Персона
XIV Международная академия молодых композиторов в Чайковском прошла в расширенном составе: к основной программе и лаборатории электроакустической музыки добавились воркшоп по импровизации и спецкурс для журналистов и музыкальных продюсеров. Татьяна Яковлева (ТЯ) пообщалась с одним из спикеров спецкурса Богданом Корольком (БК) о гениях-одиночках, о диффузии в концертных программах и сентиментальности на Урале.
ТЯ Богдан, тебя многие знают как человека из балетной среды, классно пишущего тексты. Диапазон твоей работы сильно шире, можешь о ней рассказать?
БК В театре «Урал Опера Балет» у меня две официальные должности – помощник художественного руководителя балета и редактор издательского отдела. Так вышло, что оба непосредственных начальника – мои давние друзья и коллеги, Максим Петров и Александр Рябин. Дружба со службой врозь, а хорошая работа в моем понимании – командный спорт, сложная игра за одним столом на равных. С редакторством более понятно, как помощник я делаю многое: составляю планы на сезон с худруком, курирую спецпроекты с партнерами театра, ищу музыку для хореографов труппы, новых композиторов и художников, координирую постановочные команды. Это близко работе креативного продюсера в кино, но в музыкальном театре такой должности нет. То же касается понятия «драматург» – в российской опере и тем более в балете оно не прижилось.
ТЯ Какие ты видишь последствия для себя, что у нас нет устойчивого представления о драматургах и креативных продюсерах?
БК Последствия прямые – финансовые. Заказчики не всегда понимают, за что должны платить. Считается, что хореограф сам себе драматург, а про музыку все расскажет дирижер. Я не занимаюсь литературой, а придумываю спектакль с постановщиками шаг за шагом. Если театр заказал новый балет, сначала готовится сценарий – не синопсис для программки, а большая таблица, мануал для всей постановочной команды, он же конспект с ключевыми формулировками. Я сам танцевал и что-то понимаю в сцене. Потом нужно найти композитора, дать ему предельно точное задание, помогать в процессе. В «Урал Опере» мы стали настолько жадными, что для балета «Сказки Перро» ангажировали трех композиторов: Алексей Боловлёнков и Дмитрий Мазуров впервые писали балет, Настасья Хрущёва – опытный Людвиг Минкус нашего времени (на сравнение с Цезарем Пуни она обижается).
Старая музыка тоже требует работы. Невозможно взять большой балет прошлого века и поставить «как написано»: сегодня у хореографов другие средства рассказывать историю в танце. Важно понять, какие смыслы в старых историях и давно сочиненной музыке мерцают сегодня. Так мы работаем с «Каменным цветком» Прокофьева, где я приглашен драматургом. Благодарен хореографу Антону Пимонову и директору нашего театра Андрею Шишкину, которые понимают, что я делаю.
ТЯ Одна голова хорошо, но столько дел ей просто не успеть.
БК Всегда при художниках, режиссерах, хореографах, по крайней мере, в ХХ веке, были советники и консультанты – у Мейерхольда, Григоровича, Товстоногова. Многие имена ушли в архивное небытие. Сегодня в театральном мире все знают прекрасного Олега Лоевского – он всеобщий повивальный дед, Фея Сирени, но ни в одной должности не состоит, на афишах нет его имени. Я сейчас заступаюсь за всю когорту моих коллег и наставников. Нам всем привита мысль: подсказывай и не высовывайся, ты не художник. У всех в ДНК вшито разделение на художников и обслуживающий персонал. Наверное, кто-то должен вкручивать художникам интеллектуальный пропеллер. В работу великих одиночек, которые возвышают до себя или низвергают со своего Олимпа, я не верю и мне такая работа не интересна.
ТЯ Как ты объясняешь эту ситуацию и такое деление?
БК Исторически сложились две вещи. Первая – представление об искусстве как о деятельности гениев-одиночек. Есть ряд портретов на стене: Пушкин, за ним Лермонтов, Гоголь и Чехов. Еще были «поэты пушкинского времени» – планеты-спутники, без них Пушкин не такой нарядный, но их портреты мы на стенку вешать не будем. Вторая – понятие о том, что искусство и коммерция есть вещи несовместные, а поколение менеджеров убило высокие помыслы. Оба стереотипа заставляют ужасаться фразой «художественное производство». Сейчас все возвращается к нормам доромантической эпохи.
Искусство снова начало осознаваться как оперативное производство для текущего дня, художники не плюют в вечность, а занимаются здоровым ремеслом.
ТЯ «Урал Опера» выработала стратегию регулярных заказов композиторам. Как вы выбираете авторов? Чувствуется уклон в сторону питерских героев.
