In memoriam
Сорок дней назад ушел из жизни Юрий Григорович – великий хореограф, создавший вместе с художником Симоном Вирсаладзе в середине ХХ века новый тип балетного театра и более десятка прославленных спектаклей. Он воспитал несколько поколений выдающихся артистов и преумножил международную славу марки «Большой балет», как стали называть труппу Большого театра после первых в ХХ веке выездов за рубеж.
Среди талантов Григоровича была способность безошибочно расставлять по местам людей, в том числе и самого себя. Он, без сомнения, входит в ряд исторических фигур, определивших множество человеческих судеб и путей развития искусства. Теперь сама история осмыслит значимость его творчества.
Юрий Николаевич не оставил теоретических трудов, подобных легендарным «Письмам о танце и балетах» его коллеги из XVIII века Жан-Жоржа Новерра. Однако театральная практика и сценическое наследие Григоровича – практическое художественное исследование едва ли не всех фундаментальных вопросов хореографического искусства, волнующих профессионалов и публику во все времена.
В заглавии «Писем…» Новерра показателен союз «и»: между понятиями «танец» и «балет» нет знака равенства; «танец» и «балет» для Новерра не одно и то же. Так это и для Григоровича, всегда энергично выступавшего против «танца ради танца», считавшего хореографию проводником общезначимых идей, а точнее, самого понятия «смысл», без которого танец не имел для него значения.
Григорович мог бы подписаться под словами Новерра: «Театр не терпит ничего лишнего; поэтому необходимо изгонять со сцены решительно все, что может ослабить интерес, и выпускать на нее ровно столько персонажей, сколько требуется для исполнения данной драмы».
Драма – ключевое понятие для Новерра, определившее оптимальный для него пластический язык (Новерр называл его драматической пантомимой) и тип танца: pas d’action (действенный танец).
Драма – жанр Григоровича в балете; суть его спектаклей – danse d’action: танец не декоративный и не иллюстративный, а являющий суть драматической ситуации.
Едва ли не главные для него – вопросы выбора личности в условиях, превосходящих человеческие возможности. Как царице Мехменэ Бану решиться принести в жертву одно из двух: жизнь сестры или собственную красоту и любовь? Как быть князю Курбскому, если твою возлюбленную выбрал в жены сам царь? Что делать, когда тебе предлагают убить любимую, а если откажешься – это сделают другие? Как принцу Зигфриду или принцессе Авроре противостоять силам зла, если они не могут осознать сам факт, что эти силы взялись управлять их судьбами?
Иными словами, Григорович заостряет внимание на коллизиях, где высвечиваются ключевые вопросы бытия, над которыми человечество бьется на протяжении всей своей истории. Тем самым он выводит балетный театр из сугубо цеховой проблематики на уровень общезначимых явлений истории культуры.
Что есть истина? Что способно повернуть ход событий? Например, преодоление себя, своего страха. Жертвенный поступок, свершенный без расчета, но с безусловной верой в его благое предназначение, – так Маша в «Щелкунчике» отчаянно бросает свечу в жуткого Короля мышей и этим не просто решает исход сражения, но преображает весь мир.
Какова ответственность за такие поступки? Кто способен ее на себя взять? По логике Григоровича, это прерогатива личности, проходящей проверку на истинность в подобных испытаниях. Варианты этой темы испытания личности – суть едва ли не всех основных ролей, созданных Григоровичем, в свою очередь востребовавших новый тип исполнителя.
Танцовщик и балерина театра Григоровича – это артисты-личности, не просто выражающие идеи постановщика с яркостью и мастерством, но выступающие его сподвижниками, собеседниками, а то и соавторами. Таковы, при всех различиях масштаба, амплуа и качеств индивидуальности, Борис Акимов, Наталия Бессмертнова, Владимир Васильев, Юрий Владимиров, Александр Годунов, Татьяна Голикова, Вячеслав Гордеев, Ирина Колпакова, Михаил Лавровский, Владимир Левашёв, Марис Лиепа, Екатерина Максимова, Алла Михальченко, Алла Осипенко, Надежда Павлова, Майя Плисецкая, Людмила Семеняка, Нина Семизорова, Нина Сорокина, Нина Тимофеева и многие-многие другие достойнейшие мастера разных поколений, которых в эпоху Григоровича называли не звездами, а художниками сцены.
А вот художник в буквальном смысле слова – легендарный сценограф Симон Багратович Вирсаладзе, которого Григорович называл не иначе как своим учителем и соавтором, – был истинной путеводной звездой хореографа, да и всего театрального мира. Сценография и хореография в спектаклях Григоровича/Вирсаладзе неразделимы, как две стороны одного листа. Вглядываться в их решения – дело увлекательное, плодотворное и бесконечное, потому что содержание их балетов – не только истории персонажей, но движение творческой мысли, открывающей многомерность мироздания.
