Утес русской музыки Год Рахманинова

Утес русской музыки

Мысли о Рахманинове

Как странно… Фамилия Рахманинов звучит немного по-восточному. А ощущение от фигуры, от колоссальной мощи Рахманинова — северное и суровое. С детства мне казалось, что Рахманинов возвышается на мировом музыкальном горизонте как утес — недаром так называется его ранняя симфоническая поэма. В его сочинениях часто мы слышим звуки бьющегося о камни морского прибоя. И часто он на фотографиях смотрит на нас глубоким задумчивым взглядом, и наши мысли, как брызги, разбиваются об эту скалу. И нам делается немного неловко.

Какие они разные — Скрябин, чей юбилей прошел недавно, и Рахманинов. Скрябин выговаривался перед друзьями до предела.

Рахманинов часто был безмолвен. Скрябин не играл чужую музыку. Рахманинов давал огромное количество концертов с самым разным репертуаром, в котором нам сейчас так не хватает его собственных произведений, так и не записанных им на фонограф.

В юности я мечтал, чтобы взять, как в рецептах, Скрябина и Рахманинова, бросить в один стакан и очень хорошо перемешать. Тогда, казалось мне, получился бы идеальный композитор всех времен и народов. Потом я играл в игру, которую назвал «Скрябин — Рахманинов». Скрябин — вертикаль, гармония. Рахманинов — горизонталь, мелодия. Скрябин — страстный порыв в будущее. Рахманинов — спокойный и властный взгляд в прошлое. Скрябин — диез. Рахманинов — бемоль. Особенно ярко это слышно в сравнении двух «революционных» этюдов — op. 8 №12 Скрябина (ре-диез минор) и op. 39 №5 Рахманинова (ми-бемоль минор). Главная гармония музыки Скрябина — доминанта. Ведь прометеевский аккорд похож на звучание доминанты к какой-то воображаемой тонике (именно так воспринималась музыка Скрябина молодым Прокофьевым, как он сам об этом пишет в своей «Автобиографии»). А главная гармония Рахманинова — субдоминанта. Как часто он начинает с нее свои гениальные творения (Второй концерт, Этюд-картина op. 39 № 1 и многое другое)! И мы иногда забываем, что, в сущности, субдоминанта — это перевернутая доминанта, ее обращение, зеркало.

Николай Зверев и ученики его пансиона. Среди них — Саша Скрябин (сидит слева от Зверева) и Сережа Рахманинов (стоит за учителем)

Удивительно, как столь разные композиторы появились в одной стране, в одно время и так по-разному выразили дух своего народа! Да, они были знакомы, оба учились у Зверева, встречались, разговаривали. У обоих были свои кружки яростных сторонников. И многим казалось, что эти два мира не могут соприкасаться. Но вот появляется афиша: Скрябин играет свой Фортепианный концерт под управлением Рахманинова!

А как удивительно звучит в записи Рахманинова Прелюдия Скрябина фа-диез минор op. 11 № 8.

Вот где мы слышим слияние в один организм того, что Пушкин назвал «волна и камень … лед и пламень»! Или сыграем Прелюдию Скрябина соль-диез минор op. 11 № 12. О ней есть интересная информация. Когда Рахманинова попросили дать одно произведение Скрябина для американской антологии русской музыки, он назвал именно эту прелюдию! И вот уже мы, слушая эту скрябинскую музыку, проникнуты рахманиновским духом, стоим около воображаемого утеса и слушаем набегающие на него волны океана!

В 1915 году Рахманинов был близок к завершению Четвертого концерта для фортепиано и оркестра. Об этом можно было прочесть в газетах. Но смерть Скрябина заставила его прервать работу и заняться подготовкой концертов фортепианной музыки своего друга. Анатолий Александров вспоминает, как, придя по делу к Рахманинову, он застал его работающим над Этюдом Скрябина op. 42 № 5 до-диез минор. Встав из-за рояля, Рахманинов удивленно заметил: «Как странно! Целый час учу, а все еще не получается!»

Музыка Скрябина, которую играл Рахманинов в 1915 году и позже, очень повлияла на его собственное творчество этого и более позднего, уже американского, периодов.

И, заканчивая первый раздел моего двухчастного размышления о двух юбилеях, хочется опять вернуться к поэме Рахманинова «Утес». Конечно, Рахманинов, пусть и немного, но чем-то напоминает нам утес. Но и Скрябин, пусть опять же совсем чуть-чуть, похож на легкую парящую золотую тучку, которая ночевала на груди у этого утеса-великана. И здесь, мне кажется, в русской музыке осуществился потрясающий симбиоз этих двух сущностей. Утес, тихонько роняющий в пустыне слезы (похожие на бемоли!), пусть всего на год и три месяца моложе светлой тучки.

Но это уже совершенно новая эпоха в музыке! Ведь Лермонтов в этом своем гениальном стихотворении говорит нам: я — утес, но я же — и тучка. И в Скрябине, и в Рахманинове русская музыка говорит: я могу быть суровой, как утес, могу быть Рахманиновым. Но я могу и взлететь к небесам, могу парить в лучах золотого солнца, могу быть Скрябиным! Я многообразна, как многообразны гении, обогащающие своим творчеством великое русское искусство!

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

Есть удивительная закономерность в датах рождения великих русских композиторов XIX века. Между Мусоргским (9/21 марта 1839 года) и Чайковским (25 апреля / 7 мая 1840 года) — год и полтора месяца. А почти через тридцать три года (какое особенное число 33!) рождаются два других гения — Скрябин (25 декабря 1871 года / 6 января 1872 года) и Рахманинов (20 марта / 1 апреля 1873 года), и разница между ними — тоже год и почти три месяца. Обе эти пары гениев во многом противоположны. И вот мы, пройдя через 150-летие со дня рождения Скрябина, уже отмечаем такой же юбилей его друга, соученика по классу Николая Зверева, гениального композитора, пианиста и дирижера Сергея Васильевича Рахманинова.

