История
В ярком созвездии балерин конца XX века ей отведено особое, едва ли не самое почетное место. То, что девочка была создана для балета, заметили еще на вступительных экзаменах в Московском хореографическом училище: легкая фигурка, идеальные пропорции, уникальные данные. В капризном упрямстве, гармонии движений, пытливом взгляде были ясность и чистота. Уникальный дар превращать в образцовую каждую роль – стал художественным камертоном творчества Максимовой (о технике в ее случае говорить не приходится – она безупречна), основой всех образных решений, бегущих сложившихся стереотипов и не спорящих с предыдущими трактовками. В ней все было свое, индивидуальное, и она творила всегда словно впервые, первой. О максимовском танце написано немало, но тайна его до сих пор не разгадана.
…Незадолго до ухода, накануне фестиваля, посвященного 50-летию дуэта с Владимиром Васильевым, что проходил в Большом театре, Екатерина Сергеевна не смогла отказать мне в докучливых просьбах об интервью, устроила пропуск в театр, сопроводив комментарием: «Хочешь, приходи, сама увидишь, что пауз нет, и разговора не получится». Я пришла и провела с ней два незабываемых дня: сидела на репетициях, а вопросы задавала по дороге из зала в зал. Остался материал, который газетный формат не вместил, на него и буду опираться.
Первые максимовские слова – с претензией: «Глупости вы пишете, что сцена для меня более реальна, чем реальная жизнь. Сцена – это сцена, жизнь – это жизнь».
Действительно, сегодня понимаешь, что Максимова-балерина и Максимова-человек – два разных и уникальных образа, но это были «сообщающиеся сосуды»: «Так сложилось, может, в силу характера или по иным причинам, но в жизни я себя не расплескивала. Потому и создавалось впечатление, что я неприступна и замкнута. Эмоций, сил хватало только для сцены, я их копила. В жизни могла эмоционально выплеснуться только с близкими людьми. Сейчас мне кажется, что в каждом человеке заложена не безграничная, а определенная мера энергии для того, чтобы следить за собой. Наверное, я тратила все отпущенное мне на театр: грим, прическа, костюм – без этого же не выйдешь на сцену, а на жизнь не хватило. Никогда не занималась своей внешностью, никогда сильно не красилась, не делала сложных причесок, была равнодушна к повседневной одежде. Как свитер надену, так в нем и хожу – удобно. Вечером решаю, что утром обязательно надену что-нибудь новенькое, но встаю, натягиваю свитер и лечу в театр».
Зрители окружали ее восторгом, но восторга она будто не замечала. Избегала всякой публичности, не любила давать интервью, морщилась, говоря о себе, не присутствовала на светских раутах. Она так и не поверила в свой великий талант, в свою избранность. «Нас мало снимали, видео еще не было, но какие-то спектакли записывали. Никогда не могла смотреть их, расстраивалась – казалось, что все не так. Посмотришь на себя со стороны и думаешь – может, и не стоит больше выходить на сцену».
– А фильмы со своим участием по телевизору смотрите?
– Никогда!
«Послесловие» судьбы – удивительно: чудо присутствия Максимовой всегда было чудом «ускользающим» – ни описать, ни рассказать, только видеть и вспоминать! Обаяние ее танца не тускнеет – восторг переживают все, кто видит записи танцующей Кати. Сила воздействия – сродни пушкинской гармонии, чеховской недосказанности, внутренним страданиям Чайковского. Понять, что судьба подарила Вселенной балерину без жанровых ограничений, поначалу не мог никто, и придумывали один за другим эпитеты. Сначала назвали «маленьким эльфом» (еще в ученические годы – после блистательного дебюта в «Щелкунчике» и номеров Касьяна Голейзовского), потом – «бэби Большого балета»: «Это – американские корреспонденты после гастролей Большого. Приехала я туда ребенком в свой первый театральный сезон, танцевала небольшие партии, тогда обо мне начали говорить».
