Релизы
Пьер-Лоран Эмар, Симфонический оркестр Сан-Франциско и дирижер Эса-Пекка Салонен записали три концерта Бартока для фортепиано с оркестром. Результат впору назвать «Незнакомый Барток» или, скажем, «Барток без жести»: все резкие, пикантные, колючие, пряные оттенки, что воспринимаются нами как неотъемлемые черты музыки Бартока, здесь практически отсутствуют. Сначала это вызывает оторопь, но постепенно в интерпретациях проступает почти баховская ясность, и начинает казаться, будто иначе и нельзя.
На самом деле, конечно, можно: начало Второго концерта в большинстве прочтений подобно извержению вулкана, мощь которого ощущается даже в записях, не говоря уже о живых исполнениях — например, Ефима Бронфмана и Валерия Гергиева. У Эмара и Салонена вступление на удивление мягкое — будто они играют Моцарта или, по крайней мере, Равеля, чей концерт в трех частях написан в той же тональности соль мажор и в том же 1931 году. За редкими исключениями, запись звучит так, словно пианиста сопровождает не большой оркестр, а камерный ансамбль; сильнее всего впечатляют в концерте не forte, как обычно, а как раз piano, особенно в начале и в конце средней части. При этом здесь же Эмару удается блеснуть и такой виртуозностью, что буквально перехватывает дыхание, — а Второй концерт известен как один из наиболее технически сложных. И даже когда в финале вулкан, наконец, просыпается, выпуская на поверхность нешуточную драму, поразительнее всего оказываются тишина последней минуты, негромкие переборы рояля и соло флейты — перед последним аккордом, неожиданно напоминающим о титульной тональности.
Трактовка Эмара и Салонена убеждает не сразу. Первая часть открывающего альбом Концерта № 1 звучит настолько ровно, спокойно, сдержанно, что исполнение кажется рассудочным и лишенным эмоций. Однако это впечатление обманчиво: вторая часть исполнена настолько образно, что даже на слух воспринимается как инструментальный театр со сложными отношениями персонажей. Тихие стуки литавр, а за ними и других ударных, так зловещи, что рояль отвечает им с испугом, словно спрятался где-то за занавеской. И снова перед нами как будто не оркестр, а ансамбль солистов — так выделен дирижером и звукорежиссером каждый голос. В итоге к финалу интерпретация слушается как весьма захватывающая.
Если в Первом концерте литавры казались зловещими, то в первых тактах Третьего они деликатны и нежны, точно пришли из вступления к Скрипичному концерту Бетховена. Им под стать и фортепиано, чей голос отличает удивительная нежность. Средняя часть вновь необыкновенно образна — физически чувствуешь дуновение свежего ветра. Финал полон такого искреннего ликования и такой кружевной виртуозности, что от былого ощущения сдержанности не остается и следа. Эмар и Салонен много выступают вместе, без слов понимают друг друга и в сегодняшнем подходе к концертам Бартока очевидно единодушны. «Мне по душе его образ мысли, — говорит дирижер о пианисте, — его философия: никакая музыка не существует в изоляции от всей остальной. Лучшие отношения — те, где вы понимаете друг друга без объяснений, и то же в исполнительстве, это сродни телепатии. Что и делает наше сотрудничество столь вдохновляющим».
