Персона
ЮЧ Господин Малер, в июле мы отметим ваш очередной юбилей. Насколько существенно для вас это событие?
ГМ Я давно уже не придаю значения своему дню рождения. Для меня любой день, когда мы хоть насколько-то продвинулись «вперед», и есть настоящий день рождения. На самом деле этого дня мы не знаем и вовсе.
ЮЧ И тем не менее вы хорошо выглядите! Когда я изучала ваш фотоальбом, то думала, что возраст вернет вам бороду и усы, которые вы носили в 1880‑х.
ГМ Неужели вы считаете что ходить бритым – некая прихоть или даже тщеславие? На это есть веская причина. Насколько вам известно, одна из моих ипостасей как музыканта – капельмейстер, и дирижирую я не только жестами и взглядом, но также губами. Каждым своим малейшим движением я показываю певцам и оркестрантам, что они должны сделать в следующий момент. Заросли на лице только мешают, поэтому оно должно быть идеально гладким.
ЮЧ Я не пытаюсь упрекнуть вас в эксцентричности, и все же признайтесь, что вы очень непростой человек.
ГМ Я наверняка показался бы вам, госпожа Чечикова, намного «проще», если бы вы были знакомы со мной дольше и ближе.
ЮЧ А как поживает ваша супруга?
ГМ Альма прямо-таки расцвела, сидит на чудесной диете, полностью отказалась от алкоголя, с каждым днем выглядит все моложе. Она прилежна и написала несколько новых очаровательных песен, которые свидетельствуют о ее большом прогрессе как женщины-композитора. Это, конечно, тоже способствует ее хорошему самочувствию.
Сочинение музыки сродни игре в кубики, причем из одних и тех же кубиков всегда вырастает новая причудливая фигура.
ЮЧ Скажите, что вы думаете о том, что ваша музыка теперь звучит по всему миру, ее записывают и исполняют самые разные оркестры, и у нас есть также переложения ваших симфоний, в том числе для малых, камерных составов?
ГМ Конечно, я очень рад этому! Ведь раньше меня часто одолевали мысли, что не наступит тот час, когда «придет мое время». Но эхо из неведомого мира долетало до меня, и в какой-то момент меня посетила уверенность в том, что, может быть, все-таки legor et legar, что означает man liest mich, und man wird mich lesen («Меня читают и будут читать»). Вечное непонимание, бесконечная череда препятствий, громоздящихся на пути дела, которому служит человек, заставили меня найти modus vivendi в этом зверинце, и я рад, что теперь история расставила все на свои места.
ЮЧ Наверняка, представься вам такой шанс, вы бы завершили вашу Десятую симфонию, сделали бы еще несколько редакций более ранних произведений. Но есть что-то в сфере театра, что бы вы хотели обязательно осуществить?
ГМ Я мечтал бы предотвратить эти совершенно неправомочные, а местами прямо-таки непростительные искажения вагнеровских произведений.
ЮЧ Вы сохранили вагнерианство в своей крови?
ГМ А как иначе?! Я до сих пор считаю, что если бы мир постигла глобальная катастрофа и все немецкое искусство в одночасье исчезло, то его можно было бы идентифицировать и воссоздать по «Нюрнбергским мейстерзингерам». Меня раньше преследовали опасения, что это произведение может «поизноситься», если давать его слушать публике слишком часто, но, к счастью, мои страхи оказались совершенно необоснованными. Хватило нескольких лет, в течение которых я не дирижировал эту оперу Вагнера, чтобы «Мейстерзингеры» стали для меня такими же важными, как и раньше, а может, даже еще больше. И я говорю вам, это подлинный шедевр! По сравнению с «Мейстерзингерами» все остальное кажется почти ничтожным и избыточным.
ЮЧ Жизнь после смерти для композитора – какая она?
ГМ Возьмем, к примеру, Баха. Он так часто напоминает мне о каменных надгробиях: усопший, облик которого запечатлен в мраморе, лежит со сложенными на груди руками над своим прахом. Я всегда нахожу что-то трогательное в понимании жизни за пределами существования. В Бахе есть что-то настолько окаменелое, что немногие способны вернуть его к жизни. Посмотрите, сколько вокруг плохих исполнений Баха, не дающих реального представления о том, как кантор Томаскирхе, нажимая на клавиши клавесина, играл свою музыку для себя самого. Вместо настоящего Баха они предлагают нам взглянуть на жалкий скелет великого композитора. Аккорды, создающие чудесную, богатую полноту звучания, чаще всего просто опускают, будто бы Бах просто так написал генерал-бас. Но его нужно исполнять! И какое тогда бурление создают вздымающиеся и опускающиеся аккорды!