Но балерина-инженю, сразу и навсегда покорившая мир, вдруг расстроила намеченный ряд лучезарных и лирических героинь мужественной Жанной («Пламя Парижа»), трагической Фригией («Спартак»), определение «бэби» уже явно не подходило. Тогда повели «тему взросления души» и заговорили о «великой молчунье» (так называли и ее великого педагога – Галину Уланову), самой «закрытой и неразговорчивой» звезде. Максимова оказалась балериной, не зависимой от амплуа, индивидуальностью, которой покорялись все роли – разных эпох и пластических направлений.
В чем секрет ее танца? От Бога – безупречная для балета форма, невероятной красоты с большим подъемом ноги, ясное ощущение тончайших стилистических нюансов, живое современное дыхание в каждой роли. Врожденное призвание – азарт сцены, на которой она чувствовала себя легко и естественно. Шла по коридору к кулисам мрачная, замкнутая, закрытая, и вдруг, переступив черту, преображалась: лучилась солнечной энергией, радостью, расцветала лукавыми улыбками. Такого чуда преображения не было ни у кого.
Говорят, что хорошего артиста могут переиграть только кошка или ребенок. Катю Максимову – не смогли бы. Легкий, как дыхание, танец и элегантные манеры – от педагогов и прежде всего от школьного наставника, балерины Императорских театров Елизаветы Гердт. Щедроты природы преумножены во много раз невероятной требовательностью к себе. Она была истовым трудоголиком. В Большом театре Катю Максимову выбрала своей первой ученицей Галина Уланова, и они стали бесконечно близкими людьми – взыскательные профессионалы и великие художники, закрытые и застенчивые в жизни. «Встреча с Галиной Сергеевной – везение, конечно. Тогда я только начинала, станцевала “Каменный цветок” и какие-то сольные партии. Уланова заканчивала танцевать и, по-моему, не готовила себя к педагогической деятельности. Руководил балетом Большого Леонид Михайлович Лавровский, и ему не хотелось отпускать свою великую Джульетту. Вот он-то и предложил: “Галя, не уходи, попробуй преподавать”. Она отказывалась, он убеждал: “Всегда сможешь отказаться. Выбирай, кого хочешь, из мастеров, из молодежи, только останься”. Выбор пал на меня». «Золотому дуэту», своим Кате и Володе она передала любимый спектакль о веронских возлюбленных. Лирические откровения Ромео и Джульетты, их романтическое чувство на фоне яростной вражды – поразили свежестью, словно история сочинена только сейчас и только для них.
…Гастроли «Кремлевского балета», в труппе которого она блистательно станцевала позднюю свою роль – Золушку в балете Владимира Васильева. Артисты едва успевают к назначенному перед спектаклем времени, что – понятно: море, солнце, блаженство. В углу сцены, за декорациями, на маленьком коврике уже давно занимается только одна балерина – Максимова. Тогда она уже была Екатериной Сергеевной, опаздывавшие артистки – ее ученицами. «Каждая роль давалась мне напряжением сил, душевных и физических. Легко спросить – какая любимая. Скажу – Анюта, а куда девать Жизель? Китри? Джульетту? Всех люблю. Все мои роли как дети, в которых вложены сердце, душа, силы».
Максимова никогда не допускала чрезмерности, сентиментальности, напора, ураганных ажитаций. Она вела героинь по самому точному пути – умного повествования, и героини были благородны, открыты, доверчивы и темпераментны, впрочем, темперамент жил в ее внутреннем мире и не нуждался в демонстрации. Важна была не генеральная линия, а подробности и нюансы, плетение чувств, из которых складывалась психологическая достоверность. Словно привет из старомхатовского бытия. И, конечно, важна была техника – у Максимовой – насколько образцовая, настолько и незаметная.
