогому Соломону Моисеевичу Волкову на добрую память. 16/XI 74”, а затем, словно почувствовав неладное, вернул Волкова и, как вспоминает сам Волков, дописал: “На память о разговорах о Глазунове, Зощенко, Мейерхольде. Д.Ш.”
Это перечень тех, о которых шла речь на встречах с Волковым. Из этого перечня следует, что разговор велся о музыкальной и литературной жизни довоенного Ленинграда и не более того. Через некоторое время Волков принес Дмитрию Дмитриевичу напечатанную расшифровку бесед и попросил подписать каждую страницу внизу. Это была тоненькая стопочка листов, и Дмитрий Дмитриевич, справедливо полагая, что он непременно увидит материал в корректуре, читать его не стал. Я вошла в кабинет Дмитрия Дмитриевича в тот момент, когда он, стоя у стола, не присаживаясь и не читая, подписывал эти страницы. Волков забрал материал и ушел, а я спросила у Дмитрия Дмитриевича, зачем он подписывал внизу каждую страницу, что было необычно. Дмитрий Дмитриевич ответил, что Волков сказал ему, что введены новые цензурные правила и без его подписи у Волкова не примут материал в редакции. Видимо, как раз в то время Волков подал документы на выезд и уже имел намерения использовать в виде первого шага за границей этот материал.
Вскоре Дмитрия Дмитриевича не стало, и планы Волкова расширились. О существовании этих записей, со слов самого Волкова, было известно многим. Это грозило осложнить его выезд. Он добился приема у приехавшего в Москву секретаря компартии Италии г-на Берлингуэра и, показав подписанную Шостаковичем фотографию, пожаловался, что его, Волкова, друга Шостаковича, задерживают по политическим мотивам. В газете итальянской компартии появилась статья о Волкове с той же фотографией. Рычаг сработал. Встретив Волкова на концерте, я попросила его зайти и оставить мне копию имеющегося у него не авторизованного (ибо не был прочитан Дмитрием Дмитриевичем) материала. Он ответил, что материал уже переправлен им за границу, и если его, Волкова, будут задерживать, то материал напечатают, да еще с прибавлениями. Вскоре он уехал, и больше я его никогда не видела.
Прибавления не заставили себя ждать. Затем он начал искать издателя, обращаясь за протекцией к влиятельным музыкантам, прикладывая к своим обращениям все ту же фотографию с Шостаковичем.
Затем во врезке к буклету к пластинке с записью оперы “Леди Макбет Мценского уезда” под управлением М. Ростроповича, вышедшей за границей, я прочитала, что Волков был ассистентом Шостаковича, а позже в предисловии к книге Волков сообщил, что, когда никого не было дома, Шостакович звонил ему, и они втайне виделись. Фантазия богатая, но лживая, хотя бы потому, что Дмитрий Дмитриевич в эти годы был тяжело болен, и одного его мы никогда не оставляли. И жили мы главным образом вне Москвы, на даче. Да и от кого и что скрывать? Имя Волкова начисто отсутствует в письмах Шостаковича того времени, например, в письмах к И.Д. Гликману.
Издатель нашелся в США, началась рекламная кампания. Отрывки из книги появились в немецком журнале и достигли России, где в то время существовала государственная монополия на продукты интеллектуального труда. ВААП запросил экспертизу подписи Шостаковича. Американские эксперты подлинность подтвердили. Книга была напечатана. Каждую из глав этой книги предваряла надпись рукой Дмитрия Дмитриевича: «Читал. Шостакович». Как мне точно известно, именно таким образом Шостакович подписывал намеченные к публикации статьи разных авторов, которые ему регулярно присылали на просмотр из журнала “Советская музыка”, затем материал возвращался в редакцию, где работал Волков. К сожалению, американские эксперты, не знающие русского языка, не могли (да и задача не стояла) соотнести подпись Шостаковича со смыслом напечатанного на странице текста, не имевшего к книге Волкова никакого отношения. Думаю, что мое предложение верно, тем более, что подобная надпись автора на своем материале для знающего русский язык звучит несколько странно.
Что касается прибавлений, то сам Волков говорил мне, что много беседовал о Шостаковиче с разными людьми, в частности с Л.Н. Лебединским, впоследствии недобросовестным мемуаристом, с которым Шостакович задолго до того прекратил всякие отношения. Принял Волкова, по его просьбе, друг Шостаковича кинорежиссер Л.О. Арнтштам – он сам с сожалением говорил мне об этом. Рассказ о телефонном разговоре со Сталиным – с его слов. Все это вошло в книгу в том виде, как это воспринял и позволил себе изложить от имени Шостаковича Соломон Волков.
Книга была переведена на многие языки и напечатана во многих странах, кроме России. Сначала Волков говорил, что против русского издания возражают американские издатели, потом, что в России ему не предлагают достаточного гонорара, затем, что те, кто предлагает издание в России, – жуликоватые коммерсанты, и, наконец, что он продал свою рукопись в частный архив, и теперь она недоступна. Обратный перевод снимает ответственность и сулит новые возможности».
