In memoriam
В этом году исполнилось сто лет со дня рождения альтиста Рудольфа Баршая (1924-2010), одного из создателей Квартета имени Бородина, основателя (1956) и главного дирижера Московского камерного оркестра, первого исполнителя некоторых важнейших сочинений советского периода, а также уникального интерпретатора музыки барокко и классицизма, – благодаря Баршаю и его оркестру зазвучавшей по-новому, без «романтических» излишеств «большого» дирижерского стиля. Специально к памятной дате мы подобрали фрагменты интервью Рудольфа Баршая 2007 года, а также – в качестве постскриптума – публикуем высказывание выдающегося гобоиста, солиста Московского камерного оркестра Евгения Непало (2016). Беседовала Евгения Кривицкая.
Я был учеником Шостаковича, но также мы близко с ним общались, он бывал у меня в гостях. Дмитрий Дмитриевич был изумительным собеседником, остроумным, пусть и саркастичным. Я играл в первом составе квартета имени Бородина, и позвонил Дмитрию Дмитриевичу с просьбой, что мы выучили его Первый квартет и не мог бы он нас послушать. Он поинтересовался, когда наша следующая репетиция, и, узнав, что на следующее утро в консерватории, обещал быть. На другой день в девять часов я встречал его возле Малого зала консерватории. Он приехал, мы поднялись в 47-й класс, и он, профессор, выдающийся композитор, 10 минут извинялся перед нами, мальчишками, за опоздание на три минуты! На нас это произвело громадное впечатление! А после репетиции я набрался смелости и спросил его, не могу ли показать ему свои композиторские работы: тогда как раз началось мое увлечение инструментовкой. Шостакович разрешил и добавил: «Только лучше звоните в 9 утра, тогда я подхожу сам к телефону». С тех пор в течение 30 лет не было случая, чтобы он сказал мне, что занят, перезвоните через неделю. Обычно на мой вопрос, когда можно показать новую партитуру, он отвечал: «Что вы сейчас делаете? Приезжайте». Или, в крайнем случае: «Жду вас завтра утром». Его уроки – это что-то необыкновенное! Он брал мою партитуру, клал на стол и просматривал ее, 15-20 минут, даже полчаса. Потом подходил к роялю и играл целый кусок, не пропуская ни один голос – как Моцарт!
Были разные причины, побудившие меня к отъезду. И личного характера, и то, что нельзя было играть современную музыку, которая во всем мире считалась уже классикой. Сколько душевных сил было потрачено на то, чтобы получить разрешение на исполнение Хиндемита, Стравинского! Мы сыграли концерт «Думбартон оакс» в Большом зале консерватории при полном аншлаге. Это был и политический успех, еще до приезда Стравинского в Россию. Еще я боролся за «Просветленную ночь» Шёнберга: ее не разрешали до тех пор, пока приехавший на гастроли западный оркестр не исполнил ее. Потом мне периодически запрещали выступать на Западе.
Самые лучшие оркестры в Лондоне. Например, Philharmonia, бывший оркестр Клемперера. Замечательный коллектив. Они до сих пор сохранили дух этого великого дирижера, а те, кто постарше, помнят и его указания. С ними прекрасно работать, и даже пару раз я согласился дать концерт с одной репетиции, хотя обычно я так не делаю. Так мы исполнили Восьмую симфонию Шостаковича. Представляете, с одной репетиции! Правда, я заранее попросил своего импресарио предупредить, что я привезу ноты с моими штрихами. Они согласились, я приехал, поставил партии на пульты. И их тогдашний концертмейстер, Кристофер Уоррен-Грин, феноменальный скрипач, прямо впился глазами в ноты и идеально сыграл с листа, не пропустив ни одного указания. А на концерте они сыграли настолько вместе, все одинаковой атакой, сделали все замедления настолько синхронно, что если бы велась запись, так это был бы вариант для Дойче граммофон. Мне нравится сотрудничать с Токио филармоник, с оркестром Баварского радио, западногерманского радио, с которым я записал все симфонии Шостаковича. И с «Виртуозами Москвы» я с удовольствием работал. Должен сказать добрые слова в их адрес. Оркестранты репетировали с большим энтузиазмом и интересом. Они не «задирают нос», как случается в знаменитых оркестрах, где музыканты думают, что все уже знают. На самом деле – никто ничего не знает. «Виртуозы Москвы» схватывали все налету. Они охотно выполняли мои замечания, так как понимали, что потом будут лучше звучать.