Бисером рассыпала феерические па, поражала легкостью фуэте в самом сложном его варианте – «без рук», задиристо упирая в бока ладони – Китри; летала без земного притяжения озорная Вакханка в «Вальпургиевой ночи»; трепетно познавала несправедливый мир наивная Жизель; отчаянно любила свободная в своей несвободе Джульетта; излучала нежное счастье Маша («Щелкунчик»); трогательно и доверчиво шла за Спартаком Фригия; версальским шармом светилась Аврора в «Спящей красавице». И во всех ролях – обезоруживающая максимовская улыбка, которая сопровождала нас неизменно – от ранней трепетной Мазурки Касьяна Голейзовского до поздней летящей Тарантеллы из «Анюты» – самого чеховского спектакля из всей богатой сценической «чеховианы».
Степень естественности и достоверности невероятны. Во всем: на сцене, когда она переживала «до полной гибели всерьез» высокую трагедию, или – играючи – представляла плутовской водевиль; в жизни – когда бродила с лукошком по щелыковским лесам или чистила для ухи карасей на берегу реки Меры. Ее подруга актриса Ирина Карташова вспоминала неразлучную щелыковскую компанию: «Традиционный костер. Пров Садовский, как всегда, сварил уху. Поели, выпили, разговариваем и вдруг замечаем, что Кати нет. Где она? А Катя на берегу речки песком отдраивает кастрюли». Максимова: «Кто-то же должен это делать, почему не я?»
Источник понимания того, что хорошо, а что плохо, – в воспитании и генах. В роду – Сергей Рахманинов – двоюродный дедушка. Русский философ, психолог, теоретик искусства, переводчик Густав Шпет – дедушка родной. Мама – Татьяна Густавовна, с которой Катя всю жизнь не расставалась и жила вместе, – тонкий стилист и профессиональный редактор. «Мама воспитывала меня достаточно строго. С детства я хорошо знала, что такое честность, что идти и что-то просить для себя – ниже собственного достоинства, и решила: унижаться не буду».
Максимова никогда не прощала предательств, никому не завидовала, была предана памяти учителей, верна друзьям, щедра по отношению к ученикам. Ученицам всегда преподносила подарки после премьер, а учениц – немало, только в Москве и в последний год – десять! Она не была педагогом по должности, со своими девочками становилась заботливой, легкой, остроумной – неузнаваемой!
Все это красиво звучит, но жить с ее характером – упрямым, принципиальным, открытым для рефлексий и самоедства, – непросто. Такой – испепеляет изнутри, доставляет страдания. Катя перенесла немало боли, травм, обид. Тяжело, без жалоб, молча, надсаживая собственное сердце. И никогда не позволяя себе никаких дамских сантиментов: «Я ушла со сцены легко, и мне даже не снится, что я танцую. Быть может, просто я натанцевалась? Или запретила себе переживать?» Идет «Золушка», Максимова – главная героиня, ее девочки – первые ученицы – танцуют вариации времен года. Екатерина Сергеевна стоит около пульта помрежа и следит за каждым их движением. Рядом – сокрушается Раиса Степановна Стручкова: «Как можно? Тебе сейчас в вариации выходить, а ты не отдыхаешь, думаешь только о том, как феи твои станцуют!» «Наступил момент, когда выход на сцену меня стал тяготить. Думала, что из-за своих спектаклей пропускаю репетиции с ученицами. Поняла, что совмещать эти две профессии невозможно».
Случались, к счастью, редчайшие минуты, когда Катя в узком кругу друзей вспоминала. Вот одна история: «Когда меня принимали в балетную школу, то педагогов насторожил мой маленький рост. Тогда решили вызвать маму. Она вошла очень строго. Члены комиссии испугались, но, конечно, не маминой строгости, а ее роста. Помню, когда я училась в младших классах, многие советовали забрать меня из балетной школы: “Она вырастет, как мама, и все равно ничего танцевать не сможет”. Тем более что у меня для моего возраста и роста была довольно большая нога, а это одна из примет того, что ребенок будет резко расти. Но за все время обучения в школе нога выросла всего на два размера, с 33-го по 35-й. Большая нога, высокая мама – но я не выросла. Даже, наоборот, не доросла».
