Персона
ЕШ С чего нам лучше всего начать беседу?
НЦ Наверное, с игры на скрипке. Это мой фундамент, благодаря которому я вообще научился воспринимать музыку. Мой отец – прекрасный скрипач и дирижер, концертмейстер оркестра Большого театра Михаил Цинман – с детства учил меня «разрезать звук». Лет пятнадцать ушло на этот навык, но теперь я умею. И то, как я слышу скрипичный звук, служит основой моих внутренних музыкальных ощущений. Мой первый педагог в Гнесинке Елена Львовна Малкина окружила своих учеников (и Леня Железный, и Петя Лундстрем учились у нее) очень большой любовью. Потом я перешел к Виктору Пикайзену и через него как бы соединился с великими людьми, игрой которых заслушивался на пластинках. Виктор Александрович рассказывал массу удивительных и забавных историй. Например, такую. Давид Ойстрах пришел в гости к Фрицу Крейслеру, и жена Крейслера говорит: «Вы не представляете, если бы только Фриц занимался на скрипке, он был бы потрясающим скрипачом!» Все педагоги дали что-то свое. Елена Львовна – первую теплоту и любовь к музыке. Виктор Александрович – эстетику прошлого, скрипичное звучание, как на тех самых пластинках. Эдуард Давидович Грач – это просто бешеная артистическая энергия, которой он напитывает свой класс, как настоящий генератор. Важна еще среда, в которой я вырос: записи, книги, разговоры. Люди, которые бывали у нас в доме. Я был ребенком, но хорошо помню, как приходил Гидон Кремер, потому что он играл и записывал со своим камерным оркестром Сонату для скрипки Шостаковича в переложении моего папы. Кстати, однажды сам папа ее сыграл с оркестром под моим управлением.
Дедушка Олег говорил, что за неделю на вырученные деньги он мог купить себе «Шкоду», а за месяц – «Бьюик».
ЕШ У вас действительно выдающаяся семья. Расскажите о ней.
НЦ Мой дедушка – Игорь Лундстрем. Братья Лундстремы, Игорь и Олег, вместе создали джазовый оркестр, который вошел в Книгу рекордов Гиннесса, как самый «долгоиграющий» в истории. Игорь – замечательный саксофонист, член оркестра, Олег – руководитель. Олега я помню очень хорошо. Игоря, к сожалению, не застал, он умер лет за десять до моего рождения, но все говорят, что это был невероятный человек. Вообще, я полон рассказов об этих людях! Потому что, по логике нашего поколения, это были совершенно сумасшедшие ребята, которые родились в Чите, выросли в эмиграции в Харбине, но сохранили патриотический дух. Когда началась Вторая мировая, они решили, что им надо идти на фронт. Посол СССР не хотел их отпускать, несколько раз им отказывали. Но они поняли, что война рано или поздно кончится, поэтому нужно получить какие-то профессии, которые помогут Советскому Союзу восстановиться. Дедушка Олег стал, например, архитектором. И вот они начали готовиться к возвращению. А к тому времени они в Шанхае создали очень успешный джазовый оркестр, постоянно играли в клубах и зарабатывали большие деньги. Дедушка Олег говорил, что за неделю на вырученные деньги он мог купить себе «Шкоду», а за месяц – «Бьюик». И все это бросив, как только открылась возможность, они поехали на перекладных поездах, чуть ли не в вагонах со скотом, в Советский Союз – в Казань. Все рассказывают, что у них абсолютно не было страха. Они просто в каком-то веселом настроении собрались и поехали. Уже семейные люди, в Казани жили все вместе за ширмой кинотеатра, просто потому что было негде жить… Эти истории, наверное, не вписываются в логику представителей нашего поколения. Как можно бросить такую сладкую жизнь, рассчитывая непонятно на что? Вернуться на родину, чтобы ее строить! Но тем не менее так и случилось.
ЕШ Но ведь и вы из манящей возможностями столицы в 2024 году уехали в Кисловодск, став главным дирижером симфонического оркестра Северо-Кавказской филармонии. Это мои родные места, поэтому спешу расспросить о впечатлениях.
