События
Вечная молодость – несбыточная мечта человечества и повседневная реальность морских звезд. Поди пойми, приятно ли это на практике для живого существа (Чапек намекает, что не очень), но точно тяжело для жанра. Будучи старше заметной части людей, занимающихся им, отечественный мюзикл с пугающей регулярностью проходит стадии взросления от дитяти, которого стоит похвалить за чтение стихов со стула, до юноши-эпигона, творящего в духе своих кумиров, – и снова возвращается на старт. Исключения есть, но они вырастают, стареют и гибнут, не оставив потомства.
Самобытный русский мюзикл образуется в основном в полумаргинальном и часто полупрофессиональном контексте, что сразу проблематизирует тип существования жанра, по определению созданного для коммерческого театра. Менее самобытный пытается работать по западным лекалам (и не только бродвейским и вест-эндовским: скажем, Московский театр оперетты посвятил себя имитации мюзикла французского, петербургская Музкомедия с завидной регулярностью обильно пытается работать со вторым разведением мировых хитов, через венгерские рецепции), но и они за редким исключением остаются экзоскелетом. Как известно, чтобы хорошо писать самому, нужно сперва выучить тысячу стихотворений, а потом забыть; мюзикл в России все еще эфеб, все еще на первом этапе.
Тем не менее, кажется, жанр наконец-то отрастил чуткий нос и держит его по ветру. Первородный американский мюзикл всегда был способом говорить об общественных проблемах языком развлекательного, то есть массового театра; российский не столько улавливает проблемы (это было бы несколько опасно), сколько эмблематизирует социальные тренды, иногда рефлексируя по их поводу, иногда нет.
Итак, утром – в газете, вечером – в куплете. Если в газете написано непонятно, можно сразу перейти к куплетам, скажем к мюзиклу «Петя и фолк», где во всю свою зашкаливающую мощь со сцены в зал понеслись фантазии о славянском язычестве, представленные скандинавскими рунами, плоской вокальной позицией и обскурными божествами. Алексей Франдетти (а уж он-то всегда знает, что нужно публике) показал его москвичам еще в 2022 году, и не успел отгреметь этот успех, как на всю страну бабахнула «Яга» из орловского театра «Свободное пространство» (партитура так пришлась ко двору, что была поставлена в Барнауле и аж в самой Первопрестольной) со всем тем же самым минус какие бы то ни было попытки соотнести происходящее с веком XXI. Да, эскапизм – это тоже тренд, и еще какой.
Ну и куда же без большой русской литературы! Идентичность российского мюзикла во многом держится на обращении к большой (в разных смыслах) отечественной литературе: одомашнить иностранный жанр проще всего с помощью наших эндемиков. Но Пушкин слишком Пушкин, Толстой прискучил, Пастернака не напасешься, Достоевский, наоборот, чересчур обилен. Либреттист Алина Байбанова (автор стихов в нашумевших «Декабристах») и композитор Анастасия Беспалова (ее «Крошечка-Хаврошечка», тоже фолк-мюзикл, до сих пор идет в петербургском «Зазеркалье») вспомнили, что есть герой одновременно очень востребованный и очень неудобный, писавший странные, пугающе честные и очень печальные тексты, которые умудрились каким-то чудом тоже получить шеврон классики: Александр Куприн. Тем более что в Свердловской музкомедии (для нее они создали свой мюзикл) с Куприным все хорошо: уже двенадцать лет там идет замечательный спектакль Нины Чусовой по партитуре Сергея Дрезнина и Михаила Бартенева «Яма».
Режиссером выступила Чусова и на этот раз. Вместе с художником Анастасией Глебовой, видеохудожником Михаилом Зайцевым и художником по свету Ириной Вторниковой она создала спектакль потрясающей, почти недопустимой красоты. Сценическое пространство организуют декорации, одновременно очень материальные и невесомые, и свет, равно сказочный и реалистичный. Видеопроекции раздвигают сцену в стороны и вглубь, из-за чего мир «Колдуньи» становится во всех смыслах более объемным. Костюмы продуманы до мелочей и довершают целостную эстетику происходящего: скажем, официальный позумент Ивана Тимофеевича на вицмундире заменен синим славянским узором, вместо свитки на Ярмоле – хаори, но тоже с посконной отделкой. В составе Евгений Елпашев/Александр Мезюха эта парочка выходит Фандориным и Масой; у другого состава сходства меньше (Роман Берёзкин играет скорее этакого Гринёва, так что и у Александра Копылова получается Савельич).
