Александр Клевицкий: <br>Я не делю музыку на симфонии и рэп Персона

Александр Клевицкий:
Я не делю музыку на симфонии и рэп

Восьмого июня в Большом зале Московской консерватории состоится авторский концерт Александра Клевицкого. О том, что услышат его поклонники, композитор, дирижер, руководитель Академического Большого концертного оркестра имени Ю. Силантьева, генеральный директор Российского музыкального союза Александр Клевицкий (АК) рассказал Евгении Кривицкой (ЕК).

ЕК Какова концепция вашего авторского вечера?

АК Некоторое время назад я перешел из легкого жанра в серьезный. Хотя для меня все жанры находятся в едином поле. Вы, музыковеды, их разделили, а нам, музыкантам, если хочется высказаться в форме сонаты или написать песню, то мы свободны в своем выборе.

Концерт родился благодаря поддержке дирижера, художественного руководителя Камерного хора Московской консерватории Александра Соловьёва. Я ведь по изначальному образованию хоровик, хоровое пение – это все родное. И с Александром мы единомышленники в музыке. Поэтому в программе будет много сочинений для хора или с его участием. Например, «Сбереги» и «Были бури-непогоды» для хора a cappella, уже прочно вошедшие в репертуар Камерного хора Московской консерватории. Мне кажется, темы, затронутые в них, созвучны нынешнему дню. Еще в программе сочинение «Лети» по повести Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» для хора, оркестра, органа и сопрано. А также поэма «Просыпается страна» на стихи Елены Ямпольской – патриотическое сочинение, также нужное сегодня. Здесь я попытался передать национальные мотивы, надеюсь, публике это понравится.

ЕК Будут ли новинки?

АК Обязательно. Зимой, пока мы все сидели по домам в пандемию, я любовался на даче снежными пейзажами, и в ­какой-то момент мне захотелось это запечатлеть в звуках. Так родился концерт «Зимняя сказка», где будет солировать замечательный валторнист Аркадий Шилклопер. Концерт начинается с колыбельной, потом история развивается, появляются образы «темных сил», завязывается конфликт, но в итоге добрые силы побеждают. И все завершается опять колыбельной. По технике есть много виртуозных моментов, и даже такому виртуозу, как Шилклопер, есть что поучить. Сочиняя музыку, думал именно о нем.

ЕК А почему именно тембр валторны вызвал ассоциации с зимней темой?

АК Хотя у меня нет «любимчиков» в оркестре, но валторна с ее загадочным матовым звуком наиболее точно, как мне представилось, дает образ зимнего пейзажа, присыпанной снегом природы, снежинок.

ЕК В афише заявлена еще одна мировая премьера – Фортепианный концерт.

АК Его сыграет Екатерина Мечетина: она еще не знает об этом, но я хотел бы посвятить ей произведение. Могу сказать, что также, сочиняя, думал конкретно о Екатерине, о ее игре – мне очень импонирует ее манера исполнения. Когда я принес ей ноты, то был потрясен, как она виртуозно читает с листа – открыла ноты и сразу же все сыграла. Работа наша с ней протекала молниеносно, Екатерина «с лету» реагировала на мои пожелания, предлагала ­какие-то свои варианты, которые абсолютно не перечили моим идеям. Удача, что у меня есть такие замечательные исполнители.

ЕК Кто составит «свиту» солистам?

АК Уже пятнадцать лет, как я руковожу Академическим Большим концертным оркестром имени Ю. Силантьева. Несмотря на то, что он был заточен на эстраду и джаз, мы позволяем себе роскошь иногда играть и симфоническую музыку. И в Большом зале консерватории весь вечер на сцене будет именно этот оркестр, входящий в состав Российского государственного музыкального телерадиоцентра. Нам повезло, что наш руководитель Ирина Герасимова, пригласившая меня в свое время возглавить коллектив, благосклонно относится к вылазкам на академическое поле и поддерживает наши творческие инициативы.

