Релизы
Андрей Гаврилов стал первым российским, а точнее, советским пианистом новой формации, пришедшей на смену поколению живых классиков – забронзовевших героев соцтруда, народных артистов СССР, лауреатов Государственной, Ленинской и даже Сталинской премий. Сама манера выходить на сцену отличала его от представителей «старой школы». Те двигались важно, степенно, выверяя каждый шаг к инструменту, чтобы, возложив на него длань, окинуть взором восторженную публику, выждать мхатовскую паузу и благодарно поклониться. Андрей же Гаврилов всегда выбегал легко и задорно, без церемоний приветствовал зал и, не дожидаясь окончания рукоплесканий, садился к роялю.
Он и на мировую площадку ворвался по-молодецки, эдаким Полом Маккартни, выпестованным ЦМШ. В декабре 1973‑го (если верить его скандальной и чертовски увлекательной книге «Чайник, Фира и Андрей») он гонял во дворе шайбу, когда мать, профессиональная пианистка и первый его педагог, внезапно позвала Андрюшу домой: звонила сама Екатерина Алексеевна Фурцева, «Екатерина Великая», дабы объявить, что Гаврилову надлежит принять участие в Конкурсе Чайковского в следующем, 1974 году.
На этом, пятом по счету, Конкурсе имени Петра Ильича восемнадцатилетний Гаврилов, первокурсник Московской консерватории, взял первую премию, показав феноменальную технику, играя, по образному выражению Якова Флиера, «поверх голов жюри». Но если бы дело было только в пресловутой технике! Юный пианист среди прочего «выдал» си-бемоль-мажорную клавирную Сюиту Генделя, продемонстрировав иное прочтение барочного текста – абсолютно не похожее на то, что предлагала советская «академия».
Спустя восемь лет, в 1982‑м, EMI Records выпустит серию пластинок, на которых Святослав Рихтер и Андрей Гаврилов попеременно исполняют шестнадцать клавирных сюит Генделя, и разница в трактовках этих двух пианистов, этих двух заклятых друзей, отделенных друг от друга аж двумя поколениями, будет разительной: первый играет безупречно, но словно бы пробуя каждую ноту на вкус и наощупь, второй же как будто едва касается клавиш – и музыка у него витает, струится между пальцев, парит и мерцает, как мираж, увлекая за собой и оставаясь недостижимой.
Вторая половина 1980‑х – начало 1990‑х – «баховский период» Андрея Гаврилова: он записывает концерты для клавира великого немца в сопровождении Московского камерного оркестра п/у Юрия Николаевского, с Академией св. Мартина-в-Полях п/у Невилла Марринера, «Гольдберг-вариации». В 1984‑м EMI Records выпустила двойной гигант с Французскими сюитами, исполненными Гавриловым в Словацкой филармонии, в Братиславе. Спустя четыре года эта пластинка была переиздана фирмой «Мелодия», несмотря на то, что к тому времени музыкант покинул родину с благословения Михаила Горбачева (однако сохранив гражданство), став, таким образом, не беженцем, но первым вольноотпущенным…
Этот альбом остается эталонным по сегодняшний день. Его ценность только растет, если учесть, что большинство современных молодых пианистов, прежде всего российских, не уделяет баховскому наследию (и барочному вообще) должного внимания. Гаврилов продолжает заполнять этот вакуум, в чем убеждаешься с первого такта открывающей пластинку ре-минорной сюиты. Сдержанная красота Аллеманды рождает образ горящей свечи, вздрагивающей на ветру и тающей с каждой каплей воска. Короткая Куранта повторяет тему быстротечности, сиюминутности, после чего следует кульминация – Сарабанда, в которой пианист достигает пика драматического накала, катарсиса.
Подача Французских сюит Андреем Гавриловым кажется более осмысленной и глубокой в сравнении с игрой даже таких мастеров, как Андраш Шифф и Григорий Соколов. Концептуально Гаврилов ближе всего, пожалуй, к Розалин Тюрек – «верховной жрице Баха», записавшей все сюиты (Французские, Английские, Партиты) в пору, когда наш герой еще не появился на свет.
В какой-то степени ему удалось «переиграть» самого Гленна Гульда. Там, где упоенный собственной виртуозностью Гульд проносился стремглав (ноты отскакивали от его пальцев, и слушатель порой не успевал пережить эмоции, в них заключенные), Гаврилов пристально вчитывается (всматривается, вдумывается), обнаруживая, казалось бы, в насквозь проштудированном баховском письме подлинные откровения и превращая не самый сложный в техническом плане клавирный цикл, сочиненный для домашнего музицирования, в нотную Библию. И как тут не вспомнить Эрвина Бодки, который в своей «Интерпретации…» отмечал, что «соединяя вместе шесть сюит, Бах следует старой традиции, бытовавшей среди музыкантов, – почтить тем самым шесть рабочих дней Творца».
«Я живу по Шопену, а молюсь по Баху», – как-то сказал Гаврилов. Бах же и спас его от духовной смерти… «В 1999 году я пережил тяжелую депрессию, которая длилась ровно девять месяцев, – рассказывал музыкант. – Я не выходил из спальни в своем немецком довольно большом доме, почти не ел, готовился тихо и спокойно умереть. С трудом в мае 2000‑го отправился в Лондон и по просьбе BBC начал делать маленькие поп-видео с прелюдиями и фугами Баха. Меня увлек этот полушутливый проект – “ХТК в массы”… С этого начало что-то во мне возрождаться и забрезжил свет в конце тоннеля. Двумя годами позже я был вознагражден сполна мистическим видением, где в белом столбе света, восхитившем меня, а не испугавшем, я увидел и услышал все скрытое доныне от всех ушей и глаз в мировой музыкальной литературе; темы с ключами от каждой из них и со знанием, что именно композитор зашифровал в каждом такте того или иного произведения. Это произошло в самолете из Стокгольма в Цюрих после очередного концерта…»
На одном из своих последних сольных выступлений в Москве, в БЗК, в конце 2000‑х Гаврилов исполнил несколько произведений Баха. Затем много бисировал. Публика не расходилась. Тогда маэстро устроил для нее импровизированную «пресс-конференцию»: люди обступили его прямо на сцене и буквально засыпали вопросами. Разговор продолжался долго, и никто не хотел уходить, никто не хотел прощаться.
В сентябре ему исполняется семьдесят лет. Андрею Гаврилову – семьдесят? Этого не может быть. Для тысяч его поклонников он все тот же мальчишка. Вчерашний студент Московской консерватории, выбегающий к инструменту, поправляющий очки указательным пальцем в паузах между тактами… Виртуоз, для которого игра на фортепиано – не музыкальная акробатика, но великое таинство… Остроумный, бескомпромиссный, категоричный, порой противоречивый и беспощадный. И всегда безумно талантливый.