Михаил Лавровский, хореограф, народный артист СССР
Мы выросли на Григоровиче, не буду скрывать. Я, Марис Лиепа, Владимир Васильев, Юрий Владимиров. Когда у меня спрашивают, что бы я выделил в Григоровиче как в личности, я отвечаю: «Талант и интеллект». Думаю, именно эти два качества сделали из него ту фигуру, которая оказала такое влияние и на русско-советский балет, и на мировой. С ним всегда можно было поговорить на любую тему, не только творческую. Совершенно неважно, что это могло быть. Его невероятная эрудиция соединялась с очень тонким чувством юмора. Я думаю, это секреты его обаяния – юмор, интеллигентность и безграничный талант.
Юрий Николаевич стал столпом драматического балета или, как его называют, «драмбалета». Без сюжета не получается спектакля, как мне кажется. Зритель должен приходить в театр и понимать, почему режиссер взял того или иного автора, выбрал того или иного артиста. Мнение постановщика может быть разным, но если это Чехов, то все должны понимать, что это великий русский драматург. Что такое драмбалет? Если коротко – когда есть действие и смысл происходящего. Театр должен вдохновлять людей. Во время спектакля, после него. Потому что искусство – это приподнятость над действительностью. Григоровичу это удавалось лучше всех.
Он подозвал меня к себе и спросил: «Устал?» Я ответил: «Да». – «Тогда до свидания».
Несколько ролей Юрий Николаевич делал специально на меня. Например, партия Виктора в балете «Ангара». Мы были вот каким составом: я, Владимир Васильев и Наталия Бессмертнова. Затем он делал со мной «Ивана Грозного». Мы сделали вместе сцену моления, а потом случилась такая история. Я параллельно с репетициями «Грозного» был задействован в «Спартаке». Это очень тяжелая партия, требующая большой физической и эмоциональной отдачи. Тогда заболел артист, который тоже танцевал в «Спартаке», поэтому я выступал почти каждый день. А репетиции «Грозного» были ежедневно по 5–6 часов.
Я не мог репетировать какое-то время совершенно новый спектакль. Он подозвал меня к себе и спросил: «Устал?» Я ответил: «Да». – «Тогда до свидания». Да, он был очень остроумный, общительный, веселый. Но работа есть работа. В театре его совершенно не волновали ничьи личные качества, они никакой роли не играли. Мы могли веселиться, гулять, но спектакль должен был выйти обязательно. И обязательно на самом высоком уровне. Потом он взял меня обратно.
Я танцевал «Легенду о любви» – очень ответственный спектакль. В нем нужно иметь прекрасные внешние данные. Я думаю, Марис лучше всего подходил на главную роль. Но это мое мнение. Так или иначе, Григорович любил свою «Легенду» особой любовью. Всю жизнь. Он часто признавался, что это был один из важнейших балетов в его биографии. Может быть, потому что он был в самом начале его карьеры. А так часто бывает: то, что в начале и в конце, запоминается сильнее всего. Однако во всем мире любили больше всего «Спартака» и «Ивана Грозного». Их всегда очень живо принимали.
Я доверял ему. Его вкусу, пониманию искусства. Он видел несколько моих постановок. Одной из них был одноактный балет «Фантазия на тему Казановы». Юрию Николаевичу нравился этот спектакль, можно сказать, он его «опекал». Я сначала показывал на себе, потом главную роль блестяще исполнил Александр Ветров.
Мы объездили с ним вместе полмира: Лондон, Нью-Йорк, Париж, Рим. Однажды мы летели в Японию. Очень ярко помню этот рейс. На борту почти никого не было. Летели я, Бессмертнова, Григорович и Жемчужин, наш дирижер. В салоне тихо. Плавно проходит по салону стюард-японец. Вдруг он резко оборачивается на Григоровича, подходит к его креслу и почти кричит ему в лицо: «Харабара». Мы все переглянулись, но деликатно промолчали. Стюард как ни в чем не бывало пошел дальше по салону. Григорович посмотрел на нас и сказал с такой нежной, чуть лукавой улыбкой: «Я думаю, товарищи, что кроме Хабаровска “Харабара” ничего другого означать не может», – и засмеялся. Он очень любил юмор, всегда шутил, придумывал что-то забавное, небанальное. Всегда его было интересно слушать. И все слушали его и, что важно, слышали.
Григорович – это вершина русского балета. Говорят, что человек жив, пока жива память о нем. Я бы сказал так: Григорович жив, пока живо его искусство. А оно бессмертно.
Записала Светлана Бондаренко
