Персона
29 ноября в Парижской филармонии будет исполнен «Понедельник» Карлхайнца Штокхаузена – одна из семи опер, входящих в легендарную гепталогию «Свет», до сих пор так и не исполненную целиком. Обещанная продолжительность спектакля – около пяти часов, все билеты на него давно проданы, хотя желающие могут записаться на лист ожидания. Душа, двигатель и музыкальный руководитель проекта – дирижер Максим Паскаль, основатель ансамбля Le Balcon. В интервью Илье Овчинникову (ИО) маэстро (МП) рассказал о том, как у него возникла идея поставить «Свет», об истории Le Balcon, о дружбе с Петером Этвёшем и о работе над его оперой «Три сестры».
ИО «Свет» Штокхаузена – проект, воплощение которого стало для вас своего рода идеей фикс. C чего это началось и как стало возможным?
МП Музыку Штокхаузена я обнаружил абсолютно случайно – когда мы были студентами, вокруг нас ее как бы не существовало. В консерватории мы проходили как будто всех композиторов, всю историю музыки, но «Свет» по каким-то причинам считался абсолютным табу. Партитуры «Света» в библиотеке консерватории отсутствовали – вокруг него был ореол славы музыки будущего, не предназначавшейся для слушателей 1980–1990-х, ну и музыкальные институции вели себя соответственно и им не интересовались. Так вот, «Свет» я открыл для себя случайно и был абсолютно очарован. Мы с моим ансамблем Le Balcon решили ставить по одной опере в год, чтобы в итоге исполнить все семь, и сыграли уже пять. Сейчас в Париже исполним «Понедельник», в ноябре следующего года планируем «Среду», это две последние оперы из семи. И я уже ищу возможности для того, чтобы поставить все семь в течение недели – так, как это задумано Штокхаузеном и как до сих пор не было воплощено.
ИО Однако для иных эпизодов «Света» требуется большой оркестр, каковым не является Le Balcon.
МП «Свет» не так уж часто задействует большой оркестр как таковой. Там много хоровых эпизодов, много инструментальных соло, поскольку персонажи воплощены на сцене не только в певцах, но и в инструменталистах, которые играют наизусть, одеты в костюмы, а есть еще и танцоры. У нас для этого хватит людей, а для проекта длиной в неделю мы соберем еще – на сцене будет около двух тысяч человек; понадобится еще больше сил и средств, но мы найдем!
Мы научились не спрашивать: «Сколько денег вы можете нам дать?» Если нам говорят: «Денег мало, поймите», мы лучше не будем их брать и найдем в другом месте.
ИО С какой целью вы создавали Le Balcon, когда хороших ансамблей новой музыки, казалось бы, и так хватает?
МП Мы были молоды и хотели создать что-то свое, что удовлетворяло бы нас как музыкантов и позволяло бы нам реализоваться. К тому же парижский музыкальный мир был слишком институализирован, и это на нас давило; создавая же что-то с нуля, мы были абсолютно свободны. Ядром команды изначально были три композитора, звукорежиссер и мы с Альфонсом Семином: он в паре со мной дирижировал «Тремя сестрами» Этвёша минувшим летом в Зальцбурге. Именно с ним мы придумали Le Balcon, а потом вокруг нас стали собираться инструменталисты, певцы – нашей целью был коллектив, который объединял бы вокалистов, танцоров, композиторов, тех, кто умел бы работать с с микрофонами, со звукоусилением.
Мы очень хотели исполнять сочинения, где сочетались бы инструменты и электроника: это и Штокхаузен, и Булез, и Ромителли, и Гризе, а еще – Пьер Анри, Микаэль Левинас, Джонатан Харви. Их лучшие произведения – «золотой век» электроники, хотя эксперименты Штокхаузена 1960-х и сильно отличаются, например, от Répons Булеза. Кроме того, существовал IRCAM, и мы, будучи студентами, постоянно ходили на концерты Ensemble Intercontemporain, знакомясь с сочинениями, созданными в годы расцвета IRCAM. Все это нам хотелось делать, но мы это даже не формулировали, все было интуитивно: у нас не было никакого манифеста, программы или теоретической базы.
