Жизненные правила Ирины Антоновой

Ирина Антонова работала на посту директора ГМИИ имени А.С.Пушкина с 1961 по 2013 год, а затем стала президентом своего любимого детища. Именно при ней он обрел свое лицо, войдя в десятку главных музеев мира, расширился, расположив свои коллекции в одиннадцати зданиях. Ирина Антонова неоднократно говорила, что музей – вся ее жизнь: она провела в нем 75 лет, впервые начав работать как научный сотрудник в 1945 году. Возвращение шедевров Дрезденской галереи, экспозиция «Моны Лизы», выставки «Москва – Париж» и «Москва – Берлин», музыкальный фестиваль «Декабрьские вечера»… Она ставила перед собой фантастические цели и умела добиваться желаемого.

Ирина Александровна охотно общалась с прессой, говорила глубокие вещи, не избегая острых углов. И мы вновь перечитаем некоторые ее интервью, чтобы попробовать создать юбилейный портрет.

1. Летом 1981 года Святослав Теофилович Рихтер пригласил меня во Францию, где он руководил музыкальным фестивалем в Туре. Концерты проходили в большом амбаре XIII века, где стулья стояли прямо на земле. Были очень важные гости, жена французского президента Клод Помпиду. Играли мировые звезды классической музыки. После концерта был большой званый ужин. Я спросила Рихтера: «Святослав Теофилович, а почему не в нашей стране?» – «А где?» – ответил он вопросом. – «В нашем музее». Он промолчал. Не буду настаивать, подумала я. Ужин закончился, мы вышли пройтись. И вдруг он говорит: «А что если мы начнем в декабре?» У меня буквально челюсть отвалилась. «Но имейте в виду, мои программы должны быть логически связаны с залом, куда я пришел». А я знала, что он художник, учился у Фалька. «Мне нужна специальная выставка». Так мы стали синхронизировать наши выставки с его музыкальными программами.
2. До сих пор не решен вопрос воссоединения коллекции Щукина и Морозова, восстановления Музея нового западного искусства, который был ликвидирован постановлением Совета министров 1948 года в рамках борьбы с космополитизмом. Разделение коллекции между Пушкинским и Эрмитажем – это преступление, которое продолжается до сих пор. Меня задевает равнодушие и постыдная леность художественной общественности в этом вопросе.
3. С 1974 года была инициатива нашего музея – мы этим гордимся – мы стали, наконец, показывать отечественное искусство на выставках рядом с зарубежным. У нас же была строгая граница. Эрмитаж – это только зарубежное, это – только отечественное. И мы сделали выставку портрета, на которую народ валом валил. Потому что Серов Валентин там висел рядом с Ренуаром, а Врубель рядом с Цорном – они оба писали Мамонтова. Публика воспринимала это как что-то особенное. И эта всемирная отзывчивость, это желание выйти на весь мир. Ведь музей проделал огромную работу окна в мир на определенном этапе: когда нигде не показывали, показывали в музее Пушкина.
4. Мода, безусловно, искусство, у нее все параметры искусства. Но даже этого все равно недостаточно. Ни одну из этих выставок я не приглашала сама. Мне ее предлагали марки, и я давала на это согласие. При одном условии: что мы непременно найдем связи и обращения их дизайнеров к искусству. С Шанель долго искать не пришлось: ее сотрудничеству с Дягилевым, Пикассо, Кокто посвящены главы в монографиях по искусству. А вот на Диора Пушкинский музей открыл столичным модницам глаза.
5. Мы провели выставку «Диалоги в пространстве искусства»: дипилонская ваза VI века нашей эры и Эйфелева башня, Пикассо и африканское искусство. Но выставлять совсем современное искусство в академическом музее… Вы знаете, я в течение многих лет работала вице-президентом Международного музейного совета и наблюдала за тем, как строится Центр Помпиду, музей Орсе, как разделяли Лувр. Помню, приезжала в Париж на неделю, и мне давали во-о-о-от такие подшивки газет. Все обсуждали публично, на чем заканчивать Лувр: на импрессионистах или, может, на искусстве Революции 1848 года. Вы знаете, наш музей на протяжении столетия от многих других отличало то, что он хорошо слышал свое. И свое время тоже. И умел на него откликаться.
6. Меня часто спрашивают, что такое «Черный квадрат» Малевича. Я отвечаю: это декларация – «Ребята, все кончилось».
7. Музеи – фундаментальные учреждения. Даже такое серьезное событие, как пандемия, не может серьезно на них повлиять. Сейчас хорошее время, чтобы задуматься и музейщикам, и зрителям, и художникам о том, какова роль художественной культуры в жизни человека. Это важное испытание для человека. Здесь много ракурсов. Это и вопросы нашего контакта с миром, идут ли они по накатанной или, может быть, пора сойти с привычной колеи. В общем, мы все получили незапланированный кусок времени для себя. Надо воспринимать его как подарок, использовать его с максимальной пользой.
8. В молодости тренировалась на разновысотных брусьях. Летала, делала кульбиты. В Германии у нас в школе был такой товарищ Эрик, он привил любовь к спорту. Еще он меня научил правильно плавать. Ну а потом я приехала в Москву, а тут бассейнов нет. В Берлине в каждом районе был. И постепенно мои перспективы растаяли. Но спорт я очень любила.
9. У меня нет резкого ощущения перелома в желаниях, в действии, в функционировании. Всё, кажется, так и будет. Не потому, что я считаю себя бессмертной. Нет. Просто я действительно не думаю о смерти. Без всякого кокетства.
10. Моя записная книжка – это особый документ. И сегодня многим, кто там записан, я уже звонить не могу. По одной причине: их уже нет на этом свете. Вот вам мой ответ на вопрос об одиночестве.
11. Пока не появились зеленые листочки, пока не видно новых Рублева, Леонардо, Караваджо, Гойи, Мане, Пикассо, огорчаться не надо – человечество создало столько великого, что и нам с вами хватит вполне, и вообще всем. Так получилось, что моя специальность подразумевает историческое видение. И в истории уже бывали такие моменты, когда все подходило, казалось бы, к финальной точке, но потом вдруг появлялись новые люди и что-то происходило. На это и следует надеяться.
12. Я не хочу нигде жить, мне интересно здесь. При всей при той боли, при тех разочарованиях, при тех очарованиях, которые я испытала… Я знаю огромное количество самых положительных вещей, которые я могла бы сказать своей стране, и которые меня держат здесь, так как я люблю Россию. Во всех ее противоречиях, в том, какая она есть – так как я люблю своих близких людей.