Somnia <br> Denis Kozhukhin <br> Prokofiev shor Tchaikovsky <br> Pentatone Релизы

Somnia
Denis Kozhukhin
Prokofiev shor Tchaikovsky
Pentatone

Обращение к детской музыке в последние годы становится, кажется, трендом для пианистов-виртуозов среднего поколения: так, «Детский альбом» Чайковского ныне входит в одну из концертных программ Даниила Трифонова. Вышедший альбом Дениса Кожухина воспринимается как еще один шаг в том же направлении: релиз включает в себя детские циклы Прокофьева и Чайковского, дополненные Второй сонатой Алексея Шора. С другой стороны, для рожденного (как и Трифонов) в Нижнем Новгороде музыканта, ныне позиционирующего себя бельгийцем, исполнение детских циклов русских композиторов — история глубоко личная. По словам самого Кожухина, именно пьесы Петра Ильича входили в программу его первого детского выступления на малой родине, и релиз для пианиста стал данью памяти его покойных родителей.

На первый взгляд, для зрелого виртуоза исполнение предназначенного для детей репертуара никакой проблемы представлять не должно, но реальность намного противоречивее. Простота этих пьес провоцирует пианистов на одномерную интерпретацию: кажется, что достаточно добавить пару многозначительных длиннот и нестандартных темпов — и «философское прочтение» готово. На самом же деле «Детский альбом» Чайковского — сочинение с двойным дном, где под маской детской непосредственности скрывается характерное для композитора трагическое переживание тщеты человеческой жизни, и для полноценного отражения этого в интерпретации нужны подлинная мудрость и глубина исполнительской культуры.

Парадоксальным образом наиболее убедительной во всем альбоме кажется «взрослая» Вторая соната Алексея Шора. Оставив в стороне дискуссию о художественной значимости творчества модного ныне композитора, нельзя не признать, что Денис Кожухин максимально раскрывает потенциал сочинения — интерпретация выстроена с точки зрения формы и насыщена продуманными деталями. Уместным кажется по отношению к ностальгической музыке Шора и стиль звукорежиссерской работы, подчеркивающий мягкую дымку приглушенного фортепианного тембра. «Детская музыка» Прокофьева, наравне с циклом Чайковского, оставляет иное, неоднозначное впечатление.

В первую очередь удивляет подчеркнутое однообразие трактовок контрастных пьес: «Похороны куклы» не так уж сильно отличаются от «Утренней молитвы», а «Песня жаворонка» — от «Вальса». Спорными кажутся и многие темповые решения. Так, «Баба-яга» Чайковского могла бы быть исполнена с огненной, мрачной виртуозностью, но на диске мы слышим очень осторожное и сдержанное исполнение, ожидаемое скорее от робкого ребенка, нежели от концертирующего пианиста; «Сладкая греза», с другой стороны, трактуется как подвижный вальс, что полностью уничтожает скрытую в ней (и недоступную детям) чувственность, банальной кажется и фразировка в этой напоминающей ноктюрн пьесе. Формально и будто бы неуверенно звучит и динамичная прокофьевская «Тарантелла». Можно предположить, что отказ от «взрослых» интерпретационных возможностей за роялем был сознательной позицией пианиста, но результат такого подхода автору этих строк не кажется выигрышным. Представляется, что именно взрослый взгляд на циклы двух русских композиторов мог бы открыть в них новые грани (что происходит, к примеру, в спорной, но, безусловно, значимой интерпретации уже упомянутого Даниила Трифонова), ибо без него становится неочевидной сама цель выбора такого репертуара. Музыкант с международной карьерой в этом ракурсе словно соревнуется с маленькими пианистами на одном поле, и, не обладая их искренностью и трогательной невинностью взгляда, обрекает себя на заведомый неуспех. Опытный меломан вспомнит, что многие пьесы куда ярче и убедительнее звучат под пальцами юных звездочек столичной ЦМШ, нежели в интерпретации маститого лауреата престижнейшего Конкурса имени королевы Елизаветы в Брюсселе.