ИО Однако если вы с самого начала имели в виду сочинения с участием электроники, эти проекты должны были быть довольно дорогими, не так ли?
МП Интересно, что вы об этом спросили: верно, но мы этого не осознавали, хотя с самого начала были нацелены на сценические проекты. Наши три первых сезона прошли в церкви Сен-Мерри, неподалеку от IRCAM и Центра Помпиду. И уже там мы не просто проводили концерты, но воплощали сценические концепции, ставили оперы. Затем наш ансамбль стал резидентом парижского театра «Атеней», где мы исполняли «Ариадну на Наксосе» Штрауса, «Балкон» Этвёша и не только. Это было, конечно, недешево, тем более что ансамбль появился в 2008 году, накануне всемирного экономического кризиса, задевшего все страны Европы, – он только начинался. А во Франции культурные институции получают большую поддержку от правительства, и именно в тот момент стали говорить: на искусство больше невозможно столько тратить, эти расходы придется сократить.
ИО И вам все-таки пришлось задуматься о деньгах.
МП В том-то и дело, что не совсем: мы создавали свой проект не для того, чтобы удачно его продавать, а чтобы делать, что нам хочется. «Мы хотим это? – спрашивали мы себя. – Давайте сделаем, будем сами себе продюсерами, сами найдем деньги, сами все организуем». Если бы не этот подход, нам не удалось бы поставить «Свет» Штокхаузена. Мы научились не спрашивать: «Сколько денег вы можете нам дать?» Если нам говорят: «Денег мало, поймите», мы лучше не будем их брать и найдем в другом месте. Этот подход – наша лучшая инвестиция: вначале мы работали за идею, не думая о гонораре. Отношение к делу нас объединяло, и люди, которые выступают в составе ансамбля в 2025-м, – те же, кто участвовал в первых концертах Le Balcon в 2008 году. Мы придумали это дело вместе, вкладывались в него вместе и продолжаем его строить вместе.
ИО Однако, в отличие от Ensemble Intercontemporain, ваш ансамбль существует от проекта к проекту и вы не ходите ежедневно на работу, получая зарплату, верно?
МП Да, в ансамбле мы все фрилансеры. Но многие из тех, кто пришел в него еще студентами, впоследствии выиграли конкурсы в крупнейшие оркестры Франции: Оркестр де Пари, оркестр Парижской оперы, Национальный оркестр Лиона, Филармонический оркестр Радио Франс – и там работают. И в Ensemble Intercontemporain, куда некоторых пригласил лично Пьер Булез. Это музыканты очень высокого статуса, и, когда у Le Balcon намечается новый интересный проект, они берут отпуск за свой счет.
ИО В 2014 году вы получили премию Зальцбургского фестиваля для молодых дирижеров. Как это повлияло на вашу карьеру?
МП Премия полностью изменила ее, поскольку появилась вторая работа – приглашенного дирижера. Меня стали звать буквально везде, так это началось. С тех пор я стараюсь поровну делить свою занятость с Le Balcon и с другими оркестрами, тем более что сейчас я музыкальный руководитель Хельсингборгского симфонического оркестра, а впереди и другие ангажементы. Но Le Balcon по-прежнему остается основой моей работы, полем художественного эксперимента.
ИО В зальцбургской программе к столетию Булеза Le Balcon выступил великолепно: в Sur Incises три тройки солистов с тремя фортепиано, тремя арфами и тремя батареями ударных в равной степени потрясающе звучали и смотрелись.
МП Очень рад! В Вене, например, Булеза не так чтобы много играли к его столетию. Тем важнее для меня был этот концерт-приношение в Зальцбурге. Думаю, вам довелось услышать действительно удачное исполнение, и я горжусь тем, что знаю людей, которые действительно пришли на концерт, чтобы послушать именно эту музыку. Для них мы подготовили исполнение на высшем уровне и, смею надеяться, сыграли именно то, что написано в партитуре.
