События
В темноте музыканты проходили к своим инструментам, медленно включалась подсветка пультов, и начиналась мистерия, чей сюжет придумал Теодор Курентзис. Пространство Большого зала «Зарядья» по его воле трансформировалось (сцену опустили, сравняв с партером и убрав оттуда сидячие места), став ареной для священнодействия. Так воспринимался этот концерт, где музыка стала потоком звуковой энергии, транслируемой дирижером в зал, к людям. Сам процесс исполнения, извлечение тембров, шумов, их распространение во времени и пространстве – вот суть того, что происходило подряд два мартовских вечера в «Зарядье».
Причем, как попытался доказать нам Теодор Курентзис, занимались инструментальным театром не только такие авангардисты нашего времени, как Джордж Крам или немец Хельмут Лахенман, но и вполне достопочтенные барочные авторы, такие как Игнац фон Бибер. Дух эксперимента не чужд никакой эпохе, важно это расслышать и преподнести – именно этим и занимались музыканты musicAeterna.
Впрочем, эксперименты тоже могут быть разного качества. Цикл «Древние голоса детей» (на тексты Гарсиа Лорки) американца Крама – это своеобразная симфония, семантически произрастающая из малеровских «Песен об умерших детях» и «Песни о Земле». Сходство с последней обнаруживается в финальной части «Призрачный танец», где на словах «путь мой лежит далеко, уйду я за горные цепи» у гобоя звучит явная парафраза на главную тему малеровского «Прощания». Крам – известный экспериментатор в области звукотворчества, стремящийся воссоздать то «голос кита», то «древние голоса детей». На самом деле многое в партии певицы Софи Бургос напоминало о «Лунном Пьеро» и шёнберговском шпрехштимме – полупении, полуречитации с подвываниями, вскриками или шепотом с хрипотцой. Периодически Софи подходила к роялю и испускала вопли, наклонившись к деке. Выглядело это, конечно, провокационно, но прием создавал эффект «холла» и окутывал голос отраженными обертонами.
Все это длилось чуть более получаса, после чего пришлось делать антракт и выносить многочисленные ударные, которые дальше уже не пригодились. И дело было не только в желании «расчистить пространство»: после пролога, погрузившего нас в праистоки цивилизации, вторая половина концерта строилась на оппозициях в рассадке музыкантов – левой и правой частей ристалища, ударных с духовыми – против струнных, что соответствовало антитезам света и тьмы, дисгармонии и благозвучия.
Весь вечер дирижер занимался поисками сближений сквозь столетия. Скорее всего, поэтому из первоначальной программы «ушел» Вивальди, уступив место Псалму для струнных Пярта, который в своей бесконечной повторяемости одной и той же фразы корреспондировал с остинатностью темы в Чаконе Пёрселла. Псалом стал своего рода «тихой» кульминацией вечера, «музыкой, извлеченной из тишины и пустоты» (по выражению самого композитора): порог пианиссимо доходил до такого предела, когда слух скорее угадывал мелодию, чем реально ее слышал.
За хаос и тьму отвечать было назначено композиции «…Два чувства» Лахенмана. Чувства эти – страх и тяга к мистическому, выраженные в традиционной для этого композитора «шумовой» эстетике. Впрочем, после шелестящего, бестелесного звука струнных в Пярте беззвучное вдувание воздуха в духовые воспринималось как еще одна грань зазеркалья.
Темнота, движение по залу, театральные жесты – не новинка у Курентзиса, чаще в такой стилистике делаются хоровые программы, но в этот раз в действо оказались вовлечены оркестранты. Струнники, отыграв в ближней части к амфитеатру Чакону Пёрселла, перешли в центр, сомкнувшись в общий круг для исполнения «Песни невесты» Алексея Ретинского. «Я жажду экстатичности от музыки», – заявил в одном из интервью Алексей, и это определение как нельзя лучше подошло сочинению, возникшему благодаря работе над саундтреком к фильму «Медея» Александра Зельдовича.
Завершала программу «Battalia» Бибера – особенная вещица даже по меркам XXI века. Этот австрийский композитор, работавший в середине XVII века при дворе архиепископа Зальцбургского, отличался особенным чувством юмора и не считался ни с какими приличиями: подкладывал бумагу в деку клавесина или под струны виолончели, заставлял оркестрантов подпевать во время игры – в общем, делал все то, что так нравится лидеру musicAeterna. Яркий свет, заливший зал в момент начала «Battalia», символически подчеркнул переход в иное эмоциональное и даже экзистенциальное состояние. А само исполнение стало апогеем инструментального перформанса в этот вечер: казалось, вся струнная группа пришла в движение, скрипачи «наскакивали» друг на друга (ну, а как же, ведь «битва»!), да и контрабасисты поддавали жару. Вторая часть сюиты – «Пьяный лагерь» – один из ранних образцов «атональности»: восемь разных мелодий проводятся каноном, и в результате возникает полная иллюзия шатающихся в подпитии солдатиков, которые потом, спохватываясь, начинают шагать строем. Эффектно получилась проходка двух барабанщиков-тамбурмажоров навстречу друг другу из противоположных дверей по периметру сцены: скрипачи, подражая позывным горна, играли сбор, армии струнных изготовились к бою – в общем, оторвались по полной.
Есть в этой сюите и замечательные лирические эпизоды, например, ария, когда раздухарившиеся вояки отдыхают, и, почти по Лермонтову, «кто кивер чистил весь избитый, кусая длинный ус». И финальное Lamento по раненому мушкетеру, трогающее своей безыскусной простотой: под его истекающие вздохи зал вновь накрыло темнотой, и уходящие в молчании музыканты подчеркнули вечную идею круговорота вещей, происходящего помимо воли и желания человека.
Финалы с уходом «в неведомый путь» уже случались в программах musicAeterna – например, в том же «Зарядье», после концерта медленной музыки (проект Slow Music). Но тогда оркестр, Курентзис и солист Антон Батагов ушли, так и не вернувшись, чем повергли в шок большую часть публики. Теперь же концепция изменилась (да и дважды «входить в одну реку» не комильфо, даже если прием эффектный): музыканты вернулись, чтобы попрощаться песней-притчей «Weep You No More Sad Fountains» Доуленда. Завораживающее соло на пиле, переборы басовой и теноровой виол и голос, словно с небес убаюкивающий нас словами: «Не плачьте больше, печальные фонтаны, посмотрите, как солнце в небесах нежно плавит и опустошает снежные вершины гор… Сон есть примирение…»