БК Мы же здесь все из Петербурга – Максим Петров, Антон Пимонов, я, все в каждом вздохе смертный воздух пили. Но мы выбираем не по прописке, а по художественным качествам. Повторю вслед за Юрием Красавиным: больше нет петербургской и московской школы. Ушло представление, что есть хорошие «Московские конфеты», как назывался магазин в доме моего детства в Омске, а все остальные конфеты провинциальные. Провинция в головах, не на местах.
ТЯ Ощущаешь ли ты разницу в атмосфере самих городов – Екатеринбурга и Петербурга?
БК Из Петербурга, как бы его ни любил, пока что выкачали воздух. Триста с лишним лет пассионарность Петербурга идет по синусоиде. Были моменты мощной витальности – Серебряный век, потом конец двадцатых, несмотря на весь кошмар и постоянное ощущение гниения. То же было в конце девяностых и начале нулевых. Сейчас Петербург в минус-фазе. Поэтому мы все оказались здесь. В Екатеринбурге энергия города и горожан позволяет делать почти все, что хочется.
Екатеринбург – город не сентиментальный, а я сентиментальный человек. Имею в виду чувствительность, позволение себе быть несовершенным. Екатеринбург любит надевать броню и не может окончательно уйти от образа уралмашевского гопника. Вспомню нашу недавнюю премьеру «Картинки с выставки». Ее поставила Аня Щеклеина – один из самых крутых российских хореографов современного танца. Она из Екатеринбурга. На сцене никто не грызет малахит и не сидит на кортах в трениках – но это спектакль об Урале: где на нас броня, а где мы ее снимаем и кем себя при этом чувствуем? Для нас с артистами это были важные уроки жесткости и нежности, закрепощения и расслабления, доверия друг к другу.
ТЯ В Екатеринбурге ты взаимодействуешь с горожанами еще как куратор концертов. Что для тебя важно в этом диалоге?
БК В Ельцин Центре мы с пианистом Германом Мархасиным пятый сезон делаем циклы «Прекрасная музыка» и «Легкая музыка». Всегда ставим в одной программе музыку разных времен и скрепляем ее жесткой логикой, пусть и не подаем свои идеи в лоб. Мы не указываем годы жизни авторов и годы сочинения, исходя из нехитрой мысли, что вся музыка есть музыка, ее вредно делить на классическую и современную. Для кого-то и «Весна священная» до сих пор «современная».
ТЯ Любимые «сто лет новой музыки».
БК Сто лет, а она как новая! Это потрясающая аберрация. Бытовое время ускорилось настолько, что пятнадцать лет назад, времена первого айфона – уже ретро, другая эпоха.
В так называемом академическом искусстве время, наоборот, растянулось до невероятия.
1913 год – современная музыка. В условном Дармштадте спустя полвека производят ту же музыкальную заумь.
ТЯ Атмосфера частично сохраняется, но и Дармштадт меняется. Например, исполняют «Музыку для аэропортов» Брайана Ино, но в академичной оранжерее с жесткими стульями.
БК Интересно, когда рядом с Брайаном Ино играют Марена Маре и неизвестного современника. Мне не кажется правильным строить для современной или старинной музыки выгородки и лягушатники. Важно сопоставлять – это вопрос кругозора публики и музыкантов. Когда мы сталкиваем условных Алексея Сысоева с Петром Ильичом Чайковским, мы можем иначе услышать знакомого Чайковского (вопрос, хорошо ли мы его знаем) и объемнее воспринять незнакомого Сысоева. Я уверен, что нет раз навсегда зафиксированного музыкального произведения. Хорошая музыка проницаема, она вбирает изотопы соседних элементов, происходит диффузия. В этом смысле меня восхищают программы ансамбля InterText или то, что делает Дмитрий Ренанский как музыкальный куратор «ГЭС-2». И мне нравится, что эти мысли разделяют все больше молодых музыкантов.
ТЯ Хотела спросить, как ты понимаешь, что такое актуальная музыка, но ты уже как будто ответил.
БК Однажды мне написал Антон Морозов, прекрасный режиссер, который в нынешнем сезоне дебютирует на оперной сцене «Снегурочкой» Римского-Корсакова: «Богдан, меня тут спросили, зачем сегодня ставить “Снегурочку”». Сошлись на том, что сама формулировка спекулятивна. Есть простой и непопулярный ответ: потому что музыка классная. Она может включать животные механизмы, которые не всегда умом свяжешь с современностью. Что современно? У Мортона Фелдмана есть эссе под названием «Беспокойство искусства». Для меня актуальная музыка – та, что вводит в беспокойство. Ею может оказаться новая пьеса Александра Хубеева, новая пьеса Анатолия Королёва со старомодным подзаголовком «Респонсорий» или до смерти любимые мною оперы-балеты Рамо.
ТЯ В последнее время ты все чаще общаешься с аудиторией – как лектор и ведущий концертов в «ГЭС-2». По-моему, ты очень органичен в этой роли. Думал ли ты о контенте для ютуба и рилсов?
БК Органично или нет – судить слушателям. Для меня это род творчества. Конферанс я понимаю как номера концерта, часть единого действия. То же с лекциями – я стараюсь делать их спектаклями, но не в смысле развлечения публики и вынимания голубей из рукава, а в плане структуры, перепадов динамики. Про рилсы – наверное, я рассказчик консервативного жанра, во мне есть комплекс Андроникова – Соллертинского, вспомни «Первый раз на эстраде». Но, как учил мой бывший руководитель Слава Самодуров, пробовать и уметь надо все. Пользуясь трибуной журнала «Музыкальная жизнь», заявляю, что ищу продюсера.
ТЯ Принято. Летом ты выступал как педагог в проекте «Речь о музыке», затем преподавал журналистам и продюсерам на Академии в Чайковском. Поделись своими ощущениями от занятий.
БК Восхищаюсь и благодарю всех, особенно Викторию Коршунову – главу этого воображаемого Дома композиторов, в который она ввела музыковедов. Академия и «Речь о музыке» не места, где «вас сейчас научат», и спикеры не спускают абсолютное знание с высокой трибуны. Это тоже горизонтальная история, когда садишься за общий стол, и мысли искрятся. В Чайковском за долгими разговорами одна участница решилась организовать свой ансамбль, другая – вести подкаст, а третья потом написала: «Вы мне вернули меня». Такие шабаши и слеты дадут плоды не сразу, но они дорогого стоят.
ТЯ Как ты считаешь: для тех, кто всерьез планирует быть журналистом или куратором, достаточно коротких интенсивов, или нужно продолжительное образование, как у тебя на магистратуре «Музыкальная критика» в Смольном?
БК Дело не в длительности. В магистратуре нас учили задавать самим себе правильные вопросы. Это калибровка оптики – и добро пожаловать в то самое беспокойство искусства. Бесконечно обязан своим учителям в Смольном – Ольге Борисовне Манулкиной и Павлу Давидовичу Гершензону. Они подсказали, в какие еще двери можно войти, за какими книжками потянуться на верхнюю полку, чтобы свалилось, ушибло, и вокруг головы полетели птички. Мне кажется, это и есть задача интенсивов.
ТЯ Уведу обратно в сентиментальные вещи. В «Сказках Перро» вы вводите вокал и поэзию. Меня тронул текст в части «Синяя Борода», как он там появился?
БК В каждом из трех актов «Сказок» мы планировали дуэты с вокалом и решили, что в «Синей Бороде» должна быть современная женская поэзия. Композитор Дима Мазуров тут же скинул стихотворение Аллы Горбуновой «Кости, земля, трава». Оно и написано будто монолог жены Синей Бороды. В сценарии Диме было предложено: «Дуэт героев, adagio или andante, на материале предыдущего номера, красиво и больно». Получилось точно по заданию – красиво и больно.
ТЯ Само стихотворение очень работает на эту атмосферу. Насколько я поняла, у тебя тесная связь с поэзией?
БК Современная поэзия, во всяком случае, русскоязычная, восхитительное явление, огромное и неоднородное. Стараюсь читать много. Сегодня на русском публикуется небывалое количество новых текстов – конечно, я не про «Стихи.ру», а про «Флаги», «Полутона», «Носорог». К счастью, возродился журнал «Воздух», новые сборники выпускают и гигантское «НЛО», и множество небольших издательств. Там есть чаемое беспокойство. У нас очень много отличных поэтов. Как их связать с музыкой и театром? Заказывать кантаты и оратории хлопотно, новые оперы – совсем тяжело. Почему бы иногда не приглашать новую поэзию в балет? А еще просто читать и репостить.
ТЯ Согласна. А как давно ты сам пишешь стихи? Я читала их в твоем телеграм-канале.
БК Давно. Первые сто, как завещал Бродский, никто не увидит. Последние решил выкладывать в свой телеграм-канал на двести человек и чувствую ужас. Свои слова, собранные в столбцы, стремаюсь называть стихами, поэтом себя не считаю, и судить о них не мне, потому что, как сказал поэт Олег Юрьев, «поэт есть интеграл по контуру стихов, а не стихи – производные от поэта».