ЕК Как вы сочиняете музыку? Как Петр Ильич Чайковский, каждое утро садитесь за стол и «приманиваете» музу?

АК Нет, музыка рождается от сердца, а уже потом вступают в силу опыт, навыки. Концерт для фортепиано сочинил за 10 дней, Валторновый концерт – за две недели. Когда я ­что-то придумываю, рождается идея, то сутками работаю, сижу за компьютером, чтобы быстрее завершить. Это в ­чем-то сходно с рождением ребенка – мучительное, но вместе с тем радостное чувство освобождения. Потом я всегда даю отлежаться партитуре и затем еще раз возвращаюсь, оцениваю «свежим взглядом» и обязательно редактирую, вношу коррективы. И этот процесс занимает гораздо больше времени, чем собственно сочинение.

ЕК Может ли повлиять на вас мнение исполнителя, его предложения?

АК Только в лучшую сторону. Например, когда я предложил Концерт для валторны Аркадию Шилклоперу, то переслал ему для ознакомления ноты и демозапись по электронной почте, благо современные средства связи все это упрощают. Он послушал, ему понравилось. Но я сразу ему сказал, что буду рад, если он посоветует ­что-то из специфических технических приемов – все же я не валторнист и ­какие-то моменты могу просто не знать. Аркадий, к моему удивлению – и мне это было очень лестно, – ничего не стал менять в тексте. Только попросил разрешения сочинить свою каденцию, но при этом использовал тематизм Концерта и сделал все по классическим канонам. Он, конечно, мастер – я даже не подозревал, что на валторне можно выделывать такие штуки.

Кстати, Концерт для валторны имеет несколько вариантов составов, и один – который, надеюсь, прозвучит как раз в Большом зале консерватории – с симфоническим оркестром и хором, трактованный как еще одна группа оркестра, как фоническая краска без слов. А есть вариант (я думаю о его презентации на «Московской осени»), к примеру, где валторна солирует только с хором и маленьким ансамблем: флейта, кларнет, контрабас, арфа, ударные… Я уже прикинул, как это звучит с помощью компьютера – получается небанально, такого состава, мне кажется, вообще не было.

Будет симфония «XXI век. Борьба продолжается», где я хотел обрисовать судьбу простого маленького человека, на которого обрушиваются все современные стихии. Он ведет борьбу за свое выживание – с погодными катаклизмами, с угрожающими вой­нами… Этому всему, собственно, посвящена вся первая часть. Вторая – «Память» – мемориал, воспоминания о прошлом, но дальше я не придерживаюсь классического канона медленной части: отголоски борьбы проникают и сюда, слышится ироничное звучание, развивается тема из первой части. Финал – «Ветер перемен», где я не ставлю окончательной точки, не делаю оптимистического конца: герой остается один, в размышлениях. Для меня важно было через всю симфонию провести образ колокольного звона: в начале это звуки вибрафона, которые и завершают симфонию перекличкой с колоколами. Это голос судьбы, как у Хемингуэя, когда колокол звонит по каждому из нас.

ЕК У вас есть потребность в такой детальной конкретизации программы сочинения?

АК Думаю, всегда интересно, если композитор, создавая произведение, может пояснить, о чем он думал в тот момент. Мне вообще ближе образная музыка.

ЕК Вот вы упомянули, что занимались звукозаписью, дома в кабинете у вас небольшая электронная студия для сочинения музыки. То есть цифровые технологии для вас – это родное?

