Персона
ВЖ Как появилась идея RITИAL?
ИК В прошлом году худрук «Синестезии» Роман Пархоменко пригласил меня в экспериментальный проект с Юрием Усачевым и симфоническим оркестром. Мне стало любопытно, как соединяются эти два мира – оркестровый акустический и электронный. Захотелось даже продолжить эксперименты, но уже в условиях клубной культуры.
Параллельно я подумал о контрабас-кларнете – инструменте редком, мощном, с низким, почти шаманским тембром. Захотелось сделать его частью клубного контекста. Так у нас с Ромой Пархоменко и родилась идея пригласить несколько композиторов, предложить им написать музыку, где сочетаются клубная энергия и композиторская свобода. Для меня это был своего рода лабораторный эксперимент: дать коллегам возможность выразиться, но при этом найти единую форму.
ВЖ Как вы выстраивали работу?
ИК Единого сценария не было – с каждым автором складывалось по-своему. К примеру, бразилец Марсилио Онофре прислал только черновики – фрагменты, наброски, идеи. Из них я собрал электронику, сделал тейпы, довел материал до звучащей формы. А француз Орес Муссон, наоборот, прислал и тейп, и сложнейшую партитуру – фактически musique saturée. Нам было важно сохранить дух рейв-культуры, поэтому я сделал ремикс на его электронную подложку. Получился интересный сплав – академическая фактура в танцевальной оболочке.
ВЖ При таком разнообразии авторов удалось добиться цельности?
ИК Материалы действительно были разными. У ребят из петербургской арт-группы KVEF – звуки, записанные геофоном; у Ким Джи Вон из Южной Кореи – совершенно иная структура, почти архитектурная. Когда все работы были готовы, я выстроил драматургию и придумал переходы, чтобы все звучало как единое действо. Хотелось, чтобы RITИAL воспринимался не как набор треков, а как полноценный перформанс, где каждый следующий эпизод вырастает из предыдущего: от эмбиента – к движению, от спокойствия – к нарастающему ритму, к танцевальной кульминации и экстазу.
ВЖ То есть в итоге это действительно стало танцевальной историей?
ИК О да! Рома Пархоменко даже просил добавить как можно больше «прямой бочки», когда мы работали над его треком (смеется). Но при этом я стремился сохранить атмосферу мистерии. RITИAL для меня – это не просто рейв, а коллективное переживание, своего рода транс.
ВЖ Почему такое название?
ИК RITИAL отсылает к чему-то друидскому. У друида есть посох – у меня контрабас-кларнет. Это буквально огромное дерево в руках! Низкий тембр инструмента звучит почти сакрально. Есть в нем что-то древнее, тот самый «сектантский» оттенок, который задает магическую атмосферу.
ВЖ Почти как австралийский диджериду?
ИК Точная аналогия! Когда играешь на самых низких нотах, они начинают расщепляться на обертоны – появляется ощущение, будто инструмент сам вступает в диалог с пространством. Контрабас-кларнет вибрирует в теле, заставляет воздух дрожать.
ВЖ А какие ощущения от контрабас-кларнета в академической музыке?
ИК Впервые играл на нем, когда мы исполняли цикл «Акустические пространства» Гризе на фестивале «Другое пространство» с Владимиром Юровским. У Гризе много низких деревянных инструментов – контрабас-кларнет, контрафагот, бас-кларнет, – и их сочетание создает те самые спектральные вспышки, благодаря которым выстраивается композиция. Контрабас-кларнет вообще удивительный инструмент: от густых рокочущих низов до почти бесконечно уходящих вверх оттенков звука.
Меня занимает нойзовость, не просто танцевальность.
ВЖ Как реагировала публика во время RITИAL? Все-таки перформанс проходил в ночном клубе.
ИК Честно говоря, я волновался, как воспримут – ведь не каждый день контрабас-кларнет звучит на танцполе. Но люди откликнулись мгновенно: танцевали, включались, реагировали на смену ритма.
ВЖ А тебе самому близка танцевальная электронная музыка?
ИК Да, но скорее ее «шумовая» сторона. Меня занимает нойзовость, не просто танцевальность. Слушаю, к примеру, Clipping – проект, где два электронщика и вокалист Дэвид Диггз. У них тексты социальные, сложные, а саунд агрессивный, многослойный. Из более мейнстримных артистов ближе всего Джон Хопкинс. У него потрясающее звучание, и при всей клубной эстетике он подходит к музыке как исследователь. Электроника у него многослойная, живая, дышащая.
ВЖ Как часто ты сам выступаешь в качестве саунд-артиста?