Пространство зонировано изящно, но зыбко, как и должно быть в волшебном сне. К живущим на выселках Олесе и Мануйлихе сложно и долго добирается Иван Тимофеевич, но легко доходит любая деревенская баба, даже на последнем сроке беременности. На праздник Масленицы в деревню свободно проникают языческие духи (в исполнении артистов «Эксцентрик-балета Сергея Смирнова»), существующие, разумеется, совершенно объективно, как и Олесина ворожба. Магия разлита здесь повсюду, и это завораживает, но это же вызывает и вопросы. Бедствующие крестьяне – в том числе многодетный Ярмола, в повести Куприна буквально живущий впроголодь, – выглядят скорее нарядно, как будто у них праздник каждый день. А может, дело в том, что они такие же магические существа, как живущие тут же русалки и лесные духи, на что намекают обильные и исключительно удачные жанровые сцены.
Для колорита на первый план выведен урядник Евпсихий Африканович (Алексей Черноскутов/Леонид Чугунников) – в самом деле, такое имя-отчество упускать нельзя, а биографию можно придумать и новую. В пару к нему, этаким отцом Мисаилом при отце Варлааме, добавлен Никита Назарыч (Сергей Вяткин/Владимир Фомин), управляющий соседнего имения – у Куприна он выполняет служебную функцию печального вестника. Жена Никиты Нюрка (Жанна Бирючинская/Альбина Дроздовская) страдает от измен мужа, Евпсихий – оттого, что не нравится женщинам, Ярмола растит семерых детей (замечательные воспитанники Детской студии им. Владислава Разноглядова) и по этому случаю не пьет, пока не рождается восьмой. Олеся и Мануйлиха творят добро и иногда просто милые чудеса. Мануйлиха горюет по дочке Наташе, которую когда-то за что-то убили осерчавшие поселяне.
В пьесе Байбановой множество импликаций, собирающих сюжет в прочный китайский узел. Тем удивительнее, что любовь Олеси и Ивана возникает просто так, а слова персонажей иногда впрямую противоречат делам: к примеру, твердо решив вернуться в Петербург, Иван почему-то тут же оказывается в Олесиных объятьях. Авторы легко отталкиваются от Куприна и взлетают, пресуществляя социальное и бытовое в волшебное и сказочное. В завораживающем мире «Колдуньи» все беды – только от любовей. Даже бытовую ксенофобию, объектом которой становится Олеся, запускает ревность соперницы – девицы сомнительного морального облика с симптоматичным именем Любка (разбитная героиня Валентины Ворониной или туго знающая свое дело – Натальи Пичуриной), которую авторы сочинили для вящего накала страстей. Объединившись со своей предыдущей соперницей Нюркой, Любка расправляется с колдуньей прямо в церкви. Остановить самосуд пытаются местный аутсайдер Тихомир (Александр Потапов/Алексей Литвиненко) и отчасти Поп (Александр Потапов/Михаил Шкинёв), возможно не такой уж и православный: вместо епитрахили на плечах у него все тот же узорчатый рушник. Неубедительность центральной любовной линии с успехом компенсируется персональной убедительностью обоих главных героев в своих личных переживаниях (в каждом составе есть преимущества), предсказуемость разворачивания сюжета – радостью узнавания.
Словом, колдунье Олесе в жизни не повезло, а «Колдунье» – очень. В идеально настроенном звуке (великолепная работа звукорежиссера Елены Фериной) сверкают и аккуратно слаженные полифонические хоры (хормейстер Светлана Асуева), и цветистый оркестр под палочкой Эхтибара Ахмедова, не теряется ни слова из нередко неуклюжего, но функционального текста.
Тщательность и профессионализм, с которыми работает труппа Музкомедии, безусловно, подчеркивают все достоинства партитуры, но показывают и то, насколько более серьезный материал этой труппе необходим. Великолепные голоса (особенно Екатерины Мощенко – Олеси, Романа Берёзкина – Ивана и обеих исполнительниц партии Мануйлихи – Марии Виненковой и Татьяны Мокроусовой), огромная актерская пластичность (здесь сильнее всего запоминается Евгений Елпашев в роли Ивана и Екатерина Куропатко – Олеся), умение разыскать глубину даже при некоторой двухмерности героев – словом, все то, чем театр славится многие и многие годы, – с очевидностью требуют более неожиданных и разноплановых задач. Допустим, у тем и сюжетов давно и прочно стоит статус «все сложно», но музыка как абстрактное искусство, казалось бы, могла бы предлагать что-то кроме смузи из Бизе, Чайковского, советской эстрады и неизбежного автоэкзотизированного этнофолка.
С другой стороны, даже и при этом спектакль остается безусловной удачей, ведь в нем, кажется, есть все: пиршество для глаз, навязчивые мотивчики, пара разбитых сердец, открытый финал, неутомительная мораль, мистика, резные ставни, галантные дикари, кнуты, овес, колбасы, колесная мазь, три сорта дуг, гребенки, леденцы и вакса.