Исполнялась Девятая Брукнера, дирижировал Штраус. Это походило на нечто вроде утреннего застолья с пивом и тминными палочками.
ЮЧ Вы относитесь к тому типу композиторов, которые, обладая самым лучшим представлением о дирижерской профессии, снабдили свои партитуры оптимальным количеством указаний для исполнителей последующих поколений. Как думаете, удалось ли вам добиться нужного эффекта?
ГМ Я достаточно поздно понял, почему Брамс позволял играть его произведения так, как того хотели сами музыканты. Он знал наверняка: все, что он пытался донести до них, было напрасным. Этот факт говорит о глубоко печальном опыте и смирении.
Как-то меня посетила мысль, что все совершающееся с помощью диапазонных знаков на практике выходит слишком грубо: forte слишком громкое, piano слишком тихое, crescendi, diminuendi и accelerandi слишком резкие, largo слишком медленное, presto слишком быстрое и так далее. И насколько проще и сдержаннее я стал дирижировать по сравнению с ранними годами! Когда ты сам видишь, как оркестр все преувеличивает и искажает, то начинаешь понимать, по какой причине это происходит. Возникает даже соблазн вообще не указывать никаких темпов и динамических обозначений и оставить каждому самостоятельно решать, что он прочитает при более внимательном изучении произведения и как он это выразит.
Владимир Юровский: Из трехколесного велосипеда у Малера получился двигатель внутреннего сгорания
ЮЧ Летние месяцы для вас – сезон сочинительства музыки, и вас даже называют Sommerkomponist.
ГМ Я очень жалею о том времени, когда три лета подряд писал свои произведения в таком формате, что уместно было сравнить себя с пловцом, который, оказавшись в большой воде, делает всего лишь несколько символических гребков, и то только для того, чтобы убедиться, что он еще не разучился плавать. Или же это подобно некой проверке – не иссяк ли источник? Мой тогда тек тонкой струйкой, но не более того…
ЮЧ Малер раннего периода – первых симфоний – и тот, что уже закончил «Песнь о земле», «прощальную» Девятую, – в чем разница?
ГМ Как-то я привел следующую аналогию: сочинение музыки сродни игре в кубики, причем из одних и тех же кубиков всегда вырастает новая причудливая фигура. Но кубики уже с юности лежат в полной готовности – со времени, предназначенного только для сбора и формирования восприятия.
Признаюсь, раньше мне импонировало необычное в собственных композициях, отклонение от всего привычного, проявлявшееся даже во внешней форме произведения – подобно тому, как молодой человек любит вызывающе одеваться. Позже, с течением времени тот же самый человек, заматерев, испытывает радость – быть внешне неотличимым от других, не выделяться, но происходит это только тогда, когда увеличивается его дистанция с другими людьми из-за отличий внутренних. С некоторых пор я стал довольствоваться тем, что могу перелить свое индивидуальное содержание в каноническую музыкальную форму, сторонясь нововведений там, где они не нужны. Например, раньше произведение, начинавшееся в ре мажоре, если это было возможно, я завершал в ля-бемоль миноре; потом стал часто идти на большие ухищрения, чтобы закончить его в той же тональности, что и начал.
ЮЧ Некоторые исследователи вашего творчества говорят о том, что среди ныне живущих композиторов нет ни одного, которого со всей уверенностью можно было бы назвать продолжателем малеровской линии. Что думаете?
ГМ Знаете, в какой-то момент ко мне пришло осознание, что я стою в полном одиночестве среди современных музыкантов и наши с ними цели сильно расходятся.
ЮЧ Неужели ваши взгляды на сущность симфонического произведения, его философскую концепцию, драматургическую составляющую не находили отклика?
ГМ Пожалуй, я назову одно имя. Гениальный музыкант, ушедший из жизни непризнанным, в нужде, на заре своей композиторской карьеры… Это Ганс Ротт. В своей ми-мажорной симфонии, созданной в двадцатилетнем возрасте, он взлетел на такую высоту… Он мог бы стать основателем «новой» симфонии в том смысле, в котором я ее понимаю. Ротт был настолько близок к моему внутреннему «я», что мне даже казалось, что мы с ним подобны двум плодам с одного дерева, растущего на одной почве и под одним солнцем. Если бы не судьба с ее трагическими поворотами, мы вместе, вероятно, почти исчерпали бы содержание нового времени, наступившего для музыки.