В этом был весь Петер: музыка – это радость, радость всегда.
ИО У вас были долгие и близкие отношения с Петером Этвёшем – как они начались?
МП Они начались с того, что мы с Le Balcon собрались исполнить его оперу «Балкон». Она очень необычна: современный композиторский язык в ней переплетается с аллюзиями на французский шансон 1950-х – Ив Монтан, Жак Брель… Нам хотелось кое-что изменить; например, главную партию, мадам Ирму, у Этвёша поет контральто, а мне пришло в голову поручить ее контратенору – притом, что я не был тогда знаком с «Тремя сестрами», но этот вариант казался интересным и соответствующим драматургии. Кроме того, мы собирались шире использовать звукоусиление, чтобы приблизить постановку к жанру мюзикла: в партитуре предусмотрен ряд звуковых эффектов, а мне хотелось, чтобы их было еще больше. И я написал Этвёшу, спросив, можно ли приехать обсудить ряд вопросов и предложений.
Петер ответил да, и мы отправились в Венгрию с Альфонсом – он был пианистом в ансамбле и готовил певцов к постановке. Я немного нервничал – ведь я собирался спросить композитора, позволит ли он мне вторгнуться в партитуру. И что же он ответил? Он был абсолютно счастлив такому интересу к своему творению и дал нам полный карт-бланш. Потом Этвёш приехал и провел много времени с исполнителями, обсуждая все, что только было можно. И постановка ему понравилась. А уже после он приглашал меня дирижировать его сочинениями, в том числе – в паре с ним самим – его оперой «Неспящие» в Берлине, мы тогда провели вместе два месяца в трудах и беседах. И хотя мы далеко не ровесники, он был и остался одним из наиболее важных композиторов и дирижеров на свете, с которыми мне довелось дружить.
ИО Что делает его музыку такой особенной?
МП Богатство воображения, богатство идей – чего стоят «Три сестры»: контратеноры в главных ролях, два оркестра, при этом у оркестра в яме – инструмент или два, которые сопровождают каждую партию… Когда мы работали над «Неспящими», то много говорили о «Трех сестрах», и повторилась та же история, что и с «Балконом»: он говорил о музыке с такой радостью! Казалось бы, чеховский сюжет очень, очень печален, трагичен, беспросветен, но разговор об опере делал Петера таким счастливым! Он радовался как ребенок, рассказывая, например, что партию Наташи в оркестре сопровождают саксофон и ковбелл (коровий колокольчик), потому что она «глупа, как корова», и обо всем остальном в таком же роде. «Музыка играет так бодро», помните начало оперы? В этом был весь Петер: музыка – это радость, радость всегда. А в музыке «Трех сестер» столько мощи, столько красок, что она врывается в ваш слух со всей силой.
ИО Что было самым трудным в работе над оперой?
МП Конечно же, синхронизация двух оркестров: один – в яме, второй – наверху, практически над публикой. Было действительно непросто, но от Петера я научился относиться к этой музыке легко – она оживает, когда ты перестаешь воспринимать ее как «очень сложную». В этом был весь Петер: если что-то и кажется трудным, поработаем над этим, и все окажется легко. Ваш вопрос интересен тем, что, если бы я ответил «никаких трудностей не было», это было бы попросту непрофессионально: в нашем ремесле трудно более или менее все, но работа над «Тремя сестрами» шла действительно на удивление легко. Что касается синхронизации со вторым дирижером, то перед каждым из нас были партитура и монитор, на котором мы видели друг друга, и контролировать это было не так уж сложно. Мы с Альфонсом очень хорошо знаем друг друга, и если обычно в «Трех сестрах» дирижеру второго оркестра предписано следовать за дирижером в яме, нам это не требовалось: мы музицировали вместе, как в камерном ансамбле, и следовали то он за мной, то я за ним. Просто это был камерный ансамбль двух дирижеров!
ИО Был ли у вас коуч по русскому языку?