Здесь, в этих заметках, мне не хотелось бы повторять ни известные факты биографии Рахманинова, ни восторги по поводу его гениальности — они никогда не будут достаточными. Хотелось бы рассказать о том, что никто не знает или знает очень малое количество людей. И, конечно, хотелось бы поделиться своими субъективными ощущениями от грандиозной личности Рахманинова — композитора, исполнителя, человека. Начну с первого.

Моя бабушка, Мария Николаевна Аблова (1887-1977), закончила в 1914 году Санкт-Петербургский женский медицинский институт. Она рассказывала, как к ним в институт приезжал Сергей Васильевич и давал концерт. После концерта он пил чай в дирекции, а все студентки стояли в коридоре и ждали. Когда он вышел, то каждой пожал руку.

Другое воспоминание — встреча Рахманинова в Америке с артистами МХАТ — театра, который Сергей Васильевич очень любил. Об этой встрече рассказывал мне Леопольд Дмитриевич Сулержицкий (1929-2012), а ему — его мама, Мария Николаевна Александрова (1904-1987), дочь артиста МХАТ Николая Григорьевича Александрова (1870-1930). Это было в 1928 или 1929 году. После радостного общения с труппой МХАТ Рахманинов сказал, что не хочет с ними расставаться. «Тогда примите участие в нашем спектакле сегодня вечером! — стали просить его артисты. — У нас по ходу действия должен звучать вальс за сценой». И Рахманинов, невидимый публике, сыграл в спектакле МХАТ вальс из оперы П. И. Чайковского «Евгений Онегин». Не знаю, описан ли этот эпизод в биографиях Рахманинова, поэтому привожу его здесь.

Сергей Рахманинов со своей собакой Левко на реке Хопёр близ имения Красненькое, 1899

А теперь несколько субъективных мыслей о Рахманинове. Меня с юности поражал последний такт его «Мелодии» ор. 3, где пианист очень долго должен играть каждую ноту ми-мажорного аккорда. Они записаны целыми нотами с ферматой!!! Этот такт, можно сказать в шутку, является предтечей-антиподом окончания Поэмы «К пламени» op. 72 Скрябина.

Другой интересный пример поисков молодого Рахманинова — использование им фисгармонии в Трио op. 9 «Памяти великого художника». Впоследствии композитор отказался от использования этого инструмента, но есть первая редакция, в которой тему вариаций во второй части пианист играет на фисгармонии, затем пересаживаясь за рояль. Не знаю, кто еще из композиторов применял подобный прием. В памяти возникают только гениальные композиции Мортона Фелдмана (1926-1987), жившего гораздо позже. Да и Первая симфония op. 13 сейчас слушается как предтеча ХХ века, проникнутого духом Малера и Шостаковича.

Может быть, не все согласятся со мной, но мне кажется, что почти в каждом своем крупном сочинении Рахманинов создавал новый стиль: это понимание пришло ко мне не сразу, а лишь после многократного прослушивания его симфоний и концертов. Как и всякое истинное новаторство, это новаторство было непреднамеренным. Оно возникло из естественного обновления взгляда на мир, на искусство гениального художника.

И поэтому в некоей музыкальной эволюции, мне кажется, все-таки Рахманинов идет после Скрябина, продолжая его открытия, как бы говоря своим творчеством, что музыка безгранична, что главное в ней — не то, как она устроена, а то, что светится в ее глазах.

Пожалуй, расскажу еще об одном удивительном сообщении Леопольда Дмитриевича Сулержицкого, кстати, закончившего ЦМШ. Как-то я спросил моего училищного педагога Ирину Ивановну Наумову, почему Этюд-картина op. 39 № 7 Рахманинова называется «Панихида». Она ответила: «Так ее называл мой профессор Генрих Густавович Нейгауз». Тогда я задал тот же вопрос Леопольду Дмитриевичу. Он сказал: «Так это же картина Мясоедова “Самосожигатели”. Она висела в Третьяковской галерее до революции». И мне стало все ясно. Подумав немного, Леопольд Дмитриевич добавил: «А рядом висела другая его картина — “Дорога во ржи”. Это следующая пьеса из этого опуса — Этюд-картина ре минор, op. 39 № 8». Пораженный, я спросил: «Кто Вам это сказал? Откуда Вы знаете это?» Он ответил, немного помедлив: «Так это все знали». Еще он рассказывал, как году в 1945-м в Музее Скрябина впервые прослушивались американские записи игры Рахманинова. На это прослушивание собрались все оставшиеся в России друзья композитора: Александр Гольденвейзер, Константин Игумнов, многие другие. Кто-то из них сказал: «Как убыстрил темп Сергей Васильевич во Втором концерте по сравнению с его исполнением на премьере этого сочинения». Эти драгоценные крупицы воспоминаний живут со мной всю жизнь, и мне очень приятно поделиться ими со всеми, кто любит творчество Рахманинова, изучает, постигает его.

Еще много нового предстоит нам открыть в этом удивительном явлении великой русской музыки, имя которому — «Рахманинов».

Листки из семейного альбома Год Рахманинова

Листки из семейного альбома

История 11. «Глухие» грампластинки

Листки из семейного альбома Год Рахманинова

Листки из семейного альбома

История 10. «Меня очень поддерживал Чайковский»

Листки из семейного альбома Год Рахманинова

Листки из семейного альбома

История 9. «Я и не ожидал, что написал такое произведение»

Листки из семейного альбома Год Рахманинова

Листки из семейного альбома

История 8. Друзья навсегда: Рахманинов и Бунин