С моей точки зрения, я повсюду сталкивался либо со старой классической, либо новой немецкой педантичностью. Едва Вагнер был признан и понят, как снова появились жрецы единственной признанной истинной веры и окружили всю территорию крепостями против реальной жизни, которая состоит в том, что человек всегда переделывает Старое (даже если оно больше и значительнее Нового) и создает его заново из необходимости момента. Рихард Штраус, в частности, как раз такой понтифик! Но, во всяком случае, симпатичный человек, насколько я могу судить. Остается ли все это подлинным, еще предстоит выяснить. Впрочем, он «мой единственный друг среди всех богов», и я не хочу все испортить с ним.
ЮЧ Вы очень кстати упомянули имя Рихарда Штрауса – как у нас говорят, «Рихарда Малого». Но, если мне не изменяет память, вы не сразу оценили его «Саломею» и даже упрекали свою супругу в том, что она с восторгом приняла это произведение.
ГМ На самом деле мое впечатление от «Саломеи» с каждым разом усиливалось, и я прочно стою на том, что это один из величайших шедевров ХХ века. Мне потребовалось несколько раз прослушать его, чтобы прийти к выводу: «Саломея» действительно гениальное, очень сильное сочинение, несомненно относящееся к числу самых значительных из созданных в наши дни. В нем под грудой мусора живет и действует вулкан, кипящий подземный огонь, а не простой декоративный фейерверк. Пожалуй, так же обстоит дело и с личностью Штрауса. Поэтому у него так трудно отделить мякину от чистого зерна.
ЮЧ Но вы же оцениваете его не только как композитора, но также как дирижера. Помните его выступление, которое произвело на вас самое сильное впечатление?
ГМ Как-то по случаю очередного моцартовского юбилея в Зальцбурге исполнялась Девятая Брукнера, дирижировал Штраус. Это произведение – верх безумия. Город трясло от восторга. Это походило на нечто вроде утреннего застолья с пивом и тминными палочками. Во всяком случае, после этого было выпито много литров светлого лагера Stieglbräu.
То, что мы оставляем за собой – каково бы оно ни было, – только сброшенная кожа, оболочка; таковы и «Мейстерзингеры», и Девятая симфония Бетховена, и «Фауст» Гёте.
ЮЧ В недалеком прошлом население многих стран мира оказалось закрытым в своих домах из-за ковидной пандемии. Вы тоже не раз становились свидетелем эпидемий.
ГМ Действительно, помню, как в 1892‑м в Берлине, уже собравшись ехать в Гамбург, где я работал, натолкнулся на баритона Теодора Бертрама. Он, стуча зубами, рассказал, что, подобно многим другим артистам труппы, дал тягу из театра из-за жуткой паники, охватившей людей в городе. В Гамбурге тогда разразилась страшная эпидемия холеры, а я уже две недели страдал от желудочно-кишечного расстройства и серьезно подумывал о том, не лучше ли будет при сложившихся обстоятельствах еще на несколько дней задержаться, пока не пройдет это острое состояние. Всегда что-нибудь да происходит! В 1897‑м, к примеру, эпидемия скарлатины застигла нас в Кицбюэле. Мне и моим родным, к сожалению, ничего иного не оставалось, как паковать вещи, чтобы перебраться в другой дом, стоявший подальше от цивилизации. Можете представить себе наше невезение. Но мы его сносили с неизменным юмором – вполне в малеровском духе.
ЮЧ Какое бы напутствие вы адресовали новому поколению композиторов?
ГМ В жизни большого художника, помимо коротких моментов, когда требования, предъявляемые к нравственной сущности человека, выполняются, есть и долгие пустые периоды, когда его сознание лишь подвергается искушениям, томится по невыполнимому. Но именно такое непрестанное и воистину мучительное стремление накладывает особый отпечаток на жизнь этих немногих. Я имею в виду «создания» человека. Они воистину мимолетны и смертны, непреходящее – это то, что человек делает из самого себя, чем он становится в своей жизни благодаря неустанному стремлению. Нужно стремиться к тому, чтобы приводить в движение эти силы своей души, приобретать все больше красоты и уверенности. Большего не может сделать никто из нас, да и вообще, на это способны лишь избранные. «Расширяйтесь», упражняйтесь в прекрасном и добром, непрестанно растите – в этом и заключается истинное творчество! И поверьте: то, что мы оставляем за собой – каково бы оно ни было, – только сброшенная кожа, оболочка; таковы и «Мейстерзингеры», и Девятая симфония Бетховена, и «Фауст» Гёте. В сущности, это не более чем наши останки. Я не говорю, конечно, что творчество излишне. Оно необходимо людям для роста и для радости, которая тоже есть симптом здоровья и созидательной силы.
ЮЧ Благодарю вас за интересную беседу, господин Малер!
Текст подготовлен с использованием писем Густава Малера и воспоминаний Натали Бауэр-Лехнер