Там много хорошего, но встречаются среди дирижеров шарлатаны, которые доходят до того, что требуют играть без вибрации не только Баха и Моцарта, но и Бетховена, Брамса… Еще они придумали «раздувать» на крещендо каждую длинную ноту. Меня это приводит в ужас! В такой трактовке я слышал «Искусство фуги». Это был какой-то «кошачий концерт»! Играть совсем без вибрато – абсурд. Я исхожу из качества звука, а оно прямо зависит от вибрации. Если палец не крепко нажимает на струну, то звук получается «серый», шипучий, с призвуками – как будто посыпанный пеплом. Вибрация же способствует нажиму пальца на струну, поэтому я – за вибрацию. Но смычок должен быть при этом легким. Что касается длинных нот у струнных, то когда ее долго тянешь смычком, она действительно становится тише. Но надо добиваться не крещендо, а ровного красивого звучания. Для меня ориентир в этом вопросе – орган, идеальный инструмент для полифонии, у которого звук динамически не меняется.
Первое, что я сделал, уехав за границу, – стал искать манускрипт Десятой симфонии Малера. Он обнаружился в Копенгагене у одного датского композитора, ученика Альбана Берга. Я на коленях умолял дать ее на несколько часов! Он отказывался: бесценная вещь, свадебный подарок его жены. Потом он пришел после концерта, где я исполнял Девятую симфонию Малера. На мое счастье ему очень понравилось, и он согласился мне дать партитуру на одну ночь. Я поехал на радио, там сделали мне копию. И в 7 утра, перед аэропортом, я оригинал вернул. Что касается Деррика Кука, то, хотя мне не все нравится в его редакции, но надо отдать ему должное. Он проделал колоссальную работу, расшифровав записи Малера, иногда почти не читаемые. 18 лет я обдумывал в голове свой вариант завершения, следуя заветам Шостаковича: сочинять музыку в голове, а не за роялем и не за столом. И только когда партитура стала ясна, я приступил к записи и потратил на это еще два года. Она опубликована в венском издательстве Universal, и Джонатан Карр, крупнейший специалист по Малеру, пришел на ее премьеру во Франкфурте и отзывался о ней очень хорошо.
 |
Евгений Непало, народный артист России |
Будучи студентом, я подрабатывал в кино, где перед сеансами мы играли получасовые концерты. Перед каждым сеансом пускали журнал «Новости дня». И вдруг там показывают выступление оркестра – небольшого, человек 12: играют стоя, все во фраках. Исполняли фрагмент из Второй оркестровой сюиты Баха. Я был потрясен – звучало чисто, прозрачно, виртуозно. Это был Мюнхенский камерный оркестр под руководством Вильгельма Штросса, гастролировавший тогда в России: их концерт прошел в Большом зале консерватории, а потом состоялась встреча в Доме композиторов. Некоторые московские музыканты – Рудольф Баршай, Генрик Талалян, Андрей Волконский, Татьяна Николаева – с ними общались. Возникла идея – почему бы у нас не организовать что-то подобное. Так родился Московский камерный оркестр: они собирались по вечерам, в свободное от своих работ время, репетировали. Этот начальный период я не застал, знаю о нем по рассказам моих товарищей. Я же к ним присоединился в 1959 году, когда Баршай пригласил меня принять участие в гастролях в Латвию.
Вначале репетиции показались мне очень необычными. На Радио я к тому времени успел поработать с такими мэтрами как Светланов, Рождественский, Мелик-Пашаев, Небольсин, Хайкин… По сравнению с ними Баршай дирижировал непонятно, часто его рука шла вверх, когда надо было показывать сильную долю, хотя обычно ее отбивают вниз. Потом я понял, что он так делал специально, из художественных соображений – чтобы, к примеру, в 29-й симфонии Моцарта в начале первой части избежать акцента. Кроме того, каждую программу мы десятки раз репетировали, добиваясь почти автоматизма, прежде чем выходили с ней на сцену. Квартетную методику работы он применил к камерному оркестру: часами скрипачи тянули одну ноту, выстраивая ансамбль. Он любил повторять любимый им афоризм, якобы Антона Рубинштейна: «Людям “средних” способностей очень вредно долго заниматься технологией. Но вы же прекрасные музыканты, поэтому давайте еще раз сначала повторим».
Постепенно мы обрастали нотным материалом различных редакций. Но Баршай всегда использовал уртекст и этим очень гордился. Куда бы мы ни приезжали – в Германию, где исполняли Генделя и Баха, в Италию – с Корелли, Альбинони и Вивальди, в Англию – с Пёрселлом, – нас везде слушали с восхищением, была прекрасная пресса. Хотя сейчас невозможно исполнять старинную музыку так, как 50 лет назад, но тогда наши интерпретации соответствовали европейскому стандарту.
