Персона
ЕК Анатолий Яковлевич, мы с вами беседуем после финальных акустических замеров в залах Санкт-Петербургской консерватории. Нынешнее здание было построено в 1896 году: в нем Зал имени Глазунова сразу же получил хорошее акустическое решение, а Зал имени Рубинштейна оказался неудачным. Как так получилось у одних и тех же строителей?
АЛ Для начала позволю себе небольшую преамбулу. Все музыкальные залы делятся на две категории: классические с естественной акустикой и залы со звукоусилением. Первый тип также можно разделить на несколько групп: залы театральные, со сценической коробкой и концертные залы типа Большого зала Московской консерватории либо камерные как Рахманиновский или Малый зал в Московской консерватории или Малый зал в Санкт-Петербургской филармонии: они могут вместить только малые составы – примерно до двадцати человек.
Акустика определяется тремя категориями: формой, размерами и их соотношением и отделочными материалами. В Зале Глазунова, например, все три параметра близки к идеальным. Он стандартный для рубежа XIX–XX веков по своим размерам, по отделке. Но никаких акустических правил в те времена не существовало, залы строились эмпирически: строители ездили в разные города, смотрели, выбирали образец и пытались сделать аналогичным образом.
ЕК А что не так вышло в Зале Рубинштейна?
АЛ Он изначально был слишком широкий, много декоративной отделки, что создавало избыточную диффузность поля или рассеянный звук. В 1970-1980-е годы провели реконструкцию, усугубив недостатки. Причем все делали с благими намерениями, стремясь улучшить акустику и одновременно сделать зал большим по вместимости. А получилось еще хуже, да и визуально он был ужасен.
ЕК На сцене Зала Глазунова стоит орган. Он ведь тоже является отражателем звука?
АЛ Орган как таковой сильно на акустику не влияет. Если бы была жесткая задняя стена, оштукатуренная, например, то реверберация была бы повыше. Но тем не менее, хотя Зал Глазунова существенно меньше Зала Рубинштейна, в нем реверберация большая по величине. Потому что играет роль не только кубатура, но и форма, и отделка. Здесь она типична для второй половины XIX века: кирпичные стены, штукатурка по дранке, много лепнины, большие окна. И акустика типична для этого периода и очень благоприятна для органа: время реверберации – 2,2-2,3 секунды на частоте 500 Гц. Кстати, если продолжать параллели, то в Рахманиновском зале Московской консерватории время реверберации – 2,7 секунды. Но он и строился для хорового пения.
Если все правильно сделано, то вибрации приходят к ногам слушателей, они их чувствуют, и это неосознанно повышает эмоциональное восприятие музыки.
ЕК Какие работы велись в Зале имени Глазунова?
АФ Я в этом зале до ремонта не был, но как строитель с 46-летним стажем могу представить, в каком потертом, руинированном состоянии он был. А любая реконструкция направлена на то, чтобы все выглядело красиво, удовлетворяло современным нормам по вентиляции, пожарной безопасности, освещенности, комфорту. Очень часто эти технологические требования входят в противоречие друг с другом. Почему так происходит? Потому что в конце XIX века, конечно же, нормы пожарной безопасности были иными. Не было тогда сильно горючих материалов, кроме древесины и соломы на кровле. Кроме того, Россия в принципе находится на лидирующем месте по противопожарным требованиям, но при этом они мало связаны с культурой. Ведь создать акустический концертный зал без горючих материалов невозможно. Строить все в камне, бетоне и металле – это ни к чему хорошему с точки зрения акустики не приведет. И наша задача как акустиков – нести охранительную миссию. В Зале Глазунова специально что-то создавать заново не требовалось, но мы много сил потратили, чтобы увести строителей от неправильных решений. Например, полы. Это не только паркет, по которому мы ходим. Под ним есть так называемый «строительный пирог». Акустически пол должен был быть идентичным тому, как его сделали в 1896 году, иначе существенное изменение конструкции повлияет на акустику. Полы очень важны для прохождения низкочастотных вибраций: когда на эстраде играют ударные инструменты, виолончель, контрабас, то звук отражается и от пола. И если все правильно сделано, то эти вибрации приходят к ногам слушателей, они их чувствуют, и это неосознанно повышает эмоциональное восприятие музыки. Но современные строители предпочитают иные решения – пол по бетонному основанию, но мы, акустики, понимаем, что в концертном зале так делать категорически нельзя.
ЕК Это очень интересно. А что зрителей ожидает теперь в Зале Рубинштейна?
АЛ Когда я примерно лет десять назад впервые в него попал, то почувствовал себя крайне некомфортно – зал и по внешнему виду, и по качеству звучания был ниже всякой критики. Тогда работы по проектированию будущей реконструкции зала вела немецкая фирма Müller-BBM International GmbH. Они сделали проект, а я давал экспертное заключение. Но в итоге тот проект не состоялся – история ремонта Санкт-Петербургской консерватории вообще очень драматичная: то один подрядчик был, то другой. Но уже тогда я стал думать, а как бы мне этот зал изменить, если вдруг он когда-то попадет в наши руки. И мечта неожиданно обрела материальную форму, когда подрядчиком стало АО «Политехстрой». И знаете, что нам помогло? По счастью, зал не является объектом исторического наследия и предметом охраны.
Я отношусь к залу как музыкальному инструменту. Самым большим инструментом считается орган, но зал, конечно, еще масштабней.
ЕК То есть вы были свободны в своих действиях.
АЛ Да. И самое главное – нас подключили не тогда, когда уже все построено и изменить ничего нельзя. Участие с самого начала дало возможность сделать зал нужной подковообразной формы. В том смысле, что формы подковы тоже бывают разные, но только некоторые из них правильные для акустики залов. Сейчас в зале хорошая кубатура, использованы правильные отделочные материалы. Лично я отстоял деревянные полы, монолитный гипсовый потолок, хорошо отражающий звук. Да, пришлось согласиться на несколько компромиссов: например, опустить на метр потолок, так как за ним нужно было разместить вентиляцию. Появилось второе большое отверстие в потолке для заднего светового моста, дающее определенное поглощение. Но с этим пришлось смириться. Зато теперь такого сравнимого в совокупности по качеству оснащения и акустических параметров зала на данный момент в Санкт-Петербурге нет.
ЕК Правда ли, что в Зале имени Рубинштейна есть система электронной коррекции акустики? Зачем она, если все недочеты исправлены?
АЛ Установлена система электронной коррекции реверберации Vivace. Зачем она? Когда только начиналась реконструкция, то заказчики боялись, вдруг что-то не получится, строители поторопятся и сделают как-то так, что зал окажется глухим. И для подстраховки решили установить эту систему. Она еще требует наладки, освоения. Нас также попросили предусмотреть вариант, чтобы можно было исполнять сочинения с электроусилением. А для этого акустика должна быть подглушена, то есть с пониженной реверберацией. Для этого в зале смонтированы сорберы или шторы, которые можно опускать перед концертами со звукоусилением. Мы сделали замеры. Эффект ощутимый, хотя мог быть и бóльшим, если интерьерное решение зала не было бы выбрано в классическом стиле и площадь штор была бы больше.
Еще для зала построена акустическая ракушка. Здесь достаточно просторная сцена с карманами, необходимыми для оперных представлений. Но если будет обычный концерт, то оркестровая яма поднимается, оркестр (при необходимости и хор) садится на авансцену, а сзади выстраивается «домик» с тремя стенами и потолком. Так звуковая энергия не будет уходить в сценическое пространство, и акустические условия еще улучшатся. При желании можно использовать и систему электронной звуковой коррекции, но и без нее все звучит великолепно.
ЕК Какая естественная реверберация сейчас?
АЛ Мы измерили, это чуть больше 1,7 секунды на средних частотах. Но цифра немного скорректируется, когда в зале (готовом уже на 99 процентов) полностью будет убран строительный мусор, пыль на верхних ярусах (а пыль тоже «съедает» реверберацию). Прогнозируемая реверберация, 1,75-1,8 секунды, вполне нормальная для такого зала со сценической коробкой. А дальше все будет зависеть от того, повесят ли «тряпки», как я это называю (матерчатые кулисы. – Е.К.). Тогда реверберация понизится, а если поставят жесткие декорации, то повысится. Но цифры не критичные, в амплитуде от 1,65 до 1,8 секунды. Вообще, я считаю, что залы должны быть хорошими, но чуть-чуть разными. Как скрипки, которые обладают разными тембрами, силой звука. Так и залы должны звучать по-разному.
ЕК Можно сказать, что вы в целом довольны результатом?
АЛ Знаете, я отношусь к залу как музыкальному инструменту. Самым большим инструментом считается орган, но зал, конечно, еще масштабней. Он не излучает энергию сам, он ее переизлучает, собирая звуковые волны, приходящие на его облицовочные поверхности. Если зал правильно построен, если соблюдены три постулата – форма, размеры и материалы, – то тогда максимум этой энергии переотражается к нам, слушателям. Если они приходят с правильной задержкой, не сильно ослабленные, то мы получаем наслаждение от музыки, от ее исполнения и от акустики зала.
