События
У «Евгения Онегина» в этом сезоне две западноевропейские премьеры. В Королевском театре в Мадриде «Онегин» был представлен в жанре эротического триллера (режиссер – Кристоф Лой), эпиграфом к которому могло бы стать двустишие Владимира Вишневского: «А счастье было так возможно. И так возможно. И вот так…» В миланском Ла Скала (режиссер – Марио Мартоне) Татьяна пишет свое письмо в бетонном кубе с одним окном (вместо спальни), а на балу у Лариных пляшут автоматчики. А что в Минске?
Премьера «Евгения Онегина» в тамошнем Большом театре прошла в конце минувшего года. Увидеть новый спектакль удалось позже, однако не в основном, а в «молодежном составе», который не выглядел достаточно уверенно – как актерски, так и музыкально, впрочем, это дело поправимое. Понравилась аккуратная и сбалансированная работа оркестра (дирижер – Артем Макаров) и насыщенное звучание хора (хормейстер – Нина Ломанович).
Знаковым показался концептуальный подход (режиссер-постановщик – Анна Моторная) к одной из главных опер русской классической музыки – с учетом наших общих культурных традиций и сегодняшних социально-экономических реалий.
Конечно, на оперных сценах – как в Москве, так и в Минске – нынче практически невозможны пейзане с иконами и серпами, русская револьверная рулетка, мертвый Ленский на балу в Санкт-Петербурге, а также kinky party в усадьбе Лариных. Взамен предлагается то, что можно определить термином «морализирующий модернизм». Это значит, что режиссером выбирается вполне современный визуальный и пластический язык, учитывающий художественный опыт ХХ века, язык достаточно сложный, но не радикальный, а в главных моментах – уже привычный. Плюс – полистилистика, включающая перекличку между ХIХ и ХХI веками. И в эту амальгаму добавляются посылы нравоучительного свойства. Кое-какие из них мы помним, в частности, по школьным урокам литературы. Примерно так и происходит в минской версии «Евгения Онегина».
Оперным театрам во всем мире сегодня нужен новый зритель. На «Онегине» был аншлаг. В фойе не было места, где не делались бы селфи, публика смотрелась празднично, а из мимолетных разговоров в антрактах запомнилась одна реплика: «Оказывается, я еще по школе этот сюжет помню».
Сценография (художник-постановщик – Любовь Сидельникова) поначалу видится как набор отдельных узнаваемых предметов-символов из самодеятельного театра (колонны и кушетка в стиле ампир, ветки деревьев, люстры, зеркала и прочее). Но по ходу дела эти вещи образуют некое странное метафизическое пространство, что-то в духе Джорджо де Кирико, где кажущийся «историзм» и «реализм» – это такая «обманка». Эффект «остранения» добавляет записанное пение птиц, которое звучит между некоторыми картинами. А само действие проходит через разные времена года, смены дня и ночи, что (по замыслу режиссера) символизирует течение времени.
Если предметный мир в этой постановке своего рода осколки снов, то изображения и видеопроекции в минском «Онегине» – двигатель режиссерского дискурса. И тут сложился насыщенный парафраз визуальных образов пушкинской эпохи. Так, например, в костюмах первого акта использованы «исторические принты» – картины, гобелены, предметы быта, журнальные иллюстрации первой половины XIX века. В сцене бала у Греминых декорации, видеопроекции и костюмы воссоздают образ имперского Санкт-Петербурга. Например, гравюры современника Пушкина – художника Василия Садовникова – отпечатаны на костюмах персонажей. Не обошлось и без люстр в бальной зале. В финальной сцене появляются два огромных зеркала, в которых отражается публика минского Большого театра, оркестр и машущий палочкой дирижер.
Одна из главных особенностей этого спектакля – танцы (балетмейстер – Игорь Колб). Их чуть больше, чем обычно. Хореография должна была акцентировать важные драматургические моменты оперы. И тут возникают некоторые вопросы. В частности, почему такая странная стилевая чересполосица в танцевальной лексике? Хор из первой картины «Уж как по мосту, мосточку» дополнен «народными танцами» в пасторальном стиле балета Надежды Кадышевой. А, к примеру, экосезы из третьего акта – это уже парижский канкан, живописующий разнузданные великосветские нравы.
На этом фоне должна разворачиваться «психологическая драма». Тут есть и находки, и штампы. Сам язык этой драмы – энергичный, эмоциональный, но предсказуемый. Ольга то ли по капризу, то ли по растерянности рассыпает корзину с яблоками, Татьяна в любовном порыве обнимает подушку, Ленский на балу у Лариных страдает в белом костюме с блестками.
Впрочем, некоторые моменты понравились. Одна милая (почти «сериальная») деталь: все понимающий Гремин сам передает письмо Онегина Татьяне как знак полного доверия. А смахивающий на певца Сергея Жукова Трике не только поет свои куплеты, но и демонстрирует фокусы. После сцены дуэли Онегина и Ленского видеопроекция показывает кружащиеся деревья, как в знаменитом эпизоде из фильма «Летят журавли» (1957).
Бал у Лариных – ключевое событие «Онегина». Это катастрофа, в одно мгновение разрушающая все вокруг. Передать ее ужас – сложнейшая задача для постановщика. В увиденном спектакле, как показалось, тут было больше неразберихи, чем трагедии. Персонажи в цилиндрах (этакий демонический образ «Онегина» и ему подобных), которые танцуют во время «сна Татьяны», а потом появляются на балу в Санкт-Петербурге, напомнили «клоунский» кордебалет в некоторых спектаклях Римаса Туминаса. Как утверждает сама Анна Моторная, в ее концепции оба бала – «это обличение общественной морали». А канкан-экосезы воссоздают образ «золотой молодежи» на тогдашних балах-маскарадах. Откуда и тянутся нити к нынешним «закрытым вечеринкам»! Кстати говоря, герои «высшего света» и помещики – соседи Лариных – вызвали в памяти некоторых персонажей фильма «Композитор Глинка» (1952).
И вот – парадокс минского «Онегина». При всей многомерности и визуальной перенасыщенности этого вполне современного спектакля его авторы не упускают возможности постоянно объяснять своему зрителю, что хорошо, а что плохо. Кто виноват? Эгоизм, лень, сластолюбие… А еще, как говорили русские классики, «среда заела». Финал ставит все точки над и. Зеркала символически и с дребезгом разбиваются. Порок наказан. Добродетель торжествует. Судьбы почти всех героев разрушены. Верность, честь и любовь побеждают. Получается что-то вроде оперного моралите. Татьяна выбирает «ту дверь» и уходит к ждущему ее мужу. Как в жизни.