ИК Нечасто, но все больше тянет в эту сторону. Был опыт сета с live-электроникой в театре «Среда 21» на Бауманской. Это был спектакль по текстам Яна Кохановского – первого национального польского поэта эпохи Возрождения. Режиссер спектакля – Надя Кубайлат, видео делал Саша Плахин, а я отвечал за электронику. Мы выстроили атмосферу на грани эмбиента и нойза – мягкие текстуры с агрессивными вспышками.
ВЖ Расскажи, как вышло, что ты стал активно увлекаться современной музыкой?
ИК Пока учился как кларнетист, начал писать музыку для своего инструмента – просто из любопытства. Искал необычные виды звукоизвлечения, и как результат экспериментов родилась пьеса Mephisto dances для квартета кларнетов, которую мы много раз исполняли с Moscow Clarinet Quartet. Сильное влияние оказала «Студия новой музыки»: там я сыграл огромное количество необычных партитур и впервые столкнулся с тем, что инструмент можно заставить звучать иначе. Позже были мультимедийные проекты с CEAM Artists – это расширило границы еще сильнее.
А во время пандемии появилось время по-настоящему погрузиться в электронную музыку. Смотрел туториалы, разбирался в сведении, компрессии, пробовал строить лайвы. Этот процесс продолжается до сих пор – бесконечное поле… Лайв ведь можно строить по-разному: не только в цифре, но и на аналоговых синтезаторах. В цифре можно подготовить сет и нажать клавишу пробела, так что все сработает точно, а на аналоговых нет: там все живое, непредсказуемое.
ВЖ То, о чем ты говоришь, напоминает ситуацию в contemporary music. Нередко слышу мнение, что композиторы настолько дотошно прописывают мельчайшие нюансы, что у исполнителя остается минимум свободы, и проще, чтобы это исполнял компьютер.
ИК Мне кажется, свобода исполнителя должна быть всегда. Можно написать партитуру с предельной детализацией – и это будет оправданно, но живое исполнение держится не только на точности. Это прежде всего энергия! Идеальное компьютерное исполнение этого не передает.
Как кларнетисту мне интересно искать новый репертуар, а как слушателю – находить необычные треки.
ВЖ Разве?
ИК Даже если партитура дотошно выстроена, остается пространство для интерпретации. Помню, как с CEAM Artists мы играли «Караван» Михаэля Байля. Там огромную роль играет видео, все завязано на синхронизации. Но если убрать физику музыканта, актерское присутствие – пьеса рассыпется.
ВЖ Ты стал первым российским исполнителем «Арлекина» Штокхаузена для кларнета. Подобные перформативные пьесы требуют особой подготовки?
ИК Достаточно серьезной. Штокхаузен – композитор предельно скрупулезный: огромное количество пометок, комментариев, указаний. Нужно много репетиций, чтобы все синхронизировать. И, конечно, физическая форма: в пьесе бег, жесты, перемещения – в первые две минуты легко сбить дыхание, а впереди еще сорок… Ну а театральность? Когда наносишь грим и надеваешь костюм Арлекина, то начинаешь идентифицировать себя с персонажем. Это особое состояние: уже не просто играешь музыку – ты живешь в ней.
ВЖ Смотрю афиши – ты играешь невероятное количество самой разной музыки. И вот даже на интервью пришел в наушниках. Музыка не отпускает?
ИК Это уже привычка. Как кларнетисту мне интересно искать новый репертуар, а как слушателю – находить необычные треки. В своем телеграм-канале я даже сделал рубрику «Меланхоличные четверги», где делюсь интересным.
ВЖ Почему меланхоличные?
ИК Обожаю грустную музыку (смеется). А если серьезно – хочется делиться неочевидным: андеграундом, странными находками. Например, писал про альбом Clipping, построенный на отсылках к хоррор-фильмам прошлого века. Или могу внезапно поставить Snarky Puppy – или какой-нибудь contemporary jazz, который уходит в неожиданные стороны.
ВЖ Какие у тебя отношения с джазом?
ИК Играл на многих джем-сейшенах, мы даже однажды на мой день рождения устроили большой джем с друзьями. Это очень полезно для классического музыканта: обостряется слух, по-другому слышишь ансамбль, учишься подстраиваться, потому что музыку вы создаете вместе.
ВЖ Это база.
ИК В современной музыке – еще больше. Там все обострено и держится на взаимном чувстве момента.
ВЖ Ты вообще успеваешь отдыхать?
ИК Стараюсь. Хотя… гиперфиксация на музыке – это уже мой стиль жизни (смеется). Постоянно заряжен! Вот недавно выбрались с женой на Волгу: сняли домик, решили отдохнуть. Олени вокруг гуляют, свежий воздух, тишина. И что я делал? Смотрел на все это – и шел работать.
Роман Пархоменко: Фестиваль должен быть творчеством, а не рутиной