МП Да, у нас были два русскоязычных пианиста и они очень много работали с певцами. Как вам показался наш русский?
ИО Неплохо, но в конце монолога Андрея есть слова «Я вижу свободу», которые поются на мелодию первой строки российского гимна. Сразу слышно, если артист поет их, понимая это, а вот в вашем случае ноты были спеты скороговоркой, к сожалению.
МП Вы так думаете? Да, не могу сказать, что мы хотели это подчеркнуть. Интересно… в июле я исполнял в Кёльне «Гимны» Штокхаузена, каждая часть которых основана на мелодиях нескольких национальных гимнов; в третьей – это российский, он же советский, а также американский (и еще испанский) – красноречивое по нашим временам сочетание! Если подумать об этом, монолог Андрея звучит еще сильнее. Кстати, Петер начал писать оперу именно с него!
ИО Вы несколько раз подчеркнули, как важно было работать над произведениями Этвёша в контакте с автором. Помогает ли общение с композитором наших дней лучше понять композиторов прошлого?
МП Конечно! Работая над базовым репертуаром, ты хочешь задать авторам столько вопросов, а они все уже умерли. И музыка последних десятилетий помогает тебе на эти вопросы ответить. Скажем, когда ты работаешь над произведениями Берлиоза и Булеза, между композиторами может возникнуть диалог. Ты видишь прямую дорогу, где встречаются Лист, Вагнер, Дебюсси, Равель, Римский-Корсаков, Стравинский, и можешь мысленно пройти по ней в любую сторону. И найдешь в сочинении Булеза что-то, что идет от Берлиоза, который это предвидел, у которого это было в зародыше. Тогда для этого было не время, это было нереализуемо, но зерно могло зародиться тогда и прорасти гораздо позже. Находить эти связи необыкновенно интересно.
ИО Или, например, случай Малера: вы записали его «Песнь о земле» в обработке Шёнберга, в которой сочинение начала ХХ века звучит как музыка будущего.
МП Да, абсолютно. Создавая свою обработку, Шёнберг сознавал, что находит в музыке Малера элементы, ставшие основой его собственного языка.
ИО В 2017 году вы исполняли в Зальцбурге «Акустические пространства» Жерара Гризе – один из самых удивительных концертов фестиваля на моей памяти. Как вы решили взяться за это сочинение?
МП Гризе для меня – в числе наиболее важных композиторов. Насколько мне хватает сил, я хотел бы сделать так, чтобы его музыка исполнялась, это моя миссия – Гризе, Ромителли, Штокхаузен, наконец, Булез… Его имя, правда, известно, но интерпретации его сочинений – тут еще много можно сделать. «Акустические пространства» – один из шедевров Гризе, наряду с «Четырьмя песнями, чтобы переступить порог» и с Vortex Temporum. С оркестром Венского радио мы исполняли это удивительное сочинение, где вначале играет только альт, потом небольшой ансамбль, потом больше, больше, больше и в итоге – огромный оркестр с четырьмя солирующими валторнами. Разные составы – совершенно разные типы исполнения. Кроме того, язык Гризе – совершенно особенный. Для исполнителей не слишком привычны спектральная музыка в целом и эстетика звукового синтеза в понимании Гризе, где из многих звуков формируется один-единственный. Пришлось много работать, но это очень, очень дорогое для меня воспоминание, одно из самых прекрасных, связанных с Зальцбургом.
ИО «Греческие страсти» Мартину стали вашим оперным дебютом в Зальцбурге. Казалось бы, вам ближе музыка более современная; чем именно этот проект был вам интересен?
МП Безусловно, меня глубоко тронула музыка, особенно в соединении с текстом, точнее, с сюжетом романа Казандзакиса. Он действительно не оставляет тебя равнодушным. И это сильно поменяло мою жизнь. Мартину очень бережно обошелся с романом, я бы даже сказал, что многое в сюжете он усилил, и опера передает это сильнее, чем книга. Для меня это очень дорогой момент, постановка нам удалась, и сыграли оперу мы хорошо, даже очень хорошо.
