In memoriam
Редко можно встретить автобиографию творца, в которой бы тот благодарил Судьбу за легкий взлет к вершинам. Александр Гречанинов, соприкоснувшийся с радостями, печалями и катастрофами этого мира, назвал его прекрасным. Переступив порог девяностолетия, он задавался вопросом: «Выполнил я свой жизненный путь?» А требовал он от себя главного: передать слушателю и исполнителю все, что проживается автором в момент создания нотного текста.
Иногда с глубоким сожалением и даже обидой, а порой с юмором пишет мудрый, состоявшийся музыкант о своей жизненной истории. Разве возможно отделить ее от творческой? Поэтому позднейшее (американское) издание мемуаров Александра Тихоновича Гречанинова носит более точное название: «Моя жизнь». Определение «музыкальная» кажется излишним.
Гречанинов напишет в поздние годы: «О существовании музыкального искусства как такового в серой семье моих родителей, конечно, никакого представления не было. Но оба они были музыкальны от природы. Мать за работой, если не было чтения, тихим голосом всегда что-нибудь напевала. К сожалению, это были не народные старинные песни, а сентиментальные мещанские романсы. У отца репертуар был лучше. Он часто, когда бывал дома, любил петь церковные песни».
На протяжении всей своей жизни Гречанинов сожалел о том, что его систематические музыкальные занятия начались поздно, что ему пришлось компенсировать упорнейшим трудом невнимание педагогов. Возможно, это и стало одной из причин трепетного отношения Гречанинова к детской музыке. Еще до завершения консерваторского образования он давал много частных уроков, выстраивая их по собственной системе. Позднее для учебного хора Училища Гнесиных он написал немало песен: «Весело было писать, весело было слушать свои “хорики” в прелестном детском исполнении». Композитор словно компенсировал свое спонтанное музыкальное взросление, сочиняя «хорики» и выразительнейшие фортепианные «пьески».
Самому Гречанинову пришлось совершить буквально прыжок через бездну. Выискивая в своем окружении по крупице то, что отзывалось бы его музыкальным представлениям, он, наконец, услышал заветное слово «консерватория». Невеста старшего брата Александра училась именно там: от нее молодой человек узнал о том, что «жили-были на свете великие музыканты – Гайдн, Моцарт, Бетховен и другие, подарившие миру замечательную музыку».
С героическим старанием гимназист Александр Гречанинов начал подготовку к поступлению на младшее отделение Московской консерватории. Экзамен прошел успешно – не столько благодаря исполнению этюдов, сколько природному музыкальному слуху. 1 сентября 1881 года Гречанинов был зачислен в класс Николая Дмитриевича Кашкина. Позднее его наставником стал Василий Ильич Сафонов. Самыми яркими впечатлениями от девятилетнего пребывания в консерваторских стенах (система обучения подразумевала тогда два внутренних «цикла» – пятилетний и четырехлетний) стали посещения концертов, оперных спектаклей… и предложение Сафонова заниматься теорией композиции.
Гречанинов к тому времени уже начал сочинять, и новые предметы захватили его. Однако конфликт с Антоном Аренским заставил Александра бросить консерваторию. Но не музыку. Основательно подготовившись, он отправился на прослушивание в Петербург, к Николаю Андреевичу Римскому-Корсакову. И 1 сентября 1890 года был принят в его класс.
К моменту окончания Петербургской консерватории композитор был автором немалого количества романсов. Его экзаменационной работой стала кантата «Самсон». Написанная за месяц (таковы условия!), она была удостоена чести публичного исполнения в Михайловском дворце. Критики, откликаясь на премьеру, подчеркивали близость стиля сочинения творческому методу Римского-Корсакова. Один ироничный журналист даже предложил «кучкистам» поздравить друг друга с ценным «приобретением».
Однако не все могли знать, что Гречанинов и Римский-Корсаков могли бы разойтись на почве разного отношения к творчеству Чайковского. Молодой композитор относился к нему с обожанием. Творческое взросление Гречанинова совпало, по его признанию, с «восходящей все выше и выше звездою Чайковского». Римский-Корсаков все же был более сдержан в оценке творчества современника: сказывалось эстетическое «противостояние» московской и петербургской композиторской школ – явление, не вполне понятное современному меломану, но актуальное для последних десятилетий XIX века. Оппонентов во многом примирила, увы, внезапная смерть Чайковского и исполнение его Шестой симфонии под вдохновенным управлением Эдуарда Направника.
Чуть позднее Римский-Корсаков признает за учеником право быть и «москвичом», и «петербуржцем», сохранять традиции и чувствовать новые музыкальные веяния. Для самого же Гречанинова первые годы после консерватории оказались очень активными, плодотворными. Он написал свой Первый квартет, который был отмечен премией конкурса Беляева, Первую симфонию, значительное количество хоров, два сборника романсов.
Важной частью творческой жизни Гречанинова на рубеже двух столетий стал театр. Получив от Станиславского предложение написать музыку для «Царя Федора Иоанновича», а затем для «Смерти Ивана Грозного», он согласился сразу же: композитор видел, как ново, необычно шла работа в молодом Художественном театре. Особую роль режиссер отвел музыке в «Снегурочке» – точнее, не музыке, а музыкально-шумовым эффектам спектакля. Это было совершенно не похоже на традиционную оркестровую театральную партитуру. Работа с выдающимся режиссером даже заставила задуматься композитора о погружении в эту сферу. Но все же обстоятельства сложились так, что все больше времени Гречанинов посвящал духовной музыке.
