События
В одном из рассказов американского фантаста Уолтера Тевиса герои, складывая так и сяк обыкновенные кубики, вдруг непонятным образом получают пятимерный куб, дающий возможность взглянуть на Землю из другого измерения. Ровно то же самое случилось на премьере спектакля «До поезда осталось…», что стал первым проектом новой компании 2sisters и был представлен публике на площадке Электротеатра «Станиславский». Режиссер Ирина Михеева и хореограф Ольга Лабовкина взяли роман Льва Толстого «Анна Каренина» (неизменно популярный – в этом сезоне его будут заново пересказывать как минимум еще в одном драматическом и одном музыкальном театре), сосредоточили свое внимание на двух главных героях (сама Анна и Вронский), и из череды достаточно просто придуманных сцен вдруг возник спектакль, от которого перехватывает дух. В какой момент случается этот переход от тривиальности в пятое измерение искусства – совершенно непонятно. Впрочем, по-моему, в самом начале – что не отменяет простоты и далее используемых приемов.
Итак, у нас есть Анна Каренина (Дарья Павленко – единственная балерина Мариинского театра, сотрудничавшая и с театром Пины Бауш) и Вронский (действующий премьер Большого театра Владислав Лантратов). В самой первой сцене спектакля мы видим рабочий стол героя, названного в программке «Реставратор керамических изделий», – артист Георгий Соскин сидит за ним и сосредоточенно колдует над массой небольших глиняных фигурок. Тут же грузчик (Никита Шевцов) привозит ему на складской тележке фигурку очень большую – это женщина в полный рост, на ней платье в пол. Она совершенно неподвижна, и не в первую секунду мы понимаем, что платье-то керамическое, а женщина – живая. Реставратор и грузчик быстро уходят в тень истории, а Анна Каренина (это она) начинает приветствовать невидимых гостей на светском приеме. (В фонограмме – невнятный шум толпы гостей). Павленко выдает совершенно поразительную пластику – как будто ее руки (вообще-то, свободные) закованы в глину, соединены десятки кусочков керамики, и только в их промежутках мы видим движение живых мышц. Движение, как у робота, раскладывается на составляющие. Улыбка тоже такая, словно лицо сковано маской, надменная и механическая – но тут мимо проходит Вронский, аккуратно целует героине руку – и тем запускает процесс оживления. Героиня начинает волноваться все больше и больше, невидимая глина начинает трескаться – и вот наконец глина видимая (керамическая юбка) раскалывается на куски, падает на землю – и мы видим вышедшую из этого «застывшего образа» Анну в легкой тунике.
В этом спектакле все происходит быстро (он вообще идет всего час) – и пара мгновенно кидается в любовный дуэт. В нем нет ничего экстрановаторского, видны воспоминания о классической балетной лексике (хотя, конечно же, никаких пуантов и больших пируэтов), но собран он из чистой нежности и чистого доверия. Пара засыпает рядом под шепот птиц, и Анну вздергивает, как будильник, детский голос, зовущий: «Мама, мама!» Вскоре мы видим и ребенка – восьмилетний актер Миша Шиманский проходит по сцене с поездом на веревочке – и так обозначается главный конфликт истории. Не выбор между мужем и любовником (мужа в этом спектакле вообще нет), но притяжение любимого человека и родного ребенка – именно они раздирают Анну.
Быстро становится понятно, что любимый человек Анну предаст – и обозначено это, опять же, в очень простой и очень сильно сыгранной сцене. У задника, сидя спиной к зрителям и широко расставив ноги, героиня рожает (картинка схваток, изнеможения, явления младенца почти медицински физиологична) – а на авансцене, стоя у невидимого зеркала, Вронский накладывает крем на лицо. Очень внимательно к себе любимому, осторожно, даже нежно – вот только получается не просто кремовая маска, а – благодаря оттенку краски – застывающая маска керамическая. Анна вышла из светско-скульптурной роли, чтобы быть живой – Вронский, только что текучий, живой, как ртуть (фантастическая пластика у Лантратова!), сознательно в светски-скульптурную роль возвращается – прямо в момент, когда героиня корчится у него за спиной. А затем забирает куклу-младенца и аккуратно ее баюкает – роль доброго отца тоже роль вполне светская.
Справа из темноты выезжает «детская» – несколько игрушек и мальчик, сидящий на лошадке. От Анны до него метров пять? меньше? Она стремится к ребенку, но привязанные к ней ленты вдруг начинают ее с силой тащить назад. Не видно никаких людей («общественное мнение» всегда незримо), но напряжение велико – иногда Анна успевает погладить малыша по голове, чаще вовсе не дотягивается до него, и ее уволакивает назад. И еще раз, и еще – безнадежно, отчаянно, невыносимо. (Павленко, конечно, выдающаяся экспрессионистская артистка, что не очень использовал Мариинский театр, но зато у Пины Бауш она оказалась «своей».) Прощальный дуэт Анны и Вронского фиксирует катастрофу в отношениях: вот прекрасный молодой человек (с голой грудью, где предъявлены образцово прорисованные мышцы), и вот – растерзанная, слишком резкая, чуть не припадочная женщина, которая вцепляется в него мертвой хваткой, – ну как от такой не сбежать? И конечно, он вырывается и сбегает. Ей остается только обнимать спускающиеся к ней с колосников три его кителя – белоснежные, изящные и бездушные. Никакого паровоза нет – есть просьба в фонограмме «Господи, прости!» и сыплющийся черный пепел.
Вот казалось бы, несложная и вполне иллюстративная работа композитора Ильи Дягеля в фонограмме, премьеру Большого театра и трех минут не дали потанцевать в том смысле, как это понимает балетная публика (и поклонницы в зале сокрушались, хотя роль этого самодостаточного, беспечно-жестокого Вронского – одна из лучших в карьере артиста), все «кубики» – вплоть до утаскивающей героиню ленты – встречались уже не раз. Но вот что-то щелкнуло, соединилось, шандарахнуло в пятое измерение – и история Анны Карениной с ее глупой надеждой на счастье, дикой наивностью и пронзительной печалью становится первым выдающимся танцевальным событием в сезоне 2025/2026.