НЦ Их так много. Даже не знаю, с чего начать. Для меня, например, невероятно ценно, что, помимо симфонического оркестра, филармония располагает своей оперной труппой. Есть зал с оркестровой ямой. Основное направление – симфоническое, но параллельно у меня накапливается оперный репертуар. Сегодня жизнь молодых дирижеров так складывается, что они идут либо по оперной дороге, либо по симфонической. Поэтому очень здорово, что в Кисловодске я могу дирижировать тем и другим. Потом очень чувствуется, что это не просто оркестр, а старейший оркестр в России, который никогда не прерывал своей деятельности, даже во время Великой Отечественной войны. Это оркестр с прекрасной историей главных дирижеров. Здесь начинал мой учитель Юрий Иванович Симонов, работали старшие коллеги Димитрис Ботинис, Станислав Кочановский. Филармония занимает красивейшее старинное здание в парке, это тоже важно. И солисты, и дирижеры, которые приезжают сюда, отмечают, что в оркестре – замечательная атмосфера. Музыканты стараются, но не суетятся, а находятся в каком-то спокойном южном состоянии. Состав оркестра позволяет мне предлагать самые разнообразные программы.
ЕШ А что в первом сезоне запомнилось или получилось больше всего?
НЦ Назову концерт к 200‑летию со дня рождения Брукнера, одного из моих кумиров. Мы сыграли Четвертую симфонию, и я даже немножко поговорил с публикой о своем отношении к этому композитору. Перед концертом готовился – читал, слушал, много репетировал симфонию. И кроме нее ничего в программу не поставил.
ЕШ Удалось собрать публику?
НЦ Даже больше, чем ожидал. Надо учитывать, что Кисловодск – туристический город, поэтому публика здесь курортная, то есть всегда меняется. Есть небольшое число постоянных слушателей (я их всегда вижу, потому что они сидят на одних и тех же местах в центре зала). Но мне важно было сказать несколько вступительных слов не для того, чтобы передать какую-то информацию. Я понял, что это очень сближает со слушателями, если хочешь творить музыку не на расстоянии, а получить энергетическое слияние сцены и зала. Артисты и публика дают друг другу нечто, без чего творчество не может существовать. Я заметил, что многие приходят на концерты, как в музей, для них прослушивание музыки – необходимый процесс «окультуривания». Я бы назвал это «восприятие за стеклом», точно в витрине находится какой-то экспонат, вроде яйца Фаберже. Посмотрели с некоторым любопытством и пошли дальше. Поэтому когда ты выходишь и перед исполнением делишься своими мыслями и чувствами, то как бы снимаешь это стекло и зовешь: «Подойдите поближе, задержитесь, мы вместе переживем что-то важное!»
ЕШ Для вас важно защитить свой художественный идеал?
НЦ У меня есть своя эстетика, представление о звуке, репертуаре, разнице в исполнительских стилях. И если складываются правильные профессиональные взаимоотношения, то люди сами ждут от тебя чего-то индивидуального. Мне всегда нравился субъективный взгляд. Например, замечательный искусствовед Паола Волкова, чьи передачи я все пересмотрел. У нее абсолютно субъективный взгляд. И ты можешь не соглашаться, но хотя бы понимаешь, что это за взгляд. Я постоянно напитываюсь чем-то. Но то, что уже впитал, стараюсь выразить. Мне очень нравится, когда оркестр отдает в ответ свою индивидуальность, и когда эти энергии сходятся, получается что-то настоящее. Если же говорить о конкретной стратегии работы, задачах и проблемах, то я их для себя четко сформулировал. Но о них необязательно знать людям, которые приходят на концерты. Хотя мы недавно принимали участие в праздновании 130‑летия Кисловодской филармонии. И к нам с фестивалем приехал Денис Мацуев, у которого есть замечательная традиция – устраивать для учащихся и преподавателей музыкальных учреждений открытые репетиции. Мы тоже провели открытую репетицию с Денисом Леонидовичем, и такой формат мне понравился. Какие-то нюансы «оркестровой кухни» приоткрывать для публики иногда можно.
ЕШ А что касается «дирижерской кухни»?
НЦ Сегодня я продолжаю работать над собой. Только иначе – не концентрируюсь на ошибках, а ищу то, что меня привлекает хорошего у других дирижеров, и с азартом это пробую.
