Персона
Густаво, когда вы впервые услышали музыку Малера?
ГД В детстве. Конечно, с тех пор много воды утекло, но мои воспоминания все еще свежи. В то время мой отец играл в ансамбле, специализировавшемся на сальсе, и в оркестре, где ему была поручена партия третьего тромбона в Первой симфонии Малера. Будучи подростком одиннадцати-двенадцати лет, я нашел эти ноты и, взяв в руки тромбон, попытался воспроизвести звуки (имитирует тромбон). Но, как и многие другие люди, впервые я услышал музыку Малера в записи — дядя подарил мне пластинку с самой ранней симфонией. Впечатление оказалось неоднозначным, но, несмотря на то что поначалу я с трудом понимал замысел Первой симфонии, впоследствии, в процессе постижения премудростей дирижерского ремесла, именно она стала моим дебютным крупным произведением. Это произошло, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Так я пришел к творческому наследию Малера: через оркестр в моем родном городе Баркисименто и, прежде всего, через эту запись.
Вас сразу покорил своеобразный мир малеровских симфоний?
ГД Он очень необычный и может показаться невероятно странным тому, чьи уши привычны к классическим сочинениям Бетховена, Моцарта. Малер показывает тебе причудливую живую картину, поражающую реалистичностью ярких природных ландшафтов, многообразием населяющих их существ. Все это Малер помещает в огромное пространство, и подобный эффект напоминает мне о технологии 3D, только не в визуальных формах, а в звуке. Вы не просто слышите, но чувствуете, как какие-то события происходят рядом с вами. Это совершенно особенное, ни с чем не сравнимое умопомрачительное ощущение.
Мне бы хотелось увидеть, как он дирижирует, как обращается к оркестру, увидеть его нервную походку… Вот это все вызвало бы у меня восторг: «Ух ты! Малер!»
Вы работали с Клаудио Аббадо над Пятой симфонией Малера. Можете рассказать об этом?
ГД Впервые мне довелось прикоснуться к материалу Пятой симфонии в 2001 году (или, может быть, даже в 2000‑м) — мне предстояло исполнить две крайние части. В то время я репетировал с Национальным юношеским оркестром, который позже стал Симфоническим оркестром имени Симона Боливара. В 2004 году я отправился в немецкий город Бамберг на самый первый Конкурс молодых дирижеров имени Густава Малера. Пятая симфония входила в обязательную программу, и мне посчастливилось выиграть этот конкурс. Самым замечательным было то, что я получил опыт работы с Симфоническим оркестром Бамберга — коллективом, знакомым с традицией исполнения музыки Малера и обладающим типичным немецким звучанием. В январе 2005 года, когда Клаудио Аббадо приехал в Каракас, чтобы репетировать с Оркестром Симона Боливара Пятую симфонию, я воспринял это как дар небес. До того момента мне казалось, что хорошо знаю партитуру, но как я тогда ошибался! Аббадо открыл мне истинные глубины этого произведения и его тесную связь с более ранними творениями Малера и с теми, которые принято относить к позднему периоду.
Клаудио говорил с вами о технических аспектах дирижирования, о том, как структурировать самые сложные фрагменты симфонии?
ГД Он рассказал мне о Виллеме Менгельберге, например. У него были копии партитуры Менгельберга — там почти каждая нота сопровождалась пометкой! Уму непостижимо! Количество комментариев затрудняло чтение нотного текста. Помню, в самом начале второй части есть момент с ritenuto в партии corno obligato. Клаудио показал мне, как лучше всего это сыграть. Насколько я знаю, он отталкивался от указаний в экземпляре Менгельберга. Было несколько затруднительно сделать ritenuto, поэтому Аббадо придерживался убеждения, что тут больше подходит misurato (поет фразу дважды, второй раз слегка ее изменив). Технические нюансы, которые мы обсуждали, очень пригодились при работе над другими симфониями Малера. Клаудио охотно делился подобными аспектами из своей практики. Наблюдая за ним, за его простыми жестами, обращенными к оркестру, многому можно было научиться. В моей жизни Аббадо сыграл важную роль, и я с теплотой вспоминаю наше общение.
Вы очень эмоционально дирижируете музыку Малера. А что скажете про опасность чрезмерно контролируемой интерпретации?
ГД Однажды итальянский маэстро сэр Джон Барбиролли произнес фразу, относящуюся не к Малеру, а к виолончелистке Жаклин дю Пре: «Если вы не переусердствуете в молодости, то что вы будете делать в старости?» Малер был очень страстным человеком. Как дирижер он никогда не дистанцировался от музыки, чьей бы она ни была, от ее эмоционального содержания и витальности. Мы знаем о его манере дирижирования по сохранившимся рисункам, на которых он гримасничает, подпрыгивает, делает движения корпусом и широко размахивает руками. Таким его видели современники в яме оперного театра и на концертных сценах. И это также хорошая иллюстрация для его собственной музыки — какой бы отстраненной и серьезной она местами ни казалась, она пропитана страстью.
Еще мне кажется, что в музыке Малера много детскости, чего, как правило, не замечают ни исполнители, ни слушатели. Канонический портрет композитора, существующий в нашем восприятии, — это мрачный образ Малера-философа, погруженного в размышления о смерти, в нем главенствуют трагические черты. Но даже в пессимистичном взгляде Малера на жизнь проскальзывает детская наивность, проистекающая из его воспоминаний. Именно поэтому его музыка такая особенная.
Что бы вы спросили у Малера?
ГД Сложно сказать… Иногда в общении с такими личностями, как Малер, слова излишни. Мне бы хотелось увидеть, как он дирижирует, как обращается к оркестру, увидеть его нервную походку… Вот это все вызвало бы у меня восторг: «Ух ты! Малер!» И совершенно несуразно было бы спросить его: «Маэстро, как вы думаете, здесь надо дирижировать на четыре или три?» Какой вопрос я бы задал ему? Хм… Я бы спросил или об очень многих вещах, или ни о чем бы не спрашивал… Для меня было бы ценно просто иметь возможность находиться рядом с ним.
Когда в конце партитуры доходишь до указания аdagissimo, то последние две минуты воспринимаешь как мгновения, предназначенные для переосмысления своего бытия.
Чего желал добиться Малер-композитор?
ГД Позвольте привести пример. Скажем, это как с чилийским поэтом и известным дипломатом Пабло Нерудой: нам известны не только его сборники стихов, но и личные письма. Композиции Малера также можно рассматривать как интимные послания, в том числе и любовные. Единственным способом общаться с миром было для него сочинение музыки. В самые ранние опусы он вложил воспоминания о детстве, затем, размышляя о конечности земного пути и бессмертии души, он создал Вторую симфонию, получившую название «Воскресение», — она появилась слишком рано, но такова жизнь. А потом возникли другие симфонии, в каждой из которых он раскрывал душу и пытался выразить свой взгляд на окружавшую его действительность. Некоторые считают, что его мировоззрение связано с политическим мироустройством, но это не так. Он искал любовь. К философии Малера можно подходить с разных позиций, его симфонии амбивалентны — в них трагическое идет бок о бок с жизнеутверждающим. Оба варианта трактовки — оптимистичный и нигилистический — допустимы. Но очень важно понимать, что он хотел сказать словами «я живу для тебя, я умираю для тебя!». Это некий тезис, лежащий в основе его произведений.
С одной стороны, Малер был самым влиятельным дирижером своего времени, но с другой — ему была свойственна невероятная чувствительность. Как это все могло совмещаться в одном человеке?
ГД Масштаб личности Малера сложно переоценить. Его вклад в искусство дирижирования огромен. Во второй половине XIX века профессия дирижера в современном ее понимании еще не до конца оформилась, и в большинстве своем к оркестру выходили композиторы, чтобы исполнить собственные произведения, но им не всегда удавалось добиться от музыкантов нужного звучания. Среди дирижеров Малер был подобно кайзеру. Он создал образ маэстро, обладающего властью и умеющего ею рационально распоряжаться. При этом на него периодически обрушивалась волна критики, ему не всегда удавалось находить общий язык с оркестрантами, отчего он очень страдал, но казалось, что все разногласия и конфликты только укрепляли его силу.
Расскажите о том, как вы подошли к Девятой симфонии. Что она для вас значит?
ГД О боже, это совершенно особенный вид музыки! Девятая производит такой эффект, будто кто-то крадет ваше сердце, будто кто-то говорит: «Твоя жизнь стала на пять минут длиннее, и ты можешь распорядиться этим временем как хочешь». Когда в конце партитуры доходишь до указания аdagissimo, то последние две минуты воспринимаешь как мгновения, предназначенные для переосмысления своего бытия. Но это лишь продолжение музыки, написанной Малером раньше, вся финальная часть Девятой — попытка ухватить неизменно мимолетную надежду. И нужно двигаться вперед, лелеять эту надежду, даже если нет никакой уверенности в том, что за смертью простирается вечность.
Музыка Девятой симфонии лишена изъяна. Не нужно ничего делать, чтобы довести ее до идеала. Достаточно того, что уже есть: ноты, пометки schneller, langsamer, pianissimo, sostenuto, marcato… Все есть. Единственное, что можно добавить, — свою энергию и частичку индивидуальности как исполнителя. Леонард Бернстайн дал каждой части Девятой собственное обозначение. Последнюю он озаглавил так: Let it go («Отпусти»). Он имел в виду: «Отпусти, все в порядке. Все так, как есть. Давайте еще немного предадимся страданиям». Речь не только о смерти физической, но и душевной. Я достаточно долго откладывал момент исполнения этой симфонии, чувствовал, что еще не пришел час икс, нужно набраться жизненного опыта, и только теперь понял, что готов подступиться к этой музыке.
Вы дирижировали Первую симфонию Малера на своем дебютном концерте с Венским филармоническим оркестром на фестивале в Люцерне в 2007 году. Это был ваш выбор?
ГД Да. Мы долго думали, что могли бы сыграть вместе. И это тоже был вызов: произведение Малера, да еще с Венским филармоническим оркестром! Я был так поражен, когда один из музыкантов подошел ко мне после репетиции и сказал: «Знаете, мой дед играл под управлением Малера!» Фирменное звучание венских коллективов — это традиция, которая существует уже полтора века благодаря преемственности. Многие из сегодняшних участников оркестра получали знания, обучаясь у представителей предыдущего поколения музыкантов. Как это здорово!
Тогда, в Люцерне, в программе с Венским филармоническим стоял Первый фортепианный концерт Бартока, солировал Даниэль Баренбойм. Ему тоже очень близко наследие Малера, и в некотором смысле он помог мне с Первой симфонией, так как сам многократно в своей карьере дирижировал ее. Я же вынашивал собственную интерпретацию семь лет, прежде чем исполнить Первую с Венским филармоническим. Звезды сошлись, и моя мечта сбылась!
Интервью с Густаво Дудамелем было опубликовано в книге Diverse Gustav Mahler. Dirigenten im Gespräch
