События
Оперетту Кальмана поставила петербургская команда во главе с режиссером Анной Осипенко, хореографом Владимиром Романовским и музыкальным руководителем Андреем Алексеевым. Этим спектаклем театр отметил свое 70-летие, вспомнив, с чего там все начиналось.
А начиналось в 1955 году с оперетты «Вольный ветер» Дунаевского в постановке Льва Вильковича, когда театр назывался Музыкально-драматическим театром Карело-Финской ССР. «Фиалка Монмартра» в его же постановке появилась там спустя полтора года. Обращение Музыкального театра Карелии к «Фиалке» Кальмана в год 70-летия стало не только трогательными мемуарами, но и важной точкой в поиске своей идентичности. Отмеряя вехи от оперетты до оперетты, театр упорно держит курс на оперу, вплоть до того, что однажды амбициозно задумался об «Аиде» Верди, но быстро одумался. Замахнулся он и на «Летучего голландца» Вагнера, выбрав для этого подвига режиссера-тяжеловеса Юрия Александрова, знающего далеко не безграничные вокальные возможности этой труппы и рассчитывающего на помощь со стороны. Но времена опять изменились: Вагнеру по ряду причин было отказано, и тут на помощь снова пришла оперетта – а чем еще спасаться в этом угрюмом северном краю?
Как ни странно, у легкой, беззаботной и романтичной «Фиалки Монмартра» Кальмана сегодня не самая завидная сценическая судьба: в мире ее ставят редко. Она оказалась в тени куда более популярной оперы «Богема» Пуччини с вызывающим слезы трагическим финалом, которую роднит с ней общий литературный источник – «Сцены из жизни богемы» Мюрже. В «Фиалке» почти совсем нет огня – сплошной воздух, а если прибегнуть к одной из категорий поэтической философии стихий Гастона Башляра – сплошной воздух и земля. Главная вспышка огня случается лишь в финале – в хитовой «Карамболине». Композитор будто утратил конкурентную осмотрительность, зато с избытком обрел лирику, желание забыть о треволнениях. Одной из тихих кульминаций в «Фиалке» становится… колыбельная – жанр, фактически не встречающийся в предыдущих шедеврах Кальмана, где никому не до сна. Виолетта поет: «Город уснул, спит весь Париж», а трое друзей ей отвечают: «И тебе спать пора, спать ложись, малыш». Композитор будто утомился от бурных шумных успехов прошлого и наконец решил почить на лаврах. После «Фиалки» он еще напишет в свое удовольствие четыре оперетты, одна из которых (Miss Underground) так и останется не поставленной, но ни одна из них уже не принесет ему громкой славы.
Режиссер карельской «Фиалки Монмартра» Анна Осипенко видела постановку этой оперетты в Санкт-Петербургском театре музыкальной комедии, созданную 80-летним Миклошем Синетаром в упадочно-осенних тонах, а потому свою первую «Фиалку» она справедливо решила наполнить огнями, прибегнув к помощи художника-постановщика Анвара Гумарова, знающего, как создавать «красоту из пустоты», и художника по свету Тараса Михалевского, наделяющего пространство сцены интеллектом. Вместе они сочинили туннель из Петрозаводска в Париж, построив его из светящихся несимметричных рам, а также создав еще и оптическую иллюзию подзорной трубы большой мощности. Плоскость сцены растянулась вглубь, подобно мехам французского аккордеона, позволив пространству дышать и вибрировать визуальными ассоциациями. В воздушном, отнюдь не перегруженном коллаже зеркала сцены силуэты картин импрессионистов и кубистов перемигивались с плакатными вырезками кабаре Chat Noir. На фоне светящихся рам представители парижской богемы, обитательницы Монмартра, дансерки Мулен Ружа в броских пестрых костюмах модниц и стиляг – творений художницы по костюмам Татьяной Ногиновой – словно выскакивали с полотен Мане, Пикассо, Тулуз-Лотрека, Модильяни.
Кирилл Шмаков написал новое либретто, отчасти избавившее драматургию от ряда запутывающих узлов ради скорейшего движения к финалу, который получился двойным, произведя эффект бонуса в виде еще одного маленького спектакля с полным хеппи-эндом. Финал-обманка нешуточно закрыл занавес, возмутив несправедливостью, когда Виолетта, безнадежно влюбленная в художника Рауля, осталась совсем одна, словно сбитая с ног вихрем марша-тарантеллы «Карамболины» – звездного номера королевы карнавала Нинон. Справедливость восторжествовала, когда эта скромная Виолетта, она же Фиалка, внезапно заменила капризную Нинон, отказавшуюся выходить на сцену: второй финал явил новую звезду театра «Одеон», которой уже ничего не стоило заполучить в объятья красавца Рауля. Динамику спектакля с новым сценарием тем не менее тормозили разговорные сцены, несмотря на гиперстарательную игручесть «коверных» в лице богемной братии. Паясничающим своего Флоримона сделал баритон Павел Назаров, неспроста принесший театру «Золотую Маску» за роль Тонио в «Паяцах», а на роль его закадычного друга Анри пригласили фирменного каскадника Романа Вокуева из Петербургской музкомедии. Но большинство разговорных диалогов у певцов, привыкших к оперному протоколу, получались морализаторскими, поучающими. Образец работы с актерской речью неожиданно явил бас Вадим Мокин в эпизодической роли без пения, виртуозно проартикулировав пьяную речь Париджи, требовавшего выкуп за Виолетту. Не подкачал и второй бас театра Александр Ватолкин в роли судебного пристава Пискачека, легко и непринужденно отработав мизансцены в духе французской комедии.
Парадокс беспечной опереточной «Фиалки» заключается в том, что для обеих женских партий нужны певицы с хорошей техникой, в карельской опере такие на вес золота, но, по счастью, имеются. Сопрано Дарья Батова с ее примадоннской статью стала идеальной обольстительно длинноногой красавицей Нинон, а мягкая лирическая сопрано Александра Королёва с терапевтической деликатностью и пронзающей нежностью проинтонировала душу компании – Виолетту. Исполнителя главной теноровой роли Рауля одолжили в театре Станиславского, откуда харизматичный Кирилл Золочевский примчался после премьеры «Орлеанской девы», где дебютировал в образе короля Карла VII. И как же им всем в целом хорошо и вольготно дурачилось вдали от оперных трагедий на территории оперетты, где они чувствовали себя нужными и любимыми. Маэстро Андрей Алексеев силой воли, обаяния и огромного опыта раскрепощал зажатый оперой оркестр, который к концу спектакля уже раскачался так, что был на себя не похож, опьяненный воздухом парижской свободы.