АК Безусловно, я бы сказал, что был одним из первых, кто стал активно осваивать возможности электроники в сочинении. К­огда-то, будучи 14-летним пареньком, учеником Московской хоровой капеллы мальчиков, располагавшейся в Староконюшенном переулке на Арбате, я пришел в Музей Скрябина посмотреть на АНС – первый синтезатор. И познакомился с двумя великолепными людьми – Евгением Мурзиным и Эдуардом Артемьевым, которые мне показали, как работает это устройство. Там был оптический принцип фиксации звука, рисовались звуковые волны на стекле, и эта огромная машина издавала неимоверные для моего уха звуки. Это все было в новинку, тогда только все начиналось, появлялись первые электроинструменты. Когда я слышал звук электрогитары, все мое существо благоговело. Я экономил деньги на бутерброды, и в восьмом классе купил свою первую электрогитару, усилитель ленинградской фирмы «Кинап» и репродуктор. Выставил все это на балкон и на этой гитаре «зажигал». В 1982 году появились первые компьютеры – Commodore, Sinclair, в них были первые примитивнейшие музыкальные программы, которые нам представлялись ­каким-то чудом. Наконец, был изобретен компьютер Atari, его помнят многие музыканты, и программа Cubase – на ней до сих пор работают, она уже сильно модифицирована – и вот тогда все началось. Я создал в начале 1980-х годов свою первую студию – у меня был пульт «Тесла», катушечные магнитофоны, «списанные» в утиль на Радио. И я дома мог создавать фонограммы, потому что «прорваться» на профессиональные студии было нереально: тогда писали всего три государственных студии – Радио на Малой Никитской, фирма «Мелодия» на улице Станкевича и «Останкино».

ЕК Тогда понятно, почему вы представляли премию «Чистый звук» на IPQuorum в «Сколково».

АК Это ежегодная конференция, очень полезная, там проходит много нужных ликбезов, представлены интересные направления. Я действительно участвовал в панельной дискуссии, посвященной премии «Чистый звук», связанной, с одной стороны, с артистами, а с другой стороны – со звукозаписью. Для музыкантов мало выбрать правильную площадку, программу, хорошо ее исполнить. Не менее существенно, кто и как тебя запишет. Потому что в итоге запись становится для слушателя конечным продуктом. На нашей встрече обсуждались юридические моменты, в том числе является ли звукорежиссер правообладателем. Разгорелась дискуссия, интересный разговор, который выявил по этому вопросу определенные пробелы в законодательстве, из-за чего представители этого цеха сильно страдают. И мы договорились, что будем готовить свои предложения по поправкам и выносить в Госдуму.

ЕК На страницах журнала мы обсуждали профессиональный статус сегодняшних композиторов. И высказывались мнения, что писать традиционные симфонии и оратории уже не актуально, что профессия требует решения прикладных задач.

АК Могу сказать, что музыкальная эстетика постоянно находится в движении, меняются и формы и жанры в том числе. Какая разница, как это называется – соната, кантата, симфония. Главное – качество материала, интересен ли твой язык слушателю. Сейчас во всем мире господствует рэп – я еще раз повторю, что я не делю музыку на симфонии и рэп, это единый мир звуков для меня. Я не буду брюзжать и говорить: «Это плохо». Более того, при стечении обстоятельств мог бы попробовать и сам ­что-то сочинить в этой стилистике. Если Гершвин написал «Рапсодию в стиле блюз», то можно написать «Симфонию в стиле рэп». Для меня не бывает плохих жанров: важно убедить слушателей, чтобы тебе поверили.

Если мы начертим круг, то 96 процентов в нем займет популярная музыка. Оставшиеся четыре процента поделят между собой джаз и академическая музыка, причем джаз выиграет. Но если мы будем относиться к академическим жанрам с точки зрения продюсирования точно так же, как менеджеры относятся к эстраде, то, может быть, мы сдвинемся с мертвой точки. Надо призвать современных композиторов не отворачиваться от популярной музыки, брать ­какие-то интересные приемы. Я вот нашел, что в рэпе кроме сомнительного качества слов и потока сознания есть интересный мелодический бэкграунд, хорошие аранжировки – вот на это стоит обратить внимание. Не надо вместе с водой выплескивать и ребенка.