Еще одна тема – Катя и Володя, и с нее, пожалуй, нужно было начинать. «Да, мне нравится, что нас называют Катей и Володей. В театре осталось очень мало людей старшего поколения, но остались, и они до сих пор говорят мне “Катя”. Не только артисты, но бутафоры, реквизиторы, рабочие сцены». В том, что весь мир называл их по именам, не было панибратства, только – обожание. «Катя и Володя» – самый яркий балетный бренд, гордость страны. Подобного – полвека вместе и на сцене, и в жизни – история балета не знает. Одноклассники, они выступали вместе с детских лет. «В школе у нас был период взаимной симпатии, и нам, конечно, хотелось танцевать вместе. Хотя мы далеко не все танцевали вместе, даже на экзамене. “Щелкунчик” – наш спектакль. А “Пламя Парижа” Володя танцевал на выпуске не со мной, а я “Жизель” – не с ним. Так что дуэт не сразу получился».
Идеальным их творческий союз делали равновеликие индивидуальности, сходившиеся в контрастах. Противоположности соединялись в гармонию целого, открывая безграничные танцевальные и актерские горизонты. Они совершили прорыв в виртуозности, сделали современными образы классические, доказали, что сила балета – во взаимоотношениях пары: мужчины и женщины. А стало быть – это искусство бессмертно!
Их героев отличала особая порода, рифмовавшая простоту с многосложностью, понятность с игрой смыслов. Их искусство было ясным и таинственным одновременно: так, как они на огромной балетной сцене передавали «крупные планы», штрихи и нюансы взоров и вздохов, до сих пор никто не умеет. Антиподы в жизни (он – открыт, она – замкнута) и на сцене (он – мужественность, мощь, сила, она – миниатюрность, хрупкость, почти невесомость), они танцевали роли и играли танец. Звездная пара стала одной из первых, кого позвали иностранные хореографы: Морис Бежар, Джон Крэнко, Ролан Пети, Леонид Мясин, Пьер Лакотт. И все-таки, станцевали меньше, чем могли. Они никогда не отрекались от того, что было, и не приспосабливались к тому, что в фаворе. «Всем кажется, что у меня в театре все складывалось гладко, но правды никто не знает. Сначала попала в период потерянного времени – не было спектаклей. Переживала, сидела, смотрела в потолок и ждала. Потом, когда уже прошло время, и появился опыт общения с людьми театра, опять невезение – вновь слишком мало спектаклей, – тогда перешла улицу и пошла в театр к Наталии Касаткиной и Владимиру Василёву. Пошла, чтобы танцевать, заниматься творчеством».
Талант Максимовой вывел балет на телеэкраны. В «Галатее», «Анюте», «Чаплиниане» блистательная танцовщица предстала и превосходной актрисой. Пересмотрите «Старое танго» и «Фуэте» – и все поймете о балетном закулисье, «шипах и розах» театра! Не характеры, а судьбы раскрывает Максимова – обаятельно, деликатно, иронично, психологически точно. Появлялась Катя – на сцене или на экране – и сразу начинался праздник. О том, в каких муках он рождался, – всегда говорила спокойно: «Заявка “Галатеи” пролежала на московском телевидении десять лет. (Может, к счастью – за эти годы появился хореограф Дмитрий Брянцев.) Режиссеру Александру Белинскому это надоело: «Поедем в Питер, там, конечно, не такие технические условия, как в столице, но что делать? Мы и поехали».
Последний эпитет, закрепленный за Максимовой, – «Мадам “Нет”» она взяла названием для мемуаров, которые стоит читать и перечитывать, чтобы познать время и профессию, правда, Екатерина Максимова, Екатерина Сергеевна, Катя… опять «ускользнет». «Мадам “Нет” впервые назвал меня наш французский друг фотограф Анри Лартиг. На большинство вопросов я отвечала: “Нет, не справлюсь, не смогу, не надо со мной связываться”».
…Последняя моя встреча с Екатериной Сергеевной состоялась через день после описанного здесь визита в Большой, когда я пришла визировать интервью. Она читала, морщась и поеживаясь: «Зачем так много обо мне? И опять пишешь глупости – какая я легенда?!»
Легенда – никак иначе. Для всего мира.
