События
На традиционную встречу со зрителями, посвященную новой постановке «Тангейзера», интендант Венской оперы Богдан Рошчич пригласил культурного журналиста Хайнца Сихровского и задал вопрос по поводу цензуры в искусстве (будь она со стороны «левых» или «правых») и важности политической позиции в культурном поле. Опытный полемист, с типичным венским юмором Сихровский выступил в духе того, что, мол, руки прочь от художественного высказывания, артисты самоценны вне морали и вне политики, чем неожиданно для такого расслабленного утреннего мероприятия вызвал целую бурю в зрительном зале – аплодисменты смешивались с громкими криками «бу». Столь эмоциональная реакция зрителей свидетельствует о том, что сама сюжетная коллизия оперы Вагнера «Тангейзер», первое исполнение которой состоялось в Вене ровно сто пятьдесят лет назад под управлением автора, о соотношении норм общественной морали и творческой свободы художника до сих пор как нельзя актуальна.
Дирижер Филипп Жордан и режиссер Лидия Штайер взяли за основу так называемую венскую, самую позднюю редакцию оперы. А в качестве беспроигрышной тяжелой артиллерии подобрали достойную международную команду солистов: Клэй Хилли (Тангейзер), Малин Бюстрём (Елизавета), Екатерина Губанова (Венера), Мартин Гантнер (Вольфрам). Опора на сильные голоса, умную вокальную интерпретацию и наэлектризованный эмоциями оркестр позволила авторам постановки представить вагнеровскую историю о взаимодействии художника и общества в виде захватывающего сценического дайджеста театральной истории. Режиссер Лидия Штайер вместе со своей командой условно намечает в постановке узнаваемые вехи эволюции немецкого театра 1920-х и 1930-х годов: контраст веселой вседозволенности кабареточной вакханалии первого акта (одним из визуальных импульсов вдохновения для режиссера и художника по костюмам стал фильм «Вавилон» о золотой эпохе «ревущих 1920-х») с респектабельным консерватизмом и внятной идеологией второго (сцена, на которой проходит состязание певцов и их псевдоисторические костюмы, – цитата из венской постановки «Тангейзера» 1938 года) и, наконец, несколько потустороннее вневременное закулисье с мигающими мониторами в финале оперы. И лишь в самый последний момент, уже после смерти Тангейзера и Елизаветы, влюбленные воссоединяются в волшебно-картонном театральном раю. Посланцем того же рая, очевидно, является и неожиданно барочный пастушок (Илия Штапле), спускающийся на веревочках и приветствующий весну в середине первого действия.
Исторические аллюзии более чем узнаваемы – Грот Венеры, в котором томится пересыщенный Тангейзер, превращается в яркое варьете: роскошные костюмы, фривольная эпатажность, канкан, чулки, блестки и Венера, спускающаяся на сцену в розовых кабареточных перьях на блестящем полумесяце – этакая La Diva de l’Empire (художник по костюмам – Альфред Майерхофер). Обилие приторного розового цвета и зашкаливающего веселья со временем может свести с ума кого угодно – отдав дань вызывающему радикализму, Тангейзер явно созрел для того, чтобы двигаться в новом направлении. Та свободная импровизационность, с которой Клэй Хилли, обладатель звонкого витального тенора, поет гимн Венере, не оставляет сомнений, что наш герой очень талантлив. Просто он перерос этот свой «розовый» период. И всесильная Венера в исполнении изящной Екатерины Губановой предстает не в образе гневливой богини, но трепетной женщины, сбросившей свои перья и страдающей в наброшенном ей на плечи мужском пиджаке.
Не менее тонко сделан и второй акт, в замке ландграфа. Варьете оборачивается официальным светским раутом, и мягкий сценический юмор Штайер в персонификации хористов, персонажей вечно лицемерного светского общества (по сути, та же poshlost, но в «приличном» облачении), приятно украшает тяжеловесную пафосность вагнеровской партитуры. Тангейзер все еще не теряет надежды на то, что сможет найти себя здесь, делая шаг от радикализма эпатажного до радикализма традиционных ценностей. Единственным «живым» участником этого официоза, конечно, предстает Елизавета в исполнении Малин Бюстрём. Эта партия словно сшита по лекалам для шведской сопрано, и кажется, что и оркестр, и дирижер к ней как-то по-особенному внимательны. В закрытом консервативном платье героиня Бюстрём демонстрирует глубину и страстность, превосходящую все розовые перья Венеры. Впрочем, о перьях нам забыть не дадут – на фоне пафосных песнопений конкурсантов Тангейзеру, постепенно задыхающемуся от лицемерия, являются призраки его лихого прошлого – розовые блестки и гибкие силуэты. Вот она, месть отвергнутой богини, сводящей Тангейзера с ума, – настоящая женская выходка. Одним неаккуратным высказыванием Тангейзер разом лишается всех иллюзий и всех перспектив. Накаленная сцена заключительного ансамбля с хором – подлинная кульминация драмы, сведенного воедино раскаяния, порицания и сострадания.
Этот венский Тангейзер – настоящий художник, большой артист (белый платок в руках Клэя Хилли – трогательный привет великому Паваротти), раздираемый противоречиями, сомнениями, идиосинкразией по отношению к обществу и одновременно желанием принадлежности. А общество, как это часто и бывает, отвечает и жестким отвержением тех, кто идет не в ногу, и одновременно тягой к таким вот ярким и свободным. Персонификацией этого противоречивого влечения здесь неожиданно выступает Вольфрам фон Эшенбах. Друг, соперник и товарищ по цеху, при встрече с Тангейзером он отчаянно уговаривает его вернуться, участвовать в состязании, даже заманивает его именем Елизаветы, руки которой сам добивается. И уже после изгнания Тангейзера в пространстве сумрачного закулисья во время знаменитой арии о вечерней звезде Вольфраму является призрак Тангейзера, целующий его и снова исчезающий, – лишь пара танцоров во фраках остается вальсировать на балконе в трехдольном ритме. И трудно сказать, чего здесь больше – потаенной запретной любви или очарованности той личностной и художественной свободой, которую олицетворял мятежный миннезингер.
Постановка «Тангейзера» – последняя премьера Филиппа Жордана в качестве музыкального директора Венской оперы, и он, стоя за пультом Венского филармонического оркестра, отдается ей со всей страстью, наслаждаясь всеми нюансами партитуры – начиная от кинематографически монтажной увертюры до точно выверенных поворотов музыкальной драмы. И если на премьере реакция зала традиционно разделилась на бурные аплодисменты и крики «бу», то к последнему спектаклю публика была в полном восторге – «Тангейзера» однозначно полюбили все.