Две его литургии (1898, 1903) вызвали большой интерес как в регентско-певческой среде, так и в широком кругу любителей русского духовного пения. Сам композитор чувствовал, что стремление к традиционным попевкам (обиходу), отказ от оперных черт – это верный путь к возвращению в духовную музыку православного, славянского начала. Обосновывая свое понимание новых форм развития церковного пения, Гречанинов написал статью «О духе церковных песнопений».
Впереди еще были «Страстная Седмица», «Всенощное бдение», хоровые концерты. Со значительным успехом композитор раскрывал свою индивидуальность и в камерных ансамблях (его Первое трио, к примеру, получило высокую оценку С.И. Танеева), и в оперном жанре. Опера «Добрыня Никитич» была представлена в Большом театре осенью 1903 года с Шаляпиным в заглавной партии. Как бы критично ни относился к премьерной постановке сам композитор, мнение Римского-Корсакова, считавшего «Добрыню» «хорошим вкладом в русскую оперную музыку», его вдохновляло.
К 1912 году Гречанинов закончил работу над совершенно иной по стилю оперной партитурой – «Сестрой Беатрисой» по мистерии Метерлинка в переводе Балтрушайтиса. Самое удивительное, что после погружения в фольклорный и православный пласты, композитор освоил католический стиль. Опера была представлена в частном театре Зимина, но композитор не был удовлетворен сценическим решением. Спустя годы она была представлена в Париже – в соответствии с представлениями Гречанинова и без упреков со стороны прессы в неоднозначности трактовки религиозной темы (образа Богоматери).
Год 1917-й оказался рубежным для композитора – как и для многих его современников. Увидеть роковой исход того, что поначалу казалось давно ожидаемым обновлением общественно-политической жизни, Гречанинов смог довольно скоро. Его дом оказался между территориями двух враждующих сторон. Постоянные обстрелы, опечатанные комнаты и прочие трудности – в таких условиях создавалась «Демественная литургия» для солиста с сопровождением. В ней композитор впервые ввел звучание органа и оркестра. Это стало плодом его долгих размышлений о взаимодействии музыкальных традиции западной мессы и православной обедни. Несмотря на тяжелейшие условия, это сочинение все же было исполнено в России. Позднее, уже в Париже в этой партитуре появились четыре хоровых номера и ставшая знаменитой «Сугубая ектения» для баса с хором. Знаменитой ее сделало великолепное исполнение Федора Шаляпина. (Парадоксальным образом сложилось так, что и советскому слушателю это сочинение стало известно – благодаря художественной дерзости режиссера Леонида Гайдая, включившего фрагмент записи «Ектении» в одну из своих комедий.)
Каким бы сложным ни было решение об отъезде за рубеж – на время или навсегда? – оно было принято. В 1925 году Александр Гречанинов с семьей уезжает в Париж. Последние годы жизни на родине, за исключением материальных сложностей, были удачны для Гречанинова: несколько раз прозвучала его Третья симфония, часто исполнялись романсы, квартеты.
25 октября 1924 года был торжественно отпразднован юбилей Гречанинова – с исполнением Второй литургии в храме, выступлениями детского хора в консерватории. Но в Париже его ждали новые перспективы, политическая защищенность и верные поклонники. Отправляясь за рубеж, Гречанинов отчетливо понимал, что в моде все «модернистское», и вряд ли его академическая музыка будет воспринята широкими кругами. Однако не только «модернизм», но и русские традиции XIX века понемногу завоевывали достойные места в европейских концертных программах. Очень тепло была воспринята, к примеру, Четвертая симфония (1927), посвященная великому Чайковскому. В ней композитор использовал несколько тем из сочинений мастера и блестяще развил их в едином лирическом потоке. С огромным успехом исполнялась в Париже и на гастролях в Америке «Демественная литургия». Ее успех можно объяснить и большим сообществом русскоговорящей публики, и некоторой «экзотичностью» славянско-православной мощи. Но все же главным фактором остается звучание этой музыки – ее религиозность и проникновенность.
Сам Александр Гречанинов, рассказывая о своей композиторской работе за рубежом, признавался: «В сочинениях моих, написанных здесь, как будто еще более чувствуется моя русская природа, чем в прежних, написанных дома». Это ощущается с первых тактов Пятой симфонии (1937-1938), исполненной впервые Леопольдом Стоковским и имевшей огромный успех. Если Четвертую симфонию можно с полным правом назвать приношением «москвичу» Чайковскому, то последнюю, Пятую, – даром «петербуржцам», Бородину и Римскому-Корсакову.
Вместе с тем композитор был очень увлечен западной музыкальной традицией и написал «Праздничную католическую мессу», а следом, после ее одобрительного приема, так называемую «Вселенскую (Экуменическую) мессу» для солистов, хора, оркестра и органа, в которой соединились «попевки православной церкви, григорианские и еврейские с текстом католической литургии». Впервые она прозвучала в Бостоне, в 1944 году под управлением Кусевицкого. Это событие стало одним из самых знаковых на новом этапе жизни стареющего композитора: по известным трагическим причинам в 1939 году он спешно покинул Европу и обосновался в Америке.
Последние годы его жизни были внешне успешными: часто исполнялись его грандиозные духовные сочинения, две последние симфонии. Он написал оперу-эксперимент «Женитьба» по Гоголю. Фрагменты его первой оперы «Добрыня Никитич» исполнялись довольно часто. Но беспокойство жило в его душе: он сострадал родной стране в тяжелой борьбе с фашизмом, с послевоенными трудностями, он заботился о том, чтобы русская музыка звучала как можно чаще за рубежом. Бесконечно тосковал о любимой Волге, Москве, Петербурге-Петрограде. Но понимал, чтó его ждет на родине как «духовного композитора» («…а я так дорожу этим званием…»)…