ЕШ Поскольку мы все полны впечатлений от недавнего Конкурса Рахманинова, законно вспомнить Валерия Гергиева. У него что-нибудь «подсмотрели»?
НЦ Валерий Абисалович обладает совершенно потрясающим ощущением горизонтали, когда не прекращается даже не фраза, а музыкальная мысль. Она течет через фразы, и так может происходить достаточно долго. На одном из спектаклей Мариинского театра я буквально проследил по часам за таким непрерывным развитием. Поэтому я стараюсь теперь, особенно в произведениях, которые хорошо знаю, чтобы мысль не останавливалась даже в паузах. У Брукнера, например, симфонии полны остановок и тишины. Но мысль-то все равно движется.
Я убедил себя, что это – не конкурс, а фестиваль, только я не знаю, сколько у меня будет выступлений.
ЕШ И все-таки о Рахманиновском. Чем запомнится конкурс?
НЦ Начну с того, что меня очень демотивирует идея конкуренции. Если я, например, играю в футбол, то не думаю о соревновании. Я думаю только о процессе, который мне нравится сам по себе. Как скрипач и как дирижер я участвовал во многих конкурсах и заметил одну вещь. Как только начинаю думать о том, что мы конкурируем, что нас сравнивают, то сразу зажимаюсь и теряю способность заниматься творчеством. Поэтому я убедил себя, что это – не конкурс, а фестиваль, только я не знаю, сколько у меня будет выступлений. Одно будет точно, и это замечательно. Может быть, еще попросят выступить – дважды или трижды. Сколько бы ни было, все равно прекрасно! Собственно, это и был фестиваль по своей сути: у нас брали интервью, мы общались, обедали вместе. Среди участников было очень много моих знакомых и друзей. Одного из них я спросил: «Представь себе, что в Москве проходит фестиваль имени Рахманинова, и тебя приглашают на него, но говорят: “Гонорар мы вам не заплатим и пока неизвестно, сколько именно выступлений предстоит”. Ты приедешь?» Он ответил: «Если не буду очень занят, обязательно». – «А ты сильно расстроишься, если останется только одно выступление?» – «Нет, буду наслаждаться фестивалем, общаться с коллегами».
Такой был разговор. А потом мы вместе согласились с тем, что никто не участвует в конкурсе ради денег и не боится их потерять, если не пройдет в следующие туры. Оказывается, единственная проблема в том, что мы из-за своего эго надумываем себе, что нас кто-то осудит в случае неудачи. А если делать все то же самое, но переименовать в фестиваль, страхи проходят. Никаких страданий от того, что кто-то не прошел, никакого ощущения конкуренции. Я вообще против конкуренции в музыке, потому что человек должен идти только своим путем.
ЕШ А что значит для вас дирижерская школа?
НЦ Школа – это прежде всего наставники. Андрей Сергеевич Рейн подарил мне основы, очень ясно и доходчиво объяснил самые важные вещи, дал первый импульс. А потом огранкой занимался Юрий Иванович Симонов, невероятный артист с огромным опытом. Мне очень повезло, что педагоги со мной занимались не консультативно, а всерьез, контролировали мои действия, со стороны замечали ошибки – именно потому, что мне важно не думать о школе в те минуты, когда я дирижирую. Немножко провокационная метафора, но для меня школа (скрипичная, дирижерская – любая) похожа на деньги. Зачем они нужны? Чтобы о них не думать. Деньги – это неплохо, если не являются самоцелью. Но если их нет, думаешь о них постоянно. То же самое со школой, техникой, мастерством. Если у тебя нет мастерства, ты вынужден постоянно о нем думать. И так же, как скряги привязываются к деньгам, лишая себя радости жизни, некоторые исполнители слишком сильно привязываются к школе. А школа подобна почве. Когда почва очень зыбкая, можешь и провалиться. Но если ты во всем привязан к ней, то она подобна бетону, то есть настолько прочная, но никогда не позволит тебе оттолкнуться. Идеальный вариант – упругая земля. Вот ты оттолкнулся и полетел и во время полета о ней не думаешь. При этом у тебя есть место, куда ты всегда можешь вернуться, снова оттолкнуться и снова полететь.
Владимир Вишневский: Главное – успевать заниматься и учить новое
