События
Одна из лучших лирико-драматических сопрано современности Елена Стихина исполнила партию Сенты в «Летучем голландце» Вагнера в Мариинском-3, а на следующий вечер – Татьяны в «Евгении Онегине» Чайковского на Исторической сцене Мариинского театра, дав не только повод подивиться ее выносливости, но и возможность сравнить образы двух разноязыких героинь, обнаруживших немало общего.
Если заглянуть в расписание Елены Стихиной, которое доступно и на ее персональном сайте, и на operabase.com, можно увидеть, как бесстрашно соглашается она ставить вплотную оперы «Манон Леско» Пуччини, «Симона Бокканегру» Верди и «Тоску» Пуччини с тем, чтобы 22 марта спеть в Цюрихе, на следующий вечер – в Берлине, а через день – в Милане. В Петербург, в родной Мариинский театр Елена прилетела после блока из четырех спектаклей «Пиковой дамы» Чайковского в Баварской опере, чтобы через день по прибытии вспомнить Сенту в «Летучем голландце».
В Мариинском театре ее визави за пультом был в первый вечер Иван Рудин, во второй – Заурбек Гугкаев. Сенту в «Летучем голландце» Елена уже исполняла, но в этот раз ей пришлось довольствоваться очень утилитарной мобильной адаптацией в Концертном зале, где оригинальные декорации заменил банальный видеоконтент с норвежской деревушкой, колышащимися волнами, приплывающим и уплывающим кораблем-призраком. Однако главный атрибут Сенты из спектакля режиссера Иэна Джаджа – огромное гигантское красное кресло, стоящее спиной к зрительному залу, – осталось. В нем, отгородившись от мира, Сента вглядывалась в портрет героя своей баллады. Татьяна в старом, сильно морально устаревшем спектакле Юрия Темирканова появляется в первой картине с книгой, живя в параллельной реальности французских романов, воображая себе героя. Обе героини ждут избавителей из плена невинности и обыденности – ангелов ли, демонов ли, которые не заставят себя ждать – явятся, увлекут, разрушат. Петр Ильич не мог не перенести демоническое начало харизматичного Голландца на своего любимого героя вслед за «Демоном» Рубинштейна. Умышленно или «просто совпало», но певица согласилась на две этих оперы друг за другом, однако возникшее соседство Вагнера и Чайковского стало чудесной оказией для музыковедческих рефлексий о типологической близости образов.
Меланхолию Сенты Елена передавала мягкой силой голоса, в котором обратной стороной зашкаливавшего эротизма и чувственности оказывались чистота и самоотречение. Певица занырнула в образ с головой, дав ощутить поэтику воды и воздуха, крупными, широкими штрихами строя фразы, выраставшие в драматургию подъемов и спадов. С таким голосом и темпераментом Сента не оставляла сомнений, как тесен и душен ей мирок жужжащих прялок, как ищет она бури, иных высот и широт. Елена в своей Сенте прозревала будущую Изольду. Оркестр в руках Ивана Рудина после Валерия Гергиева был непривычно скромен, державшись в целом лишь в рамках корректного аккомпанемента, однако мощные акценты медных духовых неожиданно расширяли его до масштабов мифа будущей тетралогии. Елене в тот вечер повезло с партнерами – роскошнейшим, идеально артикулировавшим и драматически наполнявшим басом Владиславом Поповым (Даланд) и превосходным лирическим тенором Романом Арндтом (Эрик). Вадиму Кравцу (Голландец) при всей пронзительности лиризма и мужской нежности, растапливающей женские сердца, местами очень не хватало харизмы, стати и власти мифического героя, а к финалу чувствовалась уже и нехватка вокального кислорода, почти как герою «Человека-амфибии», и все же химия оперы случилась: тембры главных героев сливались очень душевно.
Татьяна в «Онегине» после мощной, парящей над реальностью Сентой оказалась тургеневско-чеховской дачницей, приехавшей погостить в любимое имение, где каждый куст знаком. Большая часть моральных и физических сил певицы ушла на Вагнера, а Заурбек Гугкаев работал музыку Чайковского крайне ремесленно, ведя оркестр без волшебства и вдохновенья, предлагая солистам архисложную задачу откуда-то вдохновение все же добывать, чтобы не было так стыдно перед Пушкиным, Чайковским и публикой. Да и сам спектакль уже настолько выветрился за без малого полвека, свет в нем так темен и слеп, что в целом производит крайне тяжелое, удручающее впечатление рассыпающегося гербария. Но и в таком безвоздушном пространстве Елена нашла краски и интонации показать поэтичную, ищущую и ждущую Татьяну, романсовость и русскость ее ментальности – краски, которая сильно изменилась со времен ее дебюта: в ней стало больше жизни, тепла и естества обжитых интонаций. В сцене письма она взяла на вооружение стихийность поведения, фазовое движение эмоций, распаляемых дерзким воображением юной героини. В финале оперы Елена не скрывала удовольствия шикануть образом респектабельной Татьяны в малиновом берете, а в финальном дуэте с Онегиным (которым был образцово-показательный Онегин Мариинского театра Владимир Мороз) слышался и виделся не только каренинский надрыв, но и ледяное пламя истерик героинь Ибсена и Бергмана, где так кстати пришлась фирменная, несколько северная холодность темперамента певицы.
После небольшой передышки Стихину ждут в конце мая в Лейпциге на Фестивале Шостаковича, где певица вместе с ее коллегами Мариной Пруденской, Гюнтером Гройсбоком, Богданом Волковым и пианисткой Еленой Башкировой выступит на вокальном вечере из произведений автора «Ленинградской» симфонии. После Шостаковича самое время будет вернуться к любимой «Саломее» Штрауса в Цюрих. Июль пройдет под знаком «Трубадура» в Ковент-Гардене, а в конце августа Елена дебютирует на Зальцбургском фестивале в партии Мадлен в концертном исполнении «Андре Шенье» Джордано под управлением Марко Армильято, где ее партнером будет Петр Бечала.
