События
Продолжается европейский тур Григория Соколова. И вот – впечатления после концерта в Мангейме.
Первое отделение было отдано Уильяму Бёрду – одному из главных композиторов Елизаветинской эпохи. Звучали пьесы из «Вирджинальной книги Фицуильяма» (составлена не позднее 1625 года), «Книги миледи Невилл» (1591) и сборника «Партения» (напечатан около 1611-го). После антракта маэстро играл Брамса – четыре Баллады ор. 10 и две Рапсодии ор. 79.
Как и во всех программах Соколова, в нынешней прослеживается идеальная художественная логика. Бёрд и Брамс – «двуликие Янусы». Их музыка обращена как в будущее, так и в прошлое. Соколов исполняет вирджинальные пьесы Бёрда на современном «Стейнвее» с минимумом педали, без романтической «экспрессии» или аутентического ригоризма, но с какой-то фантастической детализацией и выразительностью, в которой каждый звук – особенный. Иногда пианист как бы замедляет и останавливает музыкальное время. А в вариациях на тему John Come Kiss Me Now (блестящий пример филигранного ритмического и мелизматического мастерства Бёрда) выстраивает драматургию, характерную для более поздних музыкальных эпох. И эта звуковая роскошь буквально на кончиках пальцев Григория Соколова рождает целый микрокосмос –что-то вроде 3D, 4D и 5D в звуках.
В двух сыгранных Паванах Бёрда слышались отзвуки модной в шекспировскую эпоху меланхолии (ее еще называли «английская болезнь»). Меланхолики (вспомним Гамлета), как тогда считалось, были склонны к некой печальной задумчивости. Однако к началу XVII века эта простительная слабость могла служить и аллегорией смерти. У Григория Соколова «минорные» пьесы звучали как-то по-особенному нежно и трагично. Определенного меланхолического оттенка в этот вечер не лишена была и музыка Брамса. Но главной исполнительской задачей оказалось повествование. И не о «чужих странах и людях», а о нас и о времени, в котором мы живем.
Соколов мыслит все шесть сыгранных пьес Брамса как некий цикл – своего рода гипертекст. Играет он их практически без пауз. Еще Элизабет фон Херцогенберг (ей посвящен ор. 79) в письме к Брамсу проницательно замечала, что в обеих Рапсодиях есть какое-то внутреннее «единство, объединяющее многосоставные построения», и оно действует «подобно естественному продукту природы… пришедшему к нам из вечности».
Удивительное ощущение: эти знакомые каждому любителю музыки пьесы Брамса пианист превращает в некое путешествие, причем неожиданности подстерегают нас, слушателей, на каждом шагу. Погружения в какие-то немыслимые глубины сменяются внезапными взлетами или моментами растворения. Архаика (все-таки баллады) практически сосуществует с ХХ веком («прогрессивный Брамс» – название знаменитой статьи Арнольда Шёнберга). И все это сыграно почти безупречно и очень внятно. А еще Соколов время от времени вводит публику в состояние, близкое к трансу (особенно в двух Рапсодиях). Да так, что мы не только завороженно следим за потоком звуковой энергии, но и оказываемся как бы «внутри Брамса».
У маэстро по традиции бисы становятся третьим отделением. В мазурках Шопена снова зазвучала болезненная меланхолия. И даже яростно сыгранный «Тамбурин» Рамо возник как отголосок чего-то иного, возможно, печальных пьес Бёрда. Концерты Григория Соколова часто завершает хоральная прелюдия Баха – Бузони Ich ruf zu Dir («Господи, к Тебе взываю»). Так было и на сей раз. «Полнеба обхватила тень…» Планета «Меланхолия» из фильма Ларса фон Триера приближается все ближе. То, что нам так дорого, – сложное, глубокое, настоящее, – оказалось невообразимо хрупким и держит последние рубежи. И в музыке тоже.
«Sweet music makes me sad», – говорит Джессика из шекспировского «Венецианского купца».
«От сладкой музыки мне грустно